Борисоглебск Online

      18.   Любовь по разнарядке

Зойка – это «что-то»?

Посиделки по Уставу

Новая  «залётка» с предпочтением к прозе

      48-я школа -  не «шестая»! Здесь ученикам предоставлялась  возможность быть бескрайне самостоятельными. За весь год – ни одной публичной читки моих «вирш»  (я-таки их создавал и самодеятельно же пропагандировал  среди новых поклонников); не было походов по домам старых революционеров и фронтовиков с чтением наизусть рассказов о Ленине и Сталине; дневник существовал не как предмет диалога школы с родителями, а, скорее, как некая «ксива», опознавательный документ учащегося. Мы и расписывались в них сами, и  тройки на пятёрки исправляли – казалось, никого это не занимало. Да и классный наш  руководитель, кстати, как и прежний - «немец»,  был тем и знаменит, что умел здорово щипаться, выгоняя нас из класса,  и имел не фиговую кличку – «Чума  в  кальсонах». Садились мы всегда, кто где хотел, но добрая половина ребят сидела уже непременно с девчонками, оправдывая свой выбор умным поводом: «девчонки старательные, у них всегда  списывать можно». Однако садились и с глупыми, если симпатичные.

      Саня Горемыкин из беспросветного отличника превратился  в неуверенного хорошиста, я, из почти отличника - в неубедительного троечника, а Лёша, дружок  «по жизни», стал второгодником. Зато жизнь кипела  и наш  6-й «г» звали «шестым - гвардейским». Кипела она в страстях  далёких от уроков. И я, привыкший считать, что школа – это система зависимости, вдруг расковался.  Подоспели другие интересы.  Правда, успехов на фронте последних  было ещё меньше.  То ли я никому не нравился, то ли мне никто  -  ну не было  ни любви, ни даже волокитства. Об уроках вспоминать не хочу, чтоб незаслуженно не хулить доброе дело. Учили-то нас бесплатно, потому, может, и без благодарностей. (Кстати, в том году отменили плату за обучение с седьмого класса).

      Только в конце шестого класса, сидя с Валькой Филатовой, с которой мы расплевались на почве лубочной поэзии, я однажды оказался в буквальном смысле  в необычном положении. Откинувшись головой на стоящую за мной парту, чтоб услышать, чего там хочет сказать мне Зойка  Лазутина, я увидел её лицо в «перевёрнутом»  виде.  Это меня как-то заинтересовало. А её, похоже, не меньше. Она, не  повторяя вопроса, обеими руками схватила меня за подбородок, не давая мне вывернуться, (а я и не рвался!),  поизучала меня выпученными глазами  и вдруг загадочно спросила: «Ты чего хотел?»  Предпочитая подольше оставаться в необыкновенном плену, я искал вариант ответа позагадочней и  всё же искренне поинтересовался:

      -  Ты кто? Зойка? - Ей-богу, я её не узнавал, она мне казалась красавицей!

      -  Нет, «помойка»! -  Расцепив руки, Зойка швырнула меня обратно, почему-то добавив, - Иди к своей Валентине. - Так и подумалось, что  вспоминает «голопузую скотину».             

     Этот случай надолго занял мои мысли. Зойка – так себе особа – начала казаться мне интересной.  Я стал наблюдать за ней  с пристрастием и не мог избавиться от наваждения:  когда ж она так расцвела? И чего это она так со мной?  Может, я зря недооцениваю свою привлекательность? Может…?

     Я не раз пытался повторить прежний трюк, подставляя ей свою шею как на плахе, но она  больше не отвечала взаимностью. Валька разгадала мои тайные мысли  и как-то с издёвкой сказала:

     -   Не лезь. Ей курсанты  нравятся.

     Поверить в это было невозможно, но проверить – не грех. Заглянув на танцплощадку  Дома офицеров в тёплый майский вечер, я видел картину, повергнувшую меня в шок.  В одном из углов  площадки, этаком отстойнике для малолеток, в группе сопливых  «леди» вертелась  Зойка.  Но это была уже не та Зойка, что понравилась мне за партой, а некая фея! Всё в ней было, по моим понятиям,  «при ней и она – при всём»! И платье фонариком,  и туфельки-крохотки, и чулки – Ах! -  в крупную сетку. А губы? Крашеные! А ресницы? Длинные! А на голове (откуда?), шар волос с ещё одну голову! Но! - всё это – в нуль! Потрясли меня и напрочь сразили её руки. Граждане! Они были в белых тонкого кружева перчатках! Почти до локтя! Это летом-то они кстати?

     Нет, ей всё было чертовски кстати и курсанты это ценили. Бог свидетель, плюгавые курсанты с разгону «въезжали» в её орбиту, хватали её, и она безотказно шла с очередным кавалером в круг. Паразиты! Можно ли не видеть, что ей и пятнадцати нет?     А может – именно потому?  

     Я заболел Зойкой. На танцы я не ходил, по причине младости лет и неимения глаженых брюк, но знал: замуж Зойка этим летом не выйдет, (мала), а осенью посмотрим, с кем сядет за парту и у кого будет списывать. При всём, притом, что оба мы были троечниками, в отличие от Зойки,  у меня  были намёки на способности в «русском».  Она ж – нуль в обёртке.

     Пространство до осени с вожделенной Зойкой было «уличным» и, посвоему,  незаурядным. Факт в российской практике  ухаживания малоизвестный, если не сказать – уникальный: мне пришлось «дружить», не напрягаясь выбором «симпатии».  Сборы  пацанов и девчонок с десятка окрестных улиц у дома  Полозовых  (самых многодетных, нищих и отчаянных) были делом устоявшимся. Юрка «Башка», имел родовую балалайку (ещё от деда), и играл даже на балалаечном строе.     Припевки, страдания - «Балашовские», «Саратовские»; «Цыганочка», «Барыня», «Коробочка»,  «Карапет», «Семёновна»,   чёрт знает что ещё – без особых вариантов развлекали не  только нас, но и старух и маменек:  «Кто ж эт нынче в ударе? Ишь, распелся! Ды матом норовит?  Над Кольке сказать, пусть всыпет!» Или: «Гля-кось,  кто-т новый появился, к Лидке клеится.  А росточком -то не взял! Отошьёт родимого!»  Темнело поздно  и  собирались мы засветло, бабы от соседних палисадников зрили с пристрастием.

     Напевшись,  начинали гулять.  Я только здесь и встретился с особым видом развлечения: «Столбы».  У недавно врытых телеграфных столбов (электричества ещё не было, а радио уже провели) ставились по человеку, у одного девчонка, у другого - парень.  Остальные случайными парами бродили от столба к столбу, ведя, кто светские, кто недетские беседы.  «Столб» смотрел, кто подошёл? По правилам мог махнуть рукой – гуляйте дальше! – и  продолжал грызть семечки у своего столба, но мог оставить одного из пришедших стоять «столбом», а сам, (или сама), пойти с освободившимся к другому столбу. Хошь - не хошь -   иди с тем, кто тебя выбрал, либо у тебя отнимут подругу, а ты стой, но  уж тогда  жди свою. Подойдёт с кем – твоё право уйти с ней, а соперника определить в «столбы». 

     Так вот, Толька Полозов, лет 17-ти парняга, заправлял этим гульбищем. И это – кстати! Драк и потасовок не наблюдалось. Возникавшие скандалы он (если не сам, то с братьями) подавлял либо в зародыше, либо, что любил, устраивая  разборки, походившие на уличный спектакль. Опыт в представлениях черпался не из книг и сериалов, а из «сермяжной» практики: Толян успел отсидеть срок, а свидетелем засветился не однажды. Но не об этом речь.  Собрав нас как-то в кучу, велел он спрятать балалайки  и слушать его внимательно:

      -  Юрка! -  подошёл Юрка Шкатов. – С Валькой Маринухой будешь гулять! Понял?

      Юрка, к тому времени уже взявший ростом, но ещё не весом, спорить не решился:

      -   Ну…

      -   Всё, иди, гуляй. -  Пофыркав смущённо себе под нос, Юрка с Галькой пошли к брёвнам напротив. Толька продолжал делёжку:

      -   Санька! – (Горемыкин), -  иди, не бойся.  Лидку любишь?  (Санька уже с Лидкой Чернышёвой погуливал) – Эй, Лидка! Бери Горемыню, шагайте! – и  те не ослушались.

      -  Сороня! –  Я от неожиданности (думал - просто зрителем отбуду), вздрогнул. -  Вот тебе Галька! -  Мать честна. Как всё быстро решается! Да Галька ж младшая сестра Толяна!  Ну, дела!  -  Чего сопли жуёшь?  Не нравится – спросил оптовый сват не из любопытства, а чуть не с угрозой?  

      -   А чё, как фантик из шапки, што-ль?

      -   Не бзди, всё продумано – почти любезно объяснил  «Ползяк», - Забирай!    

      Мы с Галькой отошли к соседнему палисаднику. Торги продолжались без нас, впрочем, так же продуктивно. А Галька доложила мне с обаятельной непосредственностью:

      -   Если кто будет изменять – морду наколотят!  Ну а нам то что? -добавила. - Я осенью уезжаю.

      -   А я, - я обрадовался мысли – через неделю.  К бабушке, в деревню.

      -   Ток всё равно не изменяй.  Потом расскажешь? А то – хуже будет!

      -    Расскажу, -  обещал я с чистым сердцем.  Увы, я не знал,  к чему меня обязывают законы, рождённые в  резвых головах полозовских отпрысков. 

      «Улица» состояла  человек из тридцати парней и девок, лет по 13-15.  Были и дальние, но знакомы все были  крепко.  И делёжка прошла без сбоев.  Володька Ковыряев (одна нога в ортопедическом ботинке, но в наличии велосипед довоенной марки, что его шансы у девок как-то уравнивало) получил в «пассии»  «Уляху», (Варька Ульянова), с улицы Стаханова. Длинный и безалаберный Сурин – такую же длинную Светку Розвязеву, а её сестра, как ни странно, коротышка – Валерку Кащеева, с улицы Некрасова. Ёрик, самый молодой и дурашливый, как козлёнок, при дележе отсутствовал, и после тайно переживал, хотя на виду издевался над  «отоваренными».  Но всем было ясно – из зависти.

      А между сложившимися парами  жизнь пошла прелюбопытная. Искусственное «спаривание» породило у доброй половины особей желание эксперементировать. Обмен партнёрами, возникший на другой же день, носил вначале  тайный, а потом  и явный характер. Необязательная связь  к серьёзным отношениям не обязывала, но, как ни странно, удерживала всю повенчаную команду  в парах.  Управлять процессом такого организма не мог ни Толян, ни раздувшаяся при нём  «служба».  Но страх перед физической   «отчётностью» удерживал от резких шагов. Можно было только выйти из игры: совсем не приходить, лучше – вовсе исчезнуть. Через некоторое время появилась тайная почта, где небезызвестный Ёрик преуспел на роли сводни, получая в награду  контрамарки и пряники, впермежку с подзатыльниками.  Тайну хозяев «эпистолярий» он хранил мёртво, но путался в адресах и корреспонденциях по природному легкомыслию.