Борисоглебск Online

Чисто женское искусство

Чиновник – премудрый пескарь.  Дурак, а хитрый. Так многие думают.  Знали бы, как часто ещё и тупой. Доверчивый и бестолковый. Хуже – жертва обыкновенного пройдохи. Порой в образе восхитительной дамы.

     "Белые дома" благоразумно строить перед площадью. Не потому, что на неё хорошо смотреть из должностных кабинетов, когда митингует оппозиция, и из первых уст узнавать плохие новости. А потому что, идя через площадь, иной постоянный посетитель уже изобличён в намерении очередного визита. Сам не заметишь - доброжелатели сообщат. И есть время подготовить отговорку или спрятаться. В лучшем случае - порадовать церемонной встречей с решением вопроса.
     Но счастье случается куда реже, чем проблема. И кто мог заподозрить, что идущая, как каравелла по волнам, юная леди, метит прямо в кабинет Главы или первого зама  с доброй вестью или подарком? Никто и не подумал.
      Сашка Овчинников, молодой и великолепный, от жизни и посетителей ожидал только восторгов и обожания. Да и я тоже.

И вот - в кабинете  юная фея. Как сказал после визита Сашка, он её из окна  увидел и нутром почуял - к нам! (Он в ожидании отделки собственного кабинета временно "квартировал" в моём - за приставным столом.)

- Ой, я - к вам.

Мы оба торжественно встали. Интеллигенты и джентльмены!

-   Садитесь! - Сашка уступил своё кресло.

-   Да я  на секунду.

-   Располагайте...

-   Во-первых, я хочу вас пригласить... Я прочитала табличку у вашей двери...  Завтра... Ой, скажите, когда вам лучше?.. Ах, да: завтра в "Чернышевском" будет презентация нашей продукции фирмы "Медприбор". Мы из Питера...

-   О-о-о!...

-   Да, мы сейчас с Владимиром Ильичём договорились. Только вот в чём вопрос: кто-то из вас сможет нам посодействовать с открытием? Ну, сказать людям приветствие или...  лучше - нас представить?

-   Да  какой  вопрос!? Время? (Я не буду рассказывать о красноречии закусившего удила Александра Константиновича!).

-   Мы можем сориентироваться  "под вас".   Важен эффект присутствия власти!.. Понимаете?..

Мы как-то смущены и польщены.  Да и что нам стоит?
     -   А за ваше благосклонное согласие мы готовы уступить вам свои лучшие образцы... Они со мной... Вы оба будете?  Ну, ничего…

Девочка ловко сбросила с плеча саквояжик и стала извлекать из него так знакомые мне предметы, описанные бабушкой,  в этом же кабинете жаловавшейся на некую фирму. Кажется - тоже "Медприбор". Я насторожился.
     -   За полцены! Вы знаете: в таком деле  важен почин! Особенно, если первые - мужчины. Самые-самые! (О, как она улыбалась! Я стал забывать несчастную бабушку с жалобой на проходимцев, да и  в самом деле: нас же  приглашают на презентацию! Какой тут обман? Вон он "Чернышевский", в ста метрах! Правда, приборы - так себе, трещат и царапают рубашку, а фильтр для водяного крана - ого! по сто рублей! - мне, собственно, и без надобности!). Вам,   почти коллегам… нет, не торгашам, мы просто продвигаем медицинский прогресс! - вдвое дешевле. Можете даже для знакомых прикупить. У меня тут - запасец...
     Короче,  мы отоварились. Я – кое-что  (всё ж денег жалко), Саша - и себе, и родне, и подруге. Всё из саквояжа, кажется, выгреб.

 Девочка, облегчённая и сияющая призывом, вышла и застучала каблуками по коридору. Удовлетворённый Сашка сообщил мне, что он сразу догадался, что она к нам... (Впрочем, я об этом говорил.) Мой взгляд упал на телефон, и в голову пришла пугающая мысль: не  позвонить ли Мальшину?

 -   Саш, а нас не надули?

-   Блин! Физмат человек кончал!  Всё фурычит и скребёт! Были б батарейки! Хоршо, что - обед. Ща ещё промассажируемся.

-   Да не в физике дело. Стоит ли эта черепушка двести рублей, если это лишь полцены?

-   Ну, за четыреста - дороговато. - Сашка стал немного сомневаться в целесообразности своих закупок. - В случае чего - завтра договоримся. Я, может, половину назад отдам. Впрочем, может она ещё не ушла?

Сашка вышел и исчез минут на десять. А я позвонил Мальшину. Тот не отвечает. Звоню Бондаренко:

 -   Жень, Мальшин не знаешь где?

 -   В Белгороде. С труппой. Вчера уехали.

 

Оппозиция – ещё не революция

 

2000-й год. Лебедев – в командировке, зам. Главы Тамбовцев – в отпуске. Серёгин, я то есть, месяц как «при власти» - зам председателя Совета. Вчера ещё – мастер цеха. А за окном – прямо у ступеней администрации – сотни две машущих плакатами, руками,  кричащих в окно: «Долой! Слезай! Выходи!» Это мне, наверное. Рынок ощутил неприятный вкус налогов, которые имеют прочную тенденцию повышаться, вопреки невероятной демократии и массе народных депутатов, защитников масс, в том числе и рынка. И вот он - с протестом и недобрыми намерениями.  Там же – люди с камерами и микрофонами. И Водолазский, любимец городской интеллигенции, острый, моторный, стремительный, как торпеда, неистребимый в претензиях и укорах главе Совета и его заму. Все готовы его слушать и руководствоваться его мнением. И все хотят моей крови. А я смотрю и думаю: ну, а я-то что вам сделал? Ах да, я ж власть, совсем плохой теперь человек. А недавно - сам ещё коммунист не последнего разбора - и флагом махал, и власть ругал. Как жизнь непредсказуема!

Заходит Любовенко, уважаемый в коридорах власти чиновник, спрашивает: «Не хочешь выйти? Народ просит. Мне вроде не по чину. Хоть и зам, а доверием избирателей не наделён. Но ты не пугайся, не убьют в самом деле. А кроме тебя ж – некому». И некого, подумал я.

Оделся я, иду вниз и думаю: как казнить будут? Мужики не тронут, а женщины и ухо оторвать могут. Помню, как они Сёмку Давыдова истязали. Шолохов как про меня писал. Только там поменьше людей было.

Это я – вместо того, чтоб подумать, что людям говорить стану.

Выйдя на ступени, отметил, что народ качнулся мне навстречу, но дальше трёх шагов не двинулся. Это меня настроило на лад оптимистичный: силён в народе синдром уважения к власти. Выше голову, Альберт Сергеевич! Тут же оператор нацелился камерой, кто-то из толпы позвал: «Иди, побеседуем!»  Я даже обрадовался, что не с мата начали, пошёл почти радостно на голос. Через секунду народ окружил меня довольно плотно, оператор никак не мог поймать в объектив мою физиономию. Вопросов прозвучало десятка два, а я, честно говоря, и на один не знал, что ответить. И спасибо, что не знал: молчание моё озадачило добрых молодцев с плакатами на прочных древках. Видно, устав, люди сжалились над моей судьбой и согласились слушать хоть что-нибудь. И я предложил то, чего самому страстно хотелось: «Может, вы соберетесь, человек пять, самых озабоченных, да пройдём в кабинет? Хоть присядете».

Мысль, как ни странно, понравилась. Пять человек нашлись быстро, к каждому приклеилось по пять советчиков, и все пошли на четвёртый этаж. Самое  неприятное – и телевизионщики проникли. Уж если они захотят кого допечь – ложись и умирай добровольно.

Однако из беседы со мной волонтёром от демократии толку выходило мало. Я мог только обещать разобраться, настоять, потребовать (о, ужас, я ещё и не знал, что могу это). Наконец кто-то предложил: «А Вы не можете позвать сюда налоговика? Данилова?»  Я позвонил. От Данилова ответили отказом. Тогда уж разозлился я: «Ну, тогда мы идём к вам. Встречайте!» и поднял обрадовавшуюся группу, попросив только сократиться хотя бы до десяти человек. Народ оказался с понятием - сократился до пяти. Но Данилов и там нас не принял. Направил к заму. Окончательно разозлившись, я прошёл к заму (не помню фамилии женщины) и предупредил на полном серьёзе: «Постарайтесь вразумительно ответить на все вопросы. Люди ждут под окнами администрации. О результатах буду докладывать Лебедеву». Народ прошёл в очередной кабинет, а я вышел к толпе. Попросил идти отдыхать: завтра будет пресс-релиз.

Но мне отдыхать не пришлось. Скандала с налоговой хоть и не вышло, но толку – тоже. Ко мне опять пришли переговорщики и просили теперь уже солидной комиссии. Вплоть до юриста и экономиста. Я пригласил Калмыкову. Антонина Александровна, зам. главы по экономическим вопросам, отнеслась к делу чрезвычайно серьёзно. Но назначила встречу на другой день, чтоб подготовиться. И побеседовали они с пользой и рынку, и экономике. Доказательство тому – букет цветов Калмыковой за добросовестность от ребят с рынка. А у меня до сих пор остались добрые воспоминания от той встречи и приятельские отношения со многими из собеседников.  Фофанов Олег, Рудин Александр и другие до сей поры не отказываются пожать руку при встрече.

 

P.S.  И чего рынок бунтует-то? Разве мы не страна рынка, родимого? Разве не рынок теперь регулирует жизнь по своим правилам? Создаёт рабочие места с достойной платой, множит выбор товара и конкуренцию, подавляя неразумные цены? И несёт в казну налоги, чтоб чиновник почувствовал, наконец, вкус к хорошей жизни…

 И что это вдруг главный налоговик оказался у них нехорошим человеком? Гурьбой пошли на приступ его дворца, который «вознёсся главой непокорной» превыше  администрации, а потом (во чудеса!) и сам начальник вознёсся в Главы, всё тем же рынком, на вполне себе альтернативных очередных выборах.

Воистину, неисповедимы пути твои, рынок и народовластие. Данилова, однако ж,  и выставили из власти так же без сожаления, когда пришёл срок.

16.03.15.

 

Ум, честь и совесть XXI века

 

Нет, купили меня на святом. Кабы я знал!

-   Добрый день. – Голос в трубке звучал вежливо и несмело. -  КПРФ?

-   Некоторым образом. – Мало ли кто интересовался? Могли быть и провокации, я уж знал.- Вам кого?

-   Мне секретаря.

-   Сами кто будете?

-   А вы – Сорокин?

-   Да. Я слушаю. С кем имею…

-  Тут вот како дело.  В партию вступить…

-  Приходите, познакомимся. Поговорим.

-   Мне б прежде с «Уставом» познакомиться…

-   Не проблема. Подходите.

Договорились после пяти.

Зашёл мужик лет пятидесяти. Явно торопился. Я достал Устав, спросил:

-   Вас кто рекомендует?

-   Не, я сам надумал.

-   Припекло?  В партии состояли?

-   Не, ты дай документ, интересуюсь, может, – моё?

-   Ну, бери. (раз уж на «ты»,  ладно).

Взял мужик Устав и удалился. А я задумался вслед с сомнением: чего не спросил, как звать, где живёт? Когда вернёт документ? Ну, вот не понравится ему Устав, бросит его в печь, а он мало того – денег стоит, их и не шибко много. Три экземпляра и осталось.

Короче, так и не пришёл посетитель нечаянный. А спросить и не у кого, что за тип, и неловко.  Но с Бондаренко я поделился печалью. Тот в задумчивости предположил:

 -  Водолазский что-то активничает. Может, ему устав нужен? Они ещё одну партию задумали. Он и организовал, поди, как содрать образец. Он же может?

-   Да брось ты! По образцу КПСС устав для буржуев?

-   Думаешь – большая разница? – усмехнулся с издёвкой. – Все они, эти партии,  в принципе одинаковы.

После я узнал, что Евгений свет Васильевич, состоял и в других партиях. Как ему не знать, что на что похоже? Вполне возможно. А уж что за партия создаётся – Андрюша наверняка самую нужную и солидную выбрал бы. Не «Единая» ли назревала?

Ещё звонок. Сушков. Предприниматель не последней руки:

-   Слышь, Альберт. Я тут бумагу получил. Только ты растолковать можешь. Вежливо так, но безоговорочно предлагают сняться на фотку 3х4 и с паспортом быть готовым прийти в администрацию. Время сбора уточняется. Да, ещё и автобиографию просят. Не ТЫ в партию заметаешь? Ваш почерк, большевистский! Не, а?

-   Ха! Это не почерк. Это – беспредел! Я слышал, одному фермеру не только предложили, но и пригрозили! Или ты будешь пахать (как хошь понимай), или придут другие. Изымут и поделят. Короче, не КПРФ это, а альтернатива. Усёк? Адрес фотоателье нужен?

-   Да подь ты! А вы когда собираетесь «делить»?

-  Да как сами созреете. Доконают вас сперва налогами, потом партийностью… Ещё и митинги будете оплачивать. В защиту Гайдара да Кудрина! А мы подождём добровольных заявлений. Время работает на нас. Да и слышь, ты не выделишь из неликвидов десяток досок для заслуженной учительницы? Тут, у «Трикотажки», дом ремонтирует. Учтём твою пролетарскую солидарность, когда срок наш придёт. Подумай…

-   Да подъезжай. Посмотрим. Ток в партию не зови, пошли вы все! Лучше скину чего из неликвидов.

Страшно подумать. Я ж через год буквально научился так тонко играть на струнах политической неучёности толстосумов, что и не объясняя «ужасов» возврата к царству социализма (который им не столько поперёк горла, сколько тёмная и пугающая неизвестность), а просто представляясь должностью, мог нередко  кое у кого выбить нужные материалы для нждающихся партийцев и «правильно» голосующих. Замечу на всякий случай: я просил мелочи, которые многих и смешили. Потому что от иных «просителей» бизнесмены страдали независимо от меня и куда круче. Но бизнесмен – классовый антипод пролетария. Как этого не понять? Так им ещё и партия понадобилась?

Кстати, о «поборах». Одной тонкости научился ещё на заводе. Если учительнице прошу  пяток труб, хоть уважаемой женщине в нашем околотке, то найти повод отказать смогут. Сосед мой завгар  Юра Ясенев советовал: «Себе проси. Как бы тебе надо. Не рассказывай сказок. Весь мир не обеспечишь, а для знакомого – запросто».  Те ещё времена были! А нынче даже у Бровко (точно б дал для ветеранов) брал как бы себе.  А  филантроп  даже не интересовался, куда мне столько?

Но речь о другой партии.

Вообще-то, я вежливый. Хотя есть пределы.

Самый негостеприимный депутат - мой же коллега. Правда, на общественных началах. Зам. пред. Совета - Фёдоров Сергей Николаевич. К кому б я не заявился - сразу дверь открывают и зовут. Серёжа – дудки. Насижусь в приёмной. Хоть перед этим на звонок отвечал немедленно:

-   Альберт Сергеевич?

-   Он самый. А как угадал?

-   О, секрет фирмы. Начальство нужно знать не только в лицо, но и по звонку…

-   Экстрасенс что ль?

-   Хуже… - смеётся. - Директор банка!

После этот секрет, правда,  обнаружился. У него одного из первых  появился АОН в телефоне, и звонки  поступали с обозначением номера  звонящего. Экстраплут!

Меня эта манера злила. Я сидел на дорогущем диване напротив птички-секретарши, которая беспрепятственно порхала в кабинет своего барина и смотрела на меня даже свысока. Откуда было ей знать, что я с четвёртого этажа администрации?  Ну чё, правда, не  с рынка ж забежал взаймы взять! Я и заявил как-то, храбро войдя в полированную дверь:

-   Серёгин, зам Главы. Доложите.

-   Сейчас – тотчас ответила девица. И углубилась в бумажки.

-   Фёдорову скажите: Серёгин пришёл! – Я позволил себе повысить голос.

-   Присядьте. Он занят. Это ж вам не ларёк. Там люди с пистолетами. И объект этот – особой категории.

-   Что, банк берут? Его арестовывают?

Последовавшее высокомерное молчание секретарши меня повергло в трепет и ярость. Я был унижен презрением и чопорностью  богини-самозванки. С трудом  смолчал, выдержав паузу, готовый к резкости. Но вышел сам шеф и любезно, за рукав, увёл меня в обитель небожительства. У моего шефа кабинет был куда прозаичней. Люди с пистолетами тихо вышли из кабинета.

-   Сверка. Это  серьёзно, – объяснил Сергей Николаевич непонятную ситуацию.

В этот раз сверки не было, но ожидал я не меньше. Вежливое «присядьте» из-за компьютера привело меня к упомянутому дивану. Более того, в его кабинет заходили уже без общения с секретаршей «отцы» города. Хозяева офисов и маркетов, заводов и учреждений. Меня это даже заняло. Сходка что ли? Решив, что я не хуже прочих, встал и прямо зашёл в кабинет Фёдорова вслед за директором рынка, не оглядываясь на секретаршу. Она и не подала голоса.

Компания в помещении была солидная, сесть было уже некуда. Я сразу подошёл к Серёже (в кабинете мы всегда были просто душа в душу) и заявил о цели визита.  Хозяин растерялся. Мне трудно было не понять, что я некстати. Но я уже разозлился, тем более, что некоторые гости смотрели на меня как на организующее начало.  И смотрели  вопросительно. Это ещё больше заинтриговало. Народ собрался явно не по пустякам. Я вперился в лица, на меня взирающие. Что за тайная вечеря?

Вразумили меня две фразы:

-   Сергеич. Так ты что ж, решил тоже податься на «небеса обетованные»? – кто и спросил – не усёк, потому что банкир чуть не взвизгнул:

-   Да по делу он,  ко мне он! Постойте вы…Альберт Сергеич, зайди в боковушку.

Мы прошли в скромную дверку, ведущую где в туалет, где в спальню с мягкой тахтой, где в царственную буфетную. Нынче кабинеты без таких дверей у «хозяев» не бывают.

-   Ты не вовремя. Извини. Тут меня «драть» пришли. Ну, объяснять не буду.

-   А «небеса»-то при чём?

-   После объясню. Вопрос, понимаешь, специфический.

-   Лебедева ждёте?

-   Да, с минуты на минуту! Пойми…

-   Ну, желаю, чтоб пронесло.

Я направился к выходу, чуть не уронив какого-то озабоченного пришельца, а в дверях из самого кабинета и столкнулся с Лебедевым. Я уже понял, что «небеса обетованные» – и есть сама новая партия, куда собрались гузом держатели новой власти. Почувствовав себя «чужим среди своих», я пытался прошмыгнуть, не обрекая Лебедева на неловкость объяснения. Он только понимающе заметил мне вслух:

-   Ты это, забеги через часик. Мне тут кое-что…

-   Ладно, тороплюсь я, Валерий Александрович.

-   Вот и ладненько…

Беспокоить шефа через час я благоразумно не стал, но мучился догадками. А чего было не остаться? Экий  я тактичный! Вот бы и остался! Пусть-ка выгонят, не объяснив толком, что за сбор втайне от секретаря КПРФ, такого ж вершителя судеб на ограниченной территории? Ведь так удачно залетел - к самой кульминации! Но доставить неловкость кому б то ни было  было так же мучительно, как эту неловкость испытывать самому.

Тем себя и утешил. И даже гордился, что буржуи не решались напрямую гнать процесс, игнорируя оппозицию. А повод большого сбора определил точно. Вот только позиция главы смущала. В отличие от меня, он был между двух огней. Тормозить такой процесс – себе дороже.  И как он определился? Тоже вступит?..

Ладно, доживём до встречи «через часик». Выясним.

А через неделю такую же возню обнаружил уже у себя под боком. Вернее – в малом зале, почти напротив собственного кабинета. Процессом руководила вездесущая и многоспособная Лариса Аркадьевна. Моя подчинённая и верный соратник по организации сессий. Я спросил её без смущения:

-  Чем озабочена? Что за народ в сапогах и кепках? О каких фотках речь?

-   Село велели собрать. Сев скоро. – И умчалась на первый этаж.

Я заглянул в зал. О, боже: там и Баранников, и Набережнев из ближник сёл. Лукин и Котченко из дальних. Руководители. И кого только нет с ними! Второе пришествие спасителей? Эти хоть и не гонимые, но, похоже, загоняемые. Фотки и анкеты, ещё какие-то «тугаменты» расстилали по столам. Судили, рядили, тихо матерились. На меня – абсолютный ноль внимания. В основном все ж знают, что я  - КПРФ. Но мне ж не мешают мою копну молотить, и я – будь добр. В селе-то меня приветливо встречают. Даже помогают собрать людей на беседу: вдруг кто в партию революционную вступит? И они имеют право? Имеют.

Вошла Шняк, Лариса Аркадьевна. Я вышел. На душе смешно и тоскливо. Административный ресурс пахал глубоко и неотвратимо. Село пало. Голоса за власть будут собраны вопреки разуму по понятиям. Но все испытывали определённый дискомфорт в душе и неуют в теле. Не было у людей счастья на лице от доверия свыше. Почти у всех.

 Но это был не последний удар. Служба  ГО ЧС была оазисом для моей беспокойной натуры. Я шёл к ним в подвал с собственной газетой, которую издавал полуподпольно,  ребята рвали её из рук, читали, комментировали, жаловались на судьбу. Крепко дружили, однако в партию не шли: запрещено служилым людям вольничать. И вот я узнаю, что не единицы, а весь взвод вступил в «Единую Россию». Сходил к ним. Кто смеётся, кто глаза прячет, кто заявляет: «А ну как мы завтра все показательно и выйдем из этой шарашки!? Как это ваша газета поднесёт борисоглебцам? Сила!»  Володя Кириленко грустно прокомментировал: «Ага. Наутро встанем героями и задумаемся: кто нас теперь на работу примет?» «Хорошо, что обещали взносы не брать», - добавил самый уравновешенный.

И пошёл я к Лебедеву. Убитый и истерзанный. С единственным вопросом: «Что, другого не дано?»

Резюме было кратким:

-   Альтернатива есть: Лебедев – в отставку, Водолазский – к рулю. И весь «Белый дом» – в партию.

Я взгрустнул ещё глубже. Но Лебедев улыбался:

-   Да не худший это вариант, подумай сам.

И я подумал. Даже вступившие – не оплот «ЕР». Ну куда ей с таким контингентом? И кому не ясно, что когда без радости любовь – разлука будет без печали. И голосовать за «ЕР» они не будут. В добрый путь, «единая».

Впрочем, по здравому рассуждению, надо было согласиться, что не дураки там, в штабе этой партии. Устав КПСС им и наука, и программа. «Все они, эти партии, в принципе, одинаковы», - как Бондаренко заметил.

 

И что тут комментировать?.. Новая партия – запрос века.

Однако взгляд мой однобокий и не обширный.  Кто лучше Н.В.Качановой знает суть дела? Она и была первым «значимым» секретарём «ЕР» в городе. В частной беседе я попросил её уточнить мои отклонения от фактов, дать собственное толкование событию.

Надежда Васильевна согласилась без раздумий и очень подробно изложила  историю этой партии в городе. Но такой объёмный материал не мог вписаться в мои краткие заметки.

 

Странные законы бизнеса

 

Год почти при власти. Ого! А ощущения самые обыкновенные, будто ничего и не изменялось.  Народ по-прежнему уважает, друзья – не сторонятся, демократы – костерят с трибуны. «Отцы города» - кто как. Кто с почтением, кто по-приятельски, кто…

Да. Особая статья – Попов. Виктор Михалыч. Руководитель строительной фирмы, или КЭЧ. Член троицы, голосовавшей против моего избрания. Все трое (третий – Верещагин Владимир Семёнович) депутаты очень озабоченные,  но Михалыч явно использовался в группе, скорее, в плане поддержки при голосовании и в деле финансового обеспечения. Однако отношение к бизнесу и, кажется, успешное внушало уважение и осторожность.

При всём при том, Виктор Михайлович обладал характером мягким и даже общительным. И на сессиях смотрел на меня приветливо, как бы прощая моё вторжение во власть вопреки логике инакомыслящих. И когда Алла Алексеевна Василенко, директор горпарка, посетила меня с просьбой (женщины от служб приходили на беседы не ради бесед, а сугубо «по делу»), я вдруг предложил ей посетить с её проблемой Виктора Михайловича. По строительству, кажется, был вопрос. Алла Алексеевна посомневалась, но согласилась, и мы созвонились. За нами приехали на иномарке, чем абсолютно разрушили в моём сознании стереотип бизнесмена: они добрые, оказывается.

Михалыч обещал помочь. Беседа была недолгой, но конкретной. Что-то по строительству, пиломатериалам…  В скромном, но уютном кабинете Виктор Михалыч предложил чай или кофе на выбор, но директорша отказалась от всего. Что-то удерживало её от застольного контакта. Я тоже отказался из солидарности. Прощаясь, Михалыч спросил как бы невзначай:

-   Проблемы только у дамы?  

-   У всех проблемы. Но ты ж – не бог!

-   Какие проблемы?

-   Да не стоит. У меня – личные.

-   Ну, звони, подъезжай. Порешаем.

На обратном пути Алла Алексеевна больше молчала. Не благодарила ни меня, ни спонсора, ни судьбу.  Или всё в порядке вещей, или чем недовольна? Этой загадки я не разгадал даже после очередного общения с Виктором Михалычем уже по своей проблеме.

Забор вокруг моей усадьбы был выстроен ещё тестем и  вконец износился.  Нужен был новый. После какой-то сессии Михалыч подошёл, прощаясь:

-   Порешал свои проблемы?

-   Если по пиломатериалу – проблемы есть. Ты не пособишь?

Деловой человек, хозяин лесопилки и столярки, слесарки универсального хоздвора, быстро сделал схему ограды, прикинул расход материала. Уточнил форму штакетника, длины столбов и прожилин, спросил, куда завезти и кому доложиться в моё отсутствие.

Я ликовал. Вот как надо оформлять заказы! А когда приятель (конечно, мы уже стали приятелями!) спросил, не нужен ли спецтрактор - сверлить ямки под столбы, – я уже окосел от свалившихся на меня благостей. Но, понимая, что бесплатно ничего не происходит, я воздержался:

-   Уймись, Виктор. Сам накопаю. Выходного хватит.

-   Рабочих дать, чтоб собрать?

-   Не, сам сколочу и покрашу. Это не работа, а удовольствие.

Через неделю я отстроил новый забор и ждал сессии, чтоб узнать расценки. По окончании оной Виктор сам спросил:

-   Закруглился с забором? Как он?

-   Блеск. Сколько с меня? – Я потрогал карман, хватит ли прихваченного?

Михалыч задумался:

-   Ты не торопишься домой? – было около шести вечера. – Как насчёт «Бочки»?

-   Да идёт…

-   Ща позвоню.

Он стал звонить в «Бочку», я пошёл сдавать протоколы, а через пару минут мы выехали на его  БМВушке к горпарку. Я трезво полагал, что уж дружеский обед не будет мне в большой ущерб.

Ничто и не предвещало ничего особенного. Нас не встречали как почётных гостей, столик мы отыскали себе сами, но вот заказ согласовывать Михалыч пошёл к владельцу.  И когда нам стали носить блюда, я поневоле стал искать глазами меню. Напитки Михалыч предпочитал уж точно не из бочки. Что-то незнакомое и пугающее, тем более, что он рекомендовал и мне не отказываться, и вкус у бутылок был отменный.  Но хмель меня не брал из чувства ответственности и постоянной работы мозга: чем всё это кончится? Тем более, что пустые тарелки быстро уносили, а приносили взамен что-то неизвестное и очень пригодное для жуткого переедания. Живот у Вити был большой, он его заправлял сосредоточенно и как-то культурно, утираясь салфеткой, не забывая спросить интеллигентно и приятельски:

-   Вот это пробовал? Я всегда это заказываю, - и называл экзотическое блюдо. Я при этом смотрел на его живот – когда ж он насытится? Стоимость поедаемого мне не была известна, но слухи о разбоях ресторанных владельцев до меня доходили. Через час, не меньше, я решил, что я хозяин кутежа и предложил:

-   Как бы не перебрать. Хорошая забегаловка, но дома лучше.

Виктор оглянулся на бутылку, которую нам поставили, не разливая.

-   А эту что, с собой возьмём?

Я  нервно вручил её Михалычу:

-   Дома выпьешь. – Он мне уже надоедал и беспокоил, а моё сознание тревожила моя состоятельность.  –  Ты сыт, пьян?

-    А ты?

-   Через край! Жди меня в машине.

-   Ладно, не горюй. В другой раз я приглашаю…

На выход Виктор пошёл, уверенно передвигая ногами.

У  меня  же ноги были пьяней головы, но ответ официанта на вопрос, сколько с нас набежало, окончательно отрезвил и озадачил:

- А нисколько. Михалыч расплатился.

Кажется, я понял осторожность Аллы Алексеевны в отношениях с Поповым. Он никогда не искал выгоды с клиента. Будучи человеком верующим, не отказывал себе только в одном грехе: любил оторваться до края под хорошую закуску, а уж угостить, при его возможностях, для него было почти правилом. Что и использовали некоторые его приятели. А Власенко, до щепетильности порядочная дама, не позволяла себе нагружать человека хоть копеечными тратами  сверх необходимого.

Кстати, ко мне Виктор Михалыч никогда не обращался с просьбами, даже когда его снимали с должности по вполне, возможно, ложным обвинениям.

 

 

 

Подлодка

 

-   Борисоглебск – это не хухры-мухры. Таких, между прочим, и десятка в стране не наберётся.

-   Захудалых?

-  Остынь. РПК – эт чё? АПЛ – тож не знаешь? Ракетный крейсер подводный! Атомная подлодка! «Борисоглебск» называется. Не Житомир, не Балашов. Даже – не Воронеж! Вник? 

Просто два мужика шли впереди меня и разговаривали.
После планёрки я спрашиваю у Лебедева: «Неужто»?

-   Стыдно не знать. Мы вот как раз туда собираемся. С подарками для «земляков». Приходи провожать завтра.

-    Это ж вы за  полярный круг? Там сейчас солнце не заходит! Сила! Сроду не был.

-   Намёк понял. Поедешь. В следующий раз. Пока собирай подарки.

Как снег на голову не только отопительный сезон настаёт. Спрашивает Лебедев через год:

-   Ну что? Готов к броску на Север?  Пиджак парадный. Харчей в дорогу. Речь готовь – с командующим Северного флота будешь общаться. Собирай команду.

-   Я что,  за старшего?

-   Нет - Коля,  шофёр Евгения Васильича. Ты за интенданта (смеётся). – Кормить людей  ты будешь. Впрочем, подробности – завтра. Детали уточним. Всё постигнешь.

Постиг я следующее.

Шефская поездка на Север состоит из трёх составляющих:

-   сигнала о помощи «борисоглебцев»-подводников;

-   доброго расположения Главы администрации;

-   наличия средств на подарки.

«Средства» складывались из двух составляющих:

-   спонсорская помощь друзей-олигархов;

-   малая толика из бюджета – командировочные.

Уточню, кстати. Олигархов нагло не грабили. За день до отъезда я в душевной беседе с Евгением Палычем Бледных (приятель по «Химмашу») похвалился, куда еду. Добросердечный олигарх (ему, кстати, такое звание  мало нравилось), даже осерчал:

-   Ты что ж на последний день сообщаешь? Сыну скажу, чтоб на дорогу тебе чего собрал!

-   Да не парься! Командировочные…

-   Цыть!

На другой день старший сын уважаемого Евгения Павловича втащил мне в кабинет натуральный мешок за плечами и устало плюхнулся на стул:

-   Чуть отдохну. Консервы тут. Всякие.

Кстати, забегу вперёд: спасибо за харч мы Палычу (Е.П.Бледных) говорили уже от Ленинграда. Командировочные скоро кончились даже у меня. И до самой подлодки мы ели рыб в железных банках - самых разных, а они к концу путешествия казались всё вкуснее.  

Цены, надо сказать, дома  божеские, если в сравнении. Пирожок у Очнева - 2 рубля,  в Питере – 3.50. В Мурманске – все 4. Даже бензин за Волховом – по 14 за литр, а дома – по 8 дорого казалось.

Сознание, что команду буду собирать я, вдохновляло. Непременно – Фоминых! Хозяйка телеканала. Журналист (говорить умеет! – где-то и за меня выступит). Да ещё и на «теле» снимет. Спец ведь! И стать завидная. Пусть Север нашими  полюбуется. Ну и Попова. Виктора Михалыча. Ему хотелось, а за мной – как бы должок… Да и пропасть не даст, если нечаянно поиздержимся.

Но – дудки! В приятели мне сулили с подачи Евгении Евгеньевны девочку от культуры. Елена. Представитель молодёжи, «панимаишь». (Ну, старшим виднее).  Остальное – служба: два шофёра (Женькин персональный, Коля, вместе с его легковушкой) и из организации Тарасова -  Миша на пикапе.

Ну и милиционер - грузовик этот с подарками охранять. Контингент от шефа. Точка.

Поездка, что там  – праздник души! Бетонка по утреннему лесу, города да сёла, обед в кафе при дороге (мы размахнулись не от ума: при дороге всегда обдерут!), послеобеденный сон чуть не до Москвы. Столицу объехали сбоку: асфальт европейской укладки - только «испечён», запах гудрона – во все лёгкие, техника из Японии – что танки, только жёлтые. Ну и динамик: кассеты на все вкусы. И на всю мощь! Коля - фанат попсы.

За Москвой  - всё та же Русь. Зато за Питером - непостижимое. Когда пели о Карелии, которая долго снится, мне хотелось обругать поэта за навороты: елей ресницы…глаза озёр, облако в воду упало… Но первая встреча с озером в обрамлении густющих елей, с валунами на берегу, водой чище чистого,  с прохладной травой муравой по берегу!!! Девственный экологический абсолют!

 Нас остановил  наш милиционер, что ехал впереди  на грузовичке:

-   Если мы не остановимся и не искупаемся…

-   И не сфотографируемся – добавила наша молодая подружка…

-   Да не доедим консервы под …ситро (сухой закон - как приговор!), мы никуда не доедем.

Под небом цвета озера с облачками, да солнцем щедрой мерой, у валуна в траве мы разделись и расселись. Харч на камне. Но аппетит - на купанье. Первым пошёл, конечно, Алексей. Милиция всегда впереди. Но он, окунувшись, даже не крякнул, не предупредил, что вода – не ванная в квартире. Все остальные позволили себе лишь постоять в воде по щиколотку, да и то затем, чтоб ощутить восхитительное дружелюбие непуганых рыбок: они щекотно толкались в наши пятки-пальцы и равнодушно уплывали в глубину. В которую никто не отважился  последовать. Ну и температура! В Ялте, в море,  такая зимой бывает. А в воздухе ж – двадцать выше нуля!

Зато перекус мы сделали праздничный. И сфоткались у воды. Лёша всё ж  в воде по икры, но в закатанных до колен брюках.

 Он вообще был романтик. На Север поехал в рубашке с коротким рукавом и на базе флота мёрз чертовски. И когда невмочь – укутывался одеялком, что мы прихватили в какой-то гостинице. Я дал бы ему свою ветровку, но забыл её в той же гостинице, где позаимствовали одеяло. Спал он только в машине (стерёг её), всё под тем же одеялом. Останавливал наш «поезд», чтоб сорвать невиданную траву высотой выше Коли-шофёра с фантастическими цветами: «Домой привезу. Жене обещал». Не сорняк ли заморский, что под дождями Карелии вырастал в сажень? Но коровы его не ели.  Деньги тратил безумно на фотоаппарат, который у него не отдыхал. А на обратном пути упросил нас свернуть к Белому морю, там набрал с полтонны валунов. Мы смеялись, но помогали. А дома он каждому подарил по каменюке, чем все были очень  довольны. И мой сейчас лежит во дворе, ждёт альпийскую горку.

Озёра – что! Реки тут такие ж необычные. Широкие (куда Хопру!), глубокие…  Как зовутся – у моста отметки нет. Спросить некого, пешеходов мало, да и не знают они. Один так и сказал: «Какое имя? Это ж не река, протока. Два озера соединяет. Ну и чего ей имя давать?» А протоки – чудо! Что твой канал! Уж не Беломорско-Балтийский?  Впрочем, кораблей не наблюдали.

Нет, я уже старый, чтобы открывать в людях неожиданное. Но в чиновниках?  Не в Нарве ли? …

С бензином были кранты. Чуяли, не дотянем без вливаний. А тут как раз мэрия за «бортом». Я вспомнил свои приколы в Сосьве, куда ездил в командировку по проблемам снабжения от «Химмаша»: уже отчаялись что-либо иметь. Но в отчаянии я смело проник в кабинет директора, представился делегатом «Прямой комсомольской линии взаимопомощи», представил товарищей (ветеран и старший действительно снабженец) и радостно сообщил, что их подарок комплектующими спасёт план отрасли к соответствующей годовщине.  Такая «линия» существовала. Директор проверил  документы, позвал отдел реализации, просил помочь. Даже на концерт Евгения Светланова «комсомольцам» билеты предложил (он  у них гастролировал). Короче, – выгорело. А тут?

Нарядился я в визитный наряд, причесал мысли,  да и по своему пропуску из Совета бодро вбежал на такой же, как дома, этаж. Глава ошалело  внимал явлению (не предупреждали, не звонили, а вон…), но демонстрация  документа в ламинате (мой пропуск), упоминание о крейсерской подлодке, чье имя носит наш невеликий город, потешил его, смягчая нрав, а наши подвиги в дороге вознесли на уровень жертвователя. Нас заправили и заполнили все канистры, а Лёша пожалел, что мы их неоглядно мало прихватили.

В другом мизерном городке с непробиваемой гостиницей  я повторил свой подвиг уже более осмысленно и успешно. Расписал великий почин помощи славному Северному флоту, а тут - героям акции нет места, где переспать последнюю ночь.  Результат: нам дали номер и право бесплатной ночёвки на обратном пути.

Так вот в чем особенность! Свидетельствую: у нас такое в городе вряд ли пройдёт. Только в Сосьве-Лысьве Уральской. Да на Севере.

А вот сёла под дорогой – бедные и серые. Коров нет, земля не родит, колхозы похерены. Избы доской крыты - впрочем, со своей статью. Балкончики на мансардах с резьбой; ворота порой солиднее дома. И живы люди, похоже, тем, что торгуют с проезжающими. Кто рыбой, кто морошкой и прочими ягодами с леса, а самое главное занятие мужицкое для рынка – коврики на сиденья из деревянных роликов… Ближе к цели - дорога в колючем щебне. Нам бы скорость, а тут поспешишь – порвёшь и покрышки. Скалы рвут и дорогу прокладывают. Пыль и мука. А под конец, за Кондопогой, что ль, результат экологического варварства. Могучие ели и ёлки – стоят как спички. Без хвои, без тени. Неизвестно – живы? Земля под ними – ни травы, ни полыни. Какое тут было производство?..

После Мурманска – строгости с проездом. Мы подъезжали к военной зоне. Проверки и дознания, порой – разворот и объезд. Карта врёт или перестраховка? Мы просто запутались, совершая этот анабазис. Но добрались-таки.

Встречали нас по-флотски чётко и по-русски радушно. Справились, нужен ли душ?  Мы культурные, сказали, что конечно (просто чуть попозже покормят). Командир лодки (а их – два по штату, другой в отпуске) повёз нас к себе на квартиру и всех перекупал в душе. Предупредил, что переедать не стоит: предстоит встреча в штабе флота. Но по сто граммов к пельменям, самостоятельно сваренным и поджаренным, – подал. Жить стало легче и веселей.

Главная церемония была всё же  назначена на завтра, а сегодня нас  пригласили на корабль. Свой грузовик с описью подарков мы оставили морякам в том же  штабе, и все пятеро устремились к красе и мощи Российского флота. Железный монстр, обшитый по поверхности то ли резиновыми, то ли иными плитами, торчал своим хребтом метра на три над водой, рубка с крыльями – этажа на три выше. Вниз уходил корпус, как нам сказали, ещё метров на семь-восемь. В натуральном виде лодка была выше здания нашей администрации. Я, являя заботу о людях, спросил:

-   Двигатель атомный? Как там с защитой? Всё в порядке?

-   Мама не горюй! Посидите прям на атомном котелке - для впечатления.

-   Ой – пискнула юная наша дама, и мы пустили её первую за капитаном, в широкий люк, как в погреб.

Из книжек про флот представлял, как там всё на кораблях отдраено. Тут же и драить ничего не надо. Всё или в лаке или в хроме-никеле. Всё железно и тесно. Капитанская каюта – чуть больше купе, зато там и перископ, и компьютер, и связь круче, чем у Лебедева: из-под воды - со всем миром. Сообщения с каютами и службами - только через люки. Матросы демонстративно скакали сквозь них, как обезьянки, капитан – изящно, как гимнаст. Мы – кто как мог. Я самый старый, но ни разу не ушибся, что капитан отметил положительно.

Добрались мы до кают-компании и почуяли запах вкусного. На столах действительно стояло много чего, и подумалось: а наши подарки окупят угощение? Там у нас – папиросы да лампы люминисцентные (дефицит у подводников). Всё – дешёвка! Но – полный кузов.

До застолья нам предложили обряд посвящения в подводники.  Допрежь всего – выпить махом стакан беломорской воды. Что интересно, взятой с глубины 7 метров. Не иначе! Осилили почти все, зачем хозяев обижать? Затем – трюк: поцелуй кувалды. Подвешенная перед тобой кувалада, густо смазанная дёгтем или мазутом, но с большим чистым участком в центре,  отводится на метр в сторону. Потом отпускается с целью пролететь перед носом. А ты должен поцеловать её в то самое чистое место и не быть измазанным бездушной железякой. Фотограф к тому же наготове.  Пять из пяти выиграла кувалда. Моментальное фото конкурсанты  брать отказались, а в мойку сбегали все.

 И, без надежды на успех, предложили снырять в бассейн в водолазном костюме.    Что ботинки, что шлем – больше веса водолаза. Желающих не нашлось. А вдруг?

Обед был на уровне. Мне, перепробовавшему за год немало разносолов на различных юбилеях и сабантуях, самая простая флотская пища под тремя метрами воды показалась экзотической и полезной. К тому же нас угостили вином, которым с советских времён потчуют подводников каждый раз в обед. Ну и рассказали, что советский запас этого особого вина постепенно подходит к концу, и пьют его с тоской о предстоящей кончине, но норму, назло власти, не урезают.

После обеда нам исполнили записи местного барда-подводника и подарили его кассеты. К ним прилагалось и фото подлодки «Борисоглебск» в скромной рамке. Висит она, родная, над моим столом как необычная память об усопшем богатыре: порезали корабль в Северодвинске, как сказал «Димыч» (знакомый пользователь), на иголки.

О встрече с флотоводцем писать нет смысла. Всё по протоколу. Журналисты (два), капитаны лодок, речи, подарки, взаимные приглашения. Погоны впечатлили.

Зато, отложив отъезд по просьбе мужской части гостей, мы откликнулись на предложение экипажа искупаться в заливе. Там был чистый участок моря. Тем более, что в холодную воду предполагалось заходить после соответствующего сугрева из запасов моряков.  Для Лёши-милиционера это было кстати. Он-таки отчаянно мёрз, с одеялом не расставался и на пикник согласился с охотой.

Мы тоже  не пожалели. На закусь было только одно блюдо не из морской рыбы, а из курятины, называвшееся «шашлык по-флотски».  Мало его съесть было невозможно, поскольку тостов объявлялось по числу присутствующих, а с нами набралось около двух десятков. Провозглашали тосты и мы. Все на свой лад, но с одинаковым концом: стограммовый стакан должен был опрокинуться в нашу говорильню и целиком там опорожниться. А после из рук распорядителя все получали приличный кусок необыкновенной курятины.

Иные тосты заканчивались массовым прыжком служивых в залив. От брызг мы постыдно ёжились и после пятого-седьмого мечтали о возвращении, но суровый морской этикет позволял это сделать только после последнего тоста. Его объявлял капитан, курировавший нашу озябшую, но привилегированную группу. Одно он посоветовал на ухо:  «Не можешь заглотить – поцелуй рюмку и втихую вылей водку за плечо. Но не обижай отказом».  Глядя на пловцов, мы продолжали ёжиться,  не в силах преодолеть страх перед ледяной пучиной; да так его и не одолели.  А опьяневшие моряки распевали уже песни и в том числе Гимн Советского Союза. Под всеобщие аплодисменты.

Заскучав после пятой вылитой в чахлую травку рюмки, я обнаружил желание соснуть и спросил у капитана, не подмешано ли чего в крепком напитке? Он ответил спокойно:

- Так ведь утро уже. Посмотри, где солнце.

С солнцем были заморочки, невозможно понять: день ли, ночь? Только голуби и вороны летали над нами круглыми сутками. Как они-то ориентировались в сменах дня и ночи? Солнце ни разу не зашло за горизонт.

 Надо признать, купались все, кроме нас, а до конца выстояли чуть больше половины. Некоторые спали тут же, под ногами.

На другой день мы прощались. Но не уехали. В Колином автомобиле где-то обнаружилась поломка. Доехать до дома на нём было невозможно. И вот тут мы узнали, что за люди на Севере! Чинить машину взялись всем народом. Запчасти покупались на не наши деньги. Машину пришлось гнать в другой город на сложный ремонт. Дело шло плохо. Командир руководил процессом, почти не появляясь в квартире.  А мы продолжали питаться его консервами и пельменями. Больше ничего не было в холодильнике, да и откуда? Зарплата у него была, по меркам Мурманска, нищая. Но его поддерживали друзья-капитаны. Просто самоотверженные ребята. А у нас оставалось средств на обратную дорогу строго внатяг.

Зато мы забрали от них в отпуск двоих матросов-борисоглебцев. И комфортно доставили в Борисоглебск на заднем сиденье нашего «Жигуля» в компании с нашей милой дамой. Как и мы, – полуголодных.

 

Страсти по бомжам

 

Женька Бондаренко, начальник административной комиссии, шефствовал надо мной по жизненной линии. Он был хоть моложе, но большой умелец выпить. Потому жизнь знал лучше меня. Докладывал, пояснял, помогал.

Докладывает:

- На улице Чкалова, что за каланчой, три бомжа. В подвале новостроящегося дома обитают. Проверим?

Кто ж откажется? Поехали.

По дороге рассказал, какая беда от бездомных зимой в этих домах. Гадят в

подъездах (на улице — холодно), даже замки в подвалах курочат. А обидишь - могут морду набить. Любой конфликт с ними возмущает население, злит и нервирует. Законные жильцы воспринимают непрошеных гостей, как диких туземцев, лишаясь надолго чувства сострадания и всякой терпимости.

Проблема не частного характера!

На месте открылась картинка сугубо жанровая. Дома ещё нет, лишь цоколь, перекрытый бетонными плитами. На плитах местами  слой песка, земли и керамзита, успевший порасти не только травой но и кустарником, что есть правильно, на взгляд обитателей. Под ними — частная жизнь подкласса пролетариев: дождь и стужа сквозь эту защиту в их «палаты» проникает не так активно. Сами они в малоприличной одёжке - вот они, в наличии: два пожилых мужичка среднего телосложения и девица типа «баба». Лицо припухшее, волос жгутом на затылке, в руках посуда. Все трое вокруг костра с котелком. Что там — неловко заглядывать, но запах - не ресторанный. Женька отозвал одного мужика. Спрашиваю его:

- Дело к зиме... Может, определимся в «Дом престарелых и инвалидов»?

- Нет. Не тот статус. Не старики мы, не инвалиды. Молодые ещё.

- Работу искали?

- Нет документов.

- В зятья не берут? Хоть бы за работу.

- На фиг надо? Вон  бутылок наберём — и на хлебушек будет.

- А холод?

- Не твоя забота. Угреемся.

Говорить им не хотелось, но жильё разрешили посмотреть. Скользкий от слякоти спуск в подвал, сырость под просвечивающими в стыках плитами, сквозняк и неуют во всём, кроме угла под плитой, где не протекало. Фонарик осветил кучу тряпья на старой соломе, даже иконку на проволочке под потолком. дурной, непонятный запах.

Вылезли, советуемся с Евгением Васильичем:

- Просить что ль Очнева да Тарасова, мож, в каких гаражах-амбарах отопление сделать да поселить? Да питание какое, элементарное, хоть не заразное. . .  А?

- Можно Крутиня да Чистопрудова просить. У одного мясо, у другого хлеб. Дадут кое-чего. Даже по молоку можно с Набережневым договориться. Только, Сергеич, не прокатит!

- Убедим! Уговорим! Крылов ещё путёвый мужик! Из Миролбия. Хлеб, куры, яйца. Не зажмётся…  Сдохну, а не отступлю!

- Да бомжи не согласятся. У них тут — СВОБОДА!

Не, пи.. .ц! Завтра же приглашу всех к себе. Разберёмся. Быть не может! Что за психология - себе добра не желать? Ошибаисси, Васильич.

Впрочем, я задумался. Бомжи — как зэки. Тонкая материя. И как с ними говорить? Может, особый язык нужен? Да и лезть с помощью — мало, что недоброе заподозрят - плюнут в открытую душу! Хотя этого опыта ещё не было.

Нет, решаю, если я с добром ... Только — не навязывать. Посмотрим.

Приглашения всем бомжам города я составил лихо, мне их и отпечатали в

телетайпной. Сотню, кажется. В глаза девочки не смеялись, но смотрели недоумённо.

Хуже было дальше. Куда нести? По городу разбросать?

Ярко выраженные бомжи как вымерли. Нигде не видно. На свалку ехать? Они осмеют. В газете дать объявление? Петр Иванович (редактор) тож засмеётся, поскольку её призыв к диалогу на помойке окажется лишь через месяц-другой. Радио в «закутях» у бомжей - тако ж нет. Тем более — местного.

Тут я вспомнил про Витьку Тарасова, одноклассника бывшего, нынешнего врага по вере (богомольный стал - страсть!). Нашёл бородатого, просил богоугодное дело сделать. Тот уточнил место и время, листовок не взял, но обещал явку поголовную. Сарафанное радио - самый верный способ! Жду субботу, 12-00, звёздный час Борисоглебска.

Женька, правда, и тут смеялся: не придут!

В субботу у памятника Неделину — пятеро. Это хорошо, потому что я предполагал: от одного до ста. Минимум превышен впятеро! По информации Соловьёва, руководителя МЧС города, всего их около 180-ти! Правда, двое, лениво развернувшись, сразу же ушли в сторону МКК. Не оглядываясь. Остальным я протянул руку:

- Познакомимся?

Руку мою не пожали, мотивируя прямо по-джентльменски:

- Заразим ещё. Интеллигенция - она хлипкая!

Я стерпел и пригласил всех к себе. Прежде  все зашли в туалет. (После генерал Селивёрстов сделал мне вежливый выговор за мальчишество: не хрен водить на этажи обитателей свалок, да ещё  в туалеты)!

Троица расселись на кресла. Представились подробнее.

Один - башкирец. Мударис Якупов. Лет под 60. Бывший инженер-наладчик электронного оборудования на военном заводе в Душанбе. Семья осталась в Оренбурге, в центр не потащилась. Документы потеряны.

Другой - с Дальнего Востока. Лет 25. Каменщик. Потерял работу, узнал, что в Черноземье нужны каменщики, продал дом, приехал прямо с семьёй (жена и трое(!) детишек). Деньги обесценились, проелись, вышли. Теперь - на квартире у доброго человека, в доме напротив стадиона. 10 квадратных метров на шестерых! За квартиру платит тем, что подкармливает старика в дни его «просветления».

Третий, пугливый и нелюдимый, сколько лет — не помнит. Что может и чего хочет , - не знает. Попросил денег на батон и, получив три рубля, ушёл, не простившись и не оглядываясь.

 Башкирец рассказал про него, что тот неплохо и так устроен. Ночует в теплотрассе, что по Народной идёт, где-то у кинотеатра «Победа». Но где, - никому не говорит, могут прогнать. Там тесно, но тепло, и у него есть свечка. Даже газеты там читает. Двигается мало, потому и хлеба мало ест.

Последнее замечание было сделано почему-то очень серьёзно и многозначительно. Наверное, бомжи придают этому обстоятельству особое значение? Якупов пояснил:

-   От движения  тепло. Но кушать хочется больше. А у него в «трассе» и так жарко. Чего зря двигаться? Он теперь с этим батоном два дня проспит на трубе!

Бездомный башкирец явно завидовал собрату, а я представил себе, как хорошо сейчас устроится ушедший бомж, и тоже немного позавидовал: сыт, в тепле и – никаких забот!

-   А чего вас так мало  пришло?

-  А кто поверит, что это не подвох? Ну, мы-то видим, что по-честному, а то - тож не верили. Ток нам-то  всё равно.

Оказывается, они не были замешаны ни в воровстве, ни в других «шалостях» в городе, что грозило непредсказуемостью при встрече. А другие, столь же «чистые», не доверяли власти просто потому, что она ВЛАСТЬ.

Оба переговорщика обещали передать собратьям суть беседы. И через неделю прийти снова. Может, будет какое решение или подвижка в судьбе.

И пусть приходят другие.

Расстались.

              *             *                 *

На другой день я предложил Бондаренко  изложить ситуацию Главе. Женька остудил мой пыл замечанием:

-   Сперва наработай результат, потом высовывайся. И гляди, может, сам ещё откажешься от своих планов. Мало чего откроется по ходу!

По ходу надо было главное: место. Где ночевать, где питаться (хоть бы раз в день). Мы с приятелем и прикинули: где что.

-   Кажется, медвытрезвитель…

Грозное слово сначала напугало, потом согрело. Там же нет клиентов! Не то, чтобы не пьют, просто их не забирают. Ну, коли гражданам дают право самостоятельно замерзать по пьяни где угодно, свободная площадь бомжам  подойдёт. Не подворотня ж  и не шалаш на свалке. Евгений Васильевич пошёл в разведку.

Сейчас он утверждает, что там мы были вместе, но я напрочь не помню.  Или нам отказали, или чем-то не подошло. Впрочем, раньше на «Химмаше» существовал «Профилакторий» (ЛТП) для забулдыг. Бывшее их жильё в старой администрации реквизировано Тишковым Василь Тихонычем, зато столовая, где их кормили,  функционирует и недогружена. У работяг на обеды денег не хватает, они туда почти и не ходят. Если обговорить доступную аренду и обслугу, – чем не харчевня для бомжей?

Туда я поехал сам. Но Кот (по имени-отчеству – полный тёзка Черномырдина), новый директор из Москвы, чуть не лишился дара речи от услышанного. Московский типчик, доктор социологии,  обожал лошадей и содержал собственную конюшню, сам пил воздержанно и с аристократическими тонкостями, но бомжей  он себе представлял не менее как лепрозойной массой:

-   Что угодно! Я распоряжусь давать им по пирожку в день каждому (сколько их у вас? Сотня?)  Фиг с ними, конь на полтыщи в день сжирает. Сам оплачу. Избавь от сраму! Орденоносный завод и – такая жуть…

Совратить его не было никакой возможности. Пирожки малость украшали горечь утраты, но  где ж ими кормить-то? Впрочем, где получат пирожки, там и оприходуют. Народ не гневный. Да чё, и не свет клином на этом Викторе Степановиче сошёлся! Может, универмаг на Аэродромной? Там тоже уже ни окон, ни дверей (объект бывшего хозяйства «Паши-мерседеса»)! Все документы на передачу военного городка как раз у меня и лежат…

Документы эти я искал полдня, но, найдя, так и не потревожил: уж больно тяжкий груз на город я бы взвалил, не вровень с бомжами по весу, подпиши мы эти альбомы. (И тяжко бы это аукнулось Кабаргину в свете трагических событий на территории пока ещё  военного городка.)

Короче, продолжение работы по бомжам пошло по линии питания.  Евгений Васильевич познакомил меня с прекрасным (на тот момент) человеком. Александром Чистопрудовым. Из цыган.  Обожает детей и сам человек чувствительный и внушаемый. Владелец пекарни, «заправки», магазинов. Бензин нам был до лампы, а вот хлеб – кстати. Надо поговорить.

И ещё я был знаком лично с Крутинем, Николаем Петровичем. К нему первому стопы и направил.

Встретил он меня мощным пожатием, спортсмен был, похоже.

-   Консервов пришёл просить?

-   Избавь бог, секретарша предупредила, что туго. Дело – хуже.

-   Рассказывай. Ветераны ВОСРа голодают? Живы ещё?

-   Нет, перевелись. Ваше поколение в беде. Бомжи бедствуют.

-   Так-так! А ну, подробнее…

Я подробно и изложил проект спасения нового поколения неудачников России в Борисоглебске.  И пожалел.

-   Берём счёты. – Он взял калькулятор. – Считаем.

Считал долго и врал  при этом безбожно. Всё в сторону расходов, постоянно вставляя ремарки о поставщиках-гадах, сволочах-закупщиках, ценах на жесть и тару, на воровство и разгильдяйство в собственном дворе. Под конец сообщил со слезой в голосе и победным блеском в глазах:

-   Вот, по минимуму: полгода нашей любви с администрацией, - и  я разорён!

-   Петрович, такого врагу не пожелаю. А мы ж с тобой друзья. Не?

-  Да ты не сомневайся. Приходи, если что…- И откровенно захохотал.

И с такой силой пожал мне на прощанье руку, что желания посещать обречённого на разорение олигарха желания поубавилось.

Три моих вылазки за «результатом» дали круглый нуль. Всё это я отнёс на счёт своих скверных талантов переговорщика и рассказал о делах Женьке.  Подельщик не расстроился.

-   Ты не все механизмы воздействия знаешь. Я сам поговорю. Будут и хлеб, и молоко, и мясо.

-   А вот с помещением – надо у Валерия Александровича спросить. Они есть, свободные места.  Вместе пойдём?

-   Пошли.  Это – его сфера и компетенция.

 

                                                   *         *       *

Глава выслушал со вниманием. Дети, пенсионеры, бомжи… Категория незащищённых   групп населения, говоря языком протокола, требовала уважения к проблеме.  Ситуацию я обрисовывал  с пристрастием – лично меня она держала в напряжении.  И нельзя сказать, что Лебедев ни о чём, чем мы полуподпольно занимались, не знал. Наконец, я кончил, Лебедев кивнул Евгению: есть что добавить?

-   Я насчёт паспортов. Ты, Сергеич, точно говоришь, что не было их у бомжей?

-    Да, как бы так и есть. Сами говорили.

-   А как же ты их голосовать звал «за кого надо»  без паспортов-то? Было?

-   Как не быть! Точно! Так это во мне уже, считай, профессиональное…

-   Молодец, Альберт. В агитации ты профессионал, а вот в остальном… Подумай. – Лебедев взял паузу.

Конец  фразы меня огорчил больше, чем обрадовало начало. Чего думать?

-   Думаю, что наш почин, если удастся, будет прецедентом во всём Черноземье. В Федеральном округе!  

Дальше развивать свою мысль я просто постеснялся. Ну, слава победителей позорного явления в стране! Благодарные и облагодетельствованные униженные и оскорблённые…

-   Ага, - добавил Женька. – Бомжи России об этом узнают первые!

Блин-н-н! Ветка «Москва-Волгоград» соберёт такую массу обнадёженных бездомных, что они за день превратят Крутиня в банкрота,  а милицию одолеют голодным бунтом. Не знаю, я это подумал или Лебедев сказал?

Мы вышли неудовлетворённые. Завтра – суббота. Придут приглашённые, чем их встретить?

                                   *                      *                      *

Закрывая этот процесс, я решил хлопнуть дверью. Сколько бы ни пришло верящих  в надежду. Что-то ж можно сделать для тех, кто не хочет складывать руки!

Пришли те же двое. Мударис и Сергей. Я выслушал их пожелания, записал, чем могут заняться, уточнил координаты, обещал, что найду обоих, как только появятся сдвиги.

Мударису повезло тут же. Не успел он выйти из «Белого дома», мне позвонила заведующая филиалом ГОП «Воронежфармация». Хорошо, что не затягивала беседу, а Мударису спешить было некуда.

-   Я читала вашу листовку о бездомных. Могу дать угол и работу для кого-то из тех, кто ещё не упал окончательно. Есть такие?

Я кинулся к окну, чуть не оборвав телефонный провод. Мударис с кем-то шёл через площадь, не особенно торопясь.

Короче, назавтра, как просила дама из фармации (по-моему, это была Н.Н.Шипунова), Якупов, умывшийся и даже побритый, пошёл со мной в  аптечную базу на Советской. Его искренняя радость так растрогала хозяйку учреждения, что она собрала ему и постель в каком-то тёплом чулане, и всё для туалетной надобности, и дала денег на обед. Надо сказать, что башкирец был почти философом и разговором о приличной жизни в приличных условиях покорил добрую женщину не только рассудительностью, но ещё и кротостью: после она часто сообщала мне по телефону о его успехах.

Окрылённый благополучным устройством одного дела, я приступил ко второму. Позвонил Чистопрудову, который хоть и не нуждался в строителях, но был  «внушаемым», значит, есть шанс и у Сергея: с третьего или пятого раза нашёл его по телефону и пригласил «по серьёзному делу». Александр прибыл.

-   Тут вот какое дело. С Дальнего востока приехал Серёжка (называю фамилию). Самому – 25. Жене – 22. Там дом продали, пока доехали – половину проели, половина в инфляции сгорела.  На руках - трое детей!!! От пяти лет и моложе детки! Нет, не родня. Случайно узнал. Живут тут, напротив стадиона. В комнатёнке – 10 метров. Хозяин – алкаш. Не выгоняет, поскольку, когда трезв, поесть ему дают. А детей чем кормит – бог его знает. Да ты не дёргайся. Он каменщик, да что по зиме заработаешь? Бедствуют. Сам не хнычет, а детишек – ну, жаль, нет мочи. Жена – по уходу, работать не может.

-   Слышь, ты номер-то дома, наконец, назови! Иль поехали, чего пургу несёшь!

Дома оказалась жена. Обстановку и нищету Саша не разглядывал, чтоб не травить впечатлительную душу, и только предупредил женщину:

-   Ты мне открой тогда. Я счас приеду.

Он высадил меня у зайцевского универсама  и пошёл к продавцам. А я пошёл в свой кабинет. И - хотите правду? - заплакал, запершись.

 

                                 *               *               *

       Бомжи – те же люди. Такие ж самодостаточные и непредсказуемые. Казалось, я дал приличное направление хотя бы двум судьбам. Ага! Всё пошло, если не кувырком, то через пень-колоду.

Правда, начиналось славно. Мударис Гайнанович через неделю появился как новый пятиалтынный. Сияющий, как пред алтарём. Да так, собственно, и заявил:

-   Хочу в «вашу веру», - смеётся. - В партию примите? Я ж не состоял раньше…

Принимали мы его, как в пионеры. Сами больше цвели от радости, чем новообращённый. Но через месяц он заявился в дым пьяный - и с работы, и жилья выставленный. Кажется, даже в воровстве казённого имущества был уличён. Я вспомнил наставления шефа перед вступлением в должность: «Не спеши распахивать душу настежь...».

Но был он жалок и несчастен, молил о «Доме инвалидов и престарелых». Куда и был пристроен через добрейшего хозяина оного заведения, Пугаева Ивана Степановича. Из партии не вышел и даже дал однажды очень резкую и грамотную статью в партийную газету о зловещих порядках в «Доме». (К тому времени туда пришёл другой руководитель.) Этот новый руководитель и подал в суд на газету, и  у меня как редактора были жуткие тяжбы с заявителем.

Сергей оказался очень щепетильным и своенравным мальчиком. Фамилию его я не называю по его же и твёрдому требованию. Не хочет дурной о себе огласки. Когда «Вестник» заинтересовался его судьбой, он на порог не пустил журналистку, а с работы от Чистопрудова (тот его подкормил, даже на работу взял) вскоре сбежал.

Надо сказать, Чистопрудов облагодетельствовал его от души. Привёз и масла из магазина, и молока, и пряников, и продуктов разных. И на работу взял! После мне говорил:

-   Ну, сожрут они харч, что привёз. А дальше? Пусть хоть на посылках у меня послужит в пекарне. А всё – пристроен, в тепле и каждый день уж буханку хлеба мальцам принесёт.

-   В смысле – стащит?

-   Ну, стащит, может, и больше. Все по-разному несут. Буханку я ему просто сам разрешаю. А там посмотрим.

Почему удрал от Чистопрудова – вопрос непростой. Как говорил сам Серёжа, условия были рабские. А народ его породы любит СВОБОДУ (как Женька говорил).

Лебедев тоже озаботился строптивым парнем. После смерти хозяина комнатёнки, где они жили, жильё помогли оформить на семью Сергея. Он обложил белым кирпичом свою часть (метра два по фасаду), и его жильё всегда мне приятно видеть, когда приходится проходить мимо. Прямо напротив стадиона «Спартак».

 

День рождения

Иногда Лебедев спрашивал:

-  Не забыл поздравить? Кто сегодня именинник? Помнишь?
       Забывал безбожно! Самое обидное - Минин! ГАИ!  На Первое Мая! А я  митинги провожу. А как Витя, шофёр, в переделку попадёт? Кто выручит? Или - "Борода". Виктор Иванович. Авторитет! Заслуженный строитель! Как без него поможешь бедным родственникам или избирателям, чтоб на архитектуру повлиять? Поздравлять надо. С утра! Первым! Кто не работал чиновником, не знает, как это важно.

А сегодня - у меня день рожденья. Самого  поздравляют. Так и подмывало посчитать, больше, чем в том году, или у кого... Не, не буду. Вот - ещё звонок.
Звонили  с ул. Космонавтов. Та самая женщина. Нет, не поздравляла.

С этой вредной избирательницей познакомился в прошлую осень на рынке. Картошку покупал. Так она узнала меня и спросила:

     -  Вы ж в "Станичное" поедете?

     -  Ну, так..., туда.

     -  Ой, как кстати! Два мешка у вас поместятся в багажник? Мне туда же.
         Мне, правда, не совсем туда, но помочь избирателю, - ого! Пусть потом говорит, какой депутат Сорокин, не то, что другие.
      Радовался я будущей славе до поворота на её проклятую улицу. Что от бывшей родной 46-й школы. Кто не знает - пожалуйста: часть дороги к лесу была добрыми буржуями вымощена булыжником ещё в запрошлом веке.  Потом цивилизация водопровод провела. Булыжник всковыряли крепко. Уложили - кувырком. Потом -  то телефон, то газ, то просто кому-то булыжник потребовался. Не дорога, а сопки Манчжурии. А в дождь да слякоть - немец не пройдёт. А "шестёрка" с полным багажником - по ступицу. Короче – «сели» мы. Вот только клиентка не огорчается. Довольна даже. Пошто бы?
     -  Так вы ж просите Печёнкина. Директор ваш, с «Химмаша». Он ту, рядом. С краном приедет.

 Подошли мужики. Помогли выскочить.

-  Родственник что ль, Сергевна? - спрашивают.

-  Нет, - отвечает. - Депутат наш. Вы ему чёт сказать хотели?

Мужики явно хотели. Но… Спасибо, дальше было ровнее, я дал газу. Мужики отстали.
     Картошку я выложил у ворот, уехал, не простившись. По дороге она мне  про этот "большак" кратко, но ёмко  всё рассказала. Я обещал задуматься.

-  Ну, что "придумали"? - (по телефону ж). - Скоро опять дожди! Опять картошку на горбах ко двору носить будем?

- Бабуля, щас приедем.

Бондаренко, который знает всё, а больше того, как подойти и "заставить", предложил:
        -  А ведь там, в конце улицы, "силовая".  Типа - подстанция. Хозяйство энергетиков! А ну к - пожар! Да в слякоть! А и кто туда ездит по делам, а за дорогой не следит? Сергеич, берись за них! Не всё сделают, так начнут, или людьми помогут. Звони.

 Я вызвал Пронина. Уже знал, что крут мужик. В частных разговорах любит себя  вровень с Главой ставить, а то и покритиковать не без апломба. Так что разговор будет нелёгкий.

       Приехал.
        -  Куда "прикажете"?

-  Давайте за мной.

Остановились у первой, в колено, колдобины. Вышли.
 -  Виктор    Александрович. Как вам эта дорога? До леса доедешь – колёса поломаешь.
  -  Точно. - И молчит.

  -  А там - подстанция! Что случись - "пожарка" не подъедет, если грязь!
  -  Точно! - Молчит. Смотрит, соображает.

  -  Как с дорогой быть? Срамота! Хозяйство-т - ваше! Вкладываться надо! Начинайте, мы поможем.

Молчит и смотрит издевательски. Чуть и улыбается.

       -  Мне скоро в Воронеж, к Клеймёнову. Поговорю, он мужик ответственный.., - продолжаю.

        -  А я  при чём?

        -  Ваш же объект! Вы и должны о дороге заботиться.

        -  Дороги строить? Никак нет! Не мы!

        -  А кто ж, по-вашему?

        -  Да Сорокин, милый мой. У кого сегодня день рожденья!  Он пока ещё вроде и не пьяный. До свиданья.

Хлопнул дверью, газанул и уехал.

       Дороги мне, конечно, приходилось прокладывать. Но зимой. Хвастунов грейдер давал чётко. Но класть асфальт? И почему он так нервно? Я ж вроде без перегибов, как всегда.

       И вдруг догадка. Ну, говорил же мне Лебедев: "Энергетика поздравить не забудь".  Ёлки -палки. А он же и на планёрке не был. Почему и в голове не отложилось. Точно, моим днём рожденья меня и уколол. Во, блин! Обиделся.
       Вот как важно, оказывается, быть вежливым!

       Захожу к Лебедеву. Жалуюсь. А он удивляется:

-  Так и  ни при чём  Пронин. И не его день рожденья, а Сорокина.  Алексея Фёдоровича. Начальника "Энергосбыта"? Там и объект его. Ты его хоть поздравил, тёзку своего? 

 Хорошо, я Пронина не умудрился поздравить, извиняясь...

 

Олигархи

 

Ну, об них писать, не памятуя о зиндане, – проблемно. Где гарантия, что не запашешь глубже дозволенного да не соврёшь поперёк истины? В суд, случалось, за печатное слово привлекали. Но бог милостив. Об олигархах или хорошо или …ой, правду, только правду и ничего более. Да чего там, нет уже Стаса Скисова, поклонника моих талантов в литературном жанре; нет  Гены Зайцева, хозяина КМЗ, блюстителя чиновной дистанции между собой и прочей неровней, в коей пребывал и мой авторитет в его представлении; нет Серёжи Фёдорова, абсолютно и бесконечно вежливого начальника банка, всегда готового дать рекомендации и много чего ещё, кроме денег. Нет уже (невероятно!) вечного Николая Крутиня с рукопожатием Вани Поддубного и взглядом неколебимого оптимиста в рыночное будущее.  Нет уж боле любезного Евгения Палыча Бледных, бывшего моего жалельщика и покровителя. В автокатастрофе погиб Кот, тёзка Черномырдина, хозяин «Химмаша»; так же кончил недавно и патриарх горгаза Ясаков Александр Фёдорович. И  подумать! Все они, кроме Александра Фёдоровича и Евгения Палыча, моложе меня… Чиновники, однако.

 Но есть и, дай бог, долго будут и Тарасов, (Костя, в просторечии бывальщиков четвёртого этажа славной администрации), и  Очнев, отец отцов города, пример аристократизма и воспитанности, второй этаж офиса которого, по сути, превыше четвёртого с моим и прочими кабинетами, и Красножон, покровитель спорта, умов и талантов Борисоглебска и Грибановки, не говоря уж о висевшем на его же безотказности  бюджете процветавшей в те времена местной КПРФ.

Но об них конкретно.

Получилось так, что жена вслед за мной,  попавшим в сферу «Белого дома», получила в БГПИ пост проректора по науке. Ректор Никольский совсем не из тех, кто держит нос по ветру.  Просто в науке жена преуспела чуть не со студенческого старта, и в «Лермонтовской энциклопедии», неожиданно для светил филологии, обнаружилась с добрым десятком статей. Да и в деле управления деканатом в недавнем прошлом  не оплошала. А вот кабинет получила запущенный,  мизерный и возле туалета. Обратилась ко мне напрямую:

-   Обычно спонсоры чем-то помогают. Как бы линолеум хотя бы да стульев пяток!

Приятель, Саша Кинжалов, директор БЗХМ, выписал кус линолеума из остатков (кабинет – метров 8кв.), коего хватило бы и на потолок! Он вообще любил институт, если ему вежливо напоминать, и помогал многим “преподам” даже по делам научно-командировочным.

Начальник РУЭС,  Невзоров Василий Алексеевич, получивший новое здание офиса по Народной, одарил пятью великолепными, совсем немного подержанными стульями. Но это – мелочь.  Необходим был диван. И офисная техника! И, на мой взгляд, хорошие гардины на окна. И, конечно, не из ликвидов. И лучше всего  деньгами  - сами выберут и купят.

Для этого нужен был настоящий олигарх. Рекомендовали   Очнева. Только с его широкой душой и непоказным обаянием можно было так неоглядно окунуться в наглую просьбу.

Звонить ему по массе телефонов его контор и служб – жуть. Но с 10-15-го раза связался. Растратив вежливость в муках поиска, говорил без обиняков прямым текстом. И чёрт его знает, может, так и надёжнее? Да и спонсорство – не преступление ж! Ответ немного даже опьянил:

-   Вот будет у вас перерыв, приходите ко мне. Я  в ресторане.  (Это в двухстах  метрах от моего кабинета).

Провокаций я не боялся и смело пошёл в ресторан.

 Очнев – аристократ, наверное, крови. Его белые рубашки только подчёркивали чистую речь и изысканные манеры поведения. Почему ж и не посидеть напротив и не насладиться качеством стола и опытом недоступных мне ещё правил поведения высшего света? Стол и в самом деле благоухал и манил. В безлюдном зале на двоих с двумя(!) официантами. Вежливо отказавшись, было, от угощения я, как пушкинская Людмила, подумал и стал кушать. Очнев вина в руки не взял. И вилки с ложкой – тоже. Он был весь внимание.

Попав в такой «респект», я после первой ложки  предложил тему. Вячеслав Витальевич (как изящно звучит!) обратился в большое чуткое ухо. Пригубив с края рюмки, я поведал суть вопроса, не очень затрудняясь в выражениях: нет ли желания и возможностей у известного благодетеля быть отцом родным для местной литературной науки?  На что олигарх, стойко пережив мои неуклюжести в словоерсах, неожиданно согласился. Я так и подумал, что сейчас он из кармана вынет марки или доллары… Но далёкий от подобных заблуждений в деле финансирования чужих проектов деловой человек, уклонившись от спешки, выдержал паузу. Во время которой я, вкусив от всех блюд по мизеру, закончил обед, не переев. Витальич же, не коснувшись обеденной салфетки, не порушив ни одного блюда на своей половине стола,  предложил для начала краткую программу:

-   Сейчас съездим на место и оценим ситуацию. – Деловой человек деловит и в деталях.

Изучать объект мы поехали в его тяжеловесном иноходце. Свернув со Свободы на площадь прямо напротив администрации, наискось пересекли её на средней скорости, не озадачив ни себя, ни власть, ни  муниципальную милицию сомнениями  в праведности содеянного. Я же был где-то горд подвигом, который совершили олигарх и его высокий гость. И в самом деле, больше мне никогда не довелось так лихо преодолеть площадь на каком-нибудь джипе (напомню, что тогда ещё не было одностороннего движения в этих местах).

Демонстрация «кабинета» у меня вызвала чувство унижения, в связи с чем Очнев, понимая ситуацию, выразил скромное предложение:  «А не сменить ли

сам кабинет?», что насмешило первого проректора Фоминых: «Не Кремль же! Для двоих человек – вполне жизненное пространство». Очнев посчитал про себя собственные убытки и спросил о сумме желаемого. 

-   Пять бы тысяч – неплохо. – Мне уже было известно, что технику и компьютеры ректор обещал приобрести за ранее предусмотренную сумму в собственном бюджете института.  (Эх, про диван забыл…)  Или семь…

Улыбка олигарха смутила загадочностью. Тем более, что ответил он ни согласием, ни отказом:

-   Завтра в двенадцать к вам подойдёт наш бухгалтер. Устроит?

Назавтра бухгалтер принесла в конверте семь тысяч. Попросила на все приобретения предъявить товарные чеки.

 Последствия первого хаджа к олигарху были не так уж плохи. Кабинет приобрёл цивильный и рабочий вид. Тем более, что службу через некоторое время в самом деле  перевели в другое помещение. Но и в нём не оказалось дивана, не помещавшегося в прежнем кабинете. Зато он продолжал напоминать личность дарителя в кабинете первого проректора. Что тоже хорошо.

Деловые контакты с Очневым впредь замыкались на Лебедеве и мне неизвестны. Моя попытка предложить олигарху выгодный проект о взятии под собственное крыло нашего отдела ГО ЧС, оснастив его спецавтомобилями с гордой и внушительной надписью по «борту» «СЕМИРЕЧЬЕ» (тренд и торговый знак грибановского Очнева),  с полномочиями частного, но финансово обеспеченного субъекта, курирующего чуть не семь же и районов (бессовестно и беззатратно пользовашихся нашей службой)   успеха не имела. Попросту я не смог элементарно дозвониться, а Лебедеву, не обсудив с Очневым проект, я с этим не заявлялся.

Особая речь о Константине Владимировиче. Который Тарасов. На нём, как мне кажется, прокатилось немало проектов, акций, вливаний и прочих «добровольных» затрат. Я был свидетелем некоторых из них, совсем не  продуктивных в коммерческом плане. Например, финансирование поездки группы озабоченных зарубежными связями чиновников в дружественный и весьма, между прочим, полезный нам Дельменхорст. Тратился Тарасов весело и без «напряги». Но лучше о поездке как-то отдельно. А вот то, что был он парень без сожалений об истраченном с широтой души в стиле русского барина – факт. Как рассказывал  о нём Женя Бондаренко: «Присутствуем это мы на открытии часовни по погибшим жертвам от большевиков  под Чигораком. Поп отпевает, машет кадилом, топчется вокруг сооружения, а Костя замечает: «Бедный поп.  Не упал бы, старый. Как считаешь, не пожертвовать ему тысчёнку? Добросовестно хлопочет…».  «Да за кой хрен? И возьмёт ли? Ты б уж пять предложил, если чудишь». «Так я ж долларами хочу! Иль мало?». «Не фига! И деньги при тебе?».  «А чего ж - нет?»

В отличие от прочих светил города, иногда сам мне позванивал. Отвечаю:

-   Зам Главы Сорокин…

-   Чё-чё-чё?  Ты не перебрал полномочий? - Костя не церемонился, мог и матом приласкать.

-   Дак просто короче. Всё равно ж  - ЗАМ!

-   Не, это Золотухин - ЗАМ. А ты так, на подхвате. Не? Чего вы там решаете в своём Совете? Пустобрёхи…

-   Кое-что тебе ж полезное. Не забыл?

-   И ты как-то «в деле»?

-   Заметь, я к Золотухину дверь ногой открываю. А он ко мне - сначала созвонится: не могу ли ему пару минут уделить? Тогда приходит и стучится. (Всё, впрочем, по факту, разве кроме «ногой» и «стучится»).

-   Такие порядки? Ну, зауважал. Не серчай. Ты это… Днюха у тебя?  Ты зайди в «Тыщу» моих «мелочей» (Магазин был на Третьяковской) там тебе барсетка лежит. Возьми, я велел. А то ключи от тачки потеряешь.

-  Нормальный разговор…- Ну что, сам нагрубил, сам и отчитался. Дают,  говорят, - бери… Чем я хуже попа? Только без кадила.

А вот Красножон Николай Сергеевич. В заводскую КПРФ он вступил чуть позже супруги директора завода. Тоже не удивил, скорее, порадовал. На вторых ролях в партии не обретался, а в бизнесе - рос на глазах.

Сочетание таких пластов в натуре, как олигарх и коммунист, уже перестало быть нонсенсом  или причудой. Из этого сочетания умные люди извлекают сейчас либо депутатскую функцию, либо имидж  оригинала. Но деньги на оппозицию тратят однозначно, имея с того выгоду или сплошные убытки. Вопроса, что имел от партии Красножен, – не стояло. Он уверенно покрывал партийные «убытки» доходами от таланта предпринимателя. Вопрос, между прочим, в том, что находит или теряет от такой «дружбы» партийный лидер?..

 Не дело в рамках этого «жития» сочинять рекламу своему приятелю, которым я самоуверенно считаю хозяина грибановского мехзавода. Больше того. Дружба с ним пребывала на уровне странных отношений людей мыслящих параллельно, но расходящихся в массе предпочтений. Он ценил профессиональный бизнес, я же просто принимал его как данность. Он любил спорт и спортсменов, я этим абсолютно не интересовался. Он принципиально не водил автомобиль, я страстно любил все свои железки российского производства во вторичном, разумеется, использовании. Он тратился на искусство и живопись, я же считал это увлечение (не утверждаю, что прав) нерентабельным и излишним. И я умалчивал, что его любимец художник Н.И.Манаенков, на мой взгляд, больше подражатель,  чем талант, хоть и не средней руки рисовальщик. Портрет Сталина, добротно им переписанный с чьей-то картины, уверенно украшал стену или приёмной, или самого кабинета владельца учреждения, внушая гостям уважения к себе не меньше, чем к хозяину. А в коридорах строгого в стиле современного дизайна офиса картины художника висели в немалом количестве - в дорогих и тяжёлых рамах.

Николай Сергеевич вникал в суть партийной программы и даже в теорию. Я же откровенно её игнорировал, рассчитывая  на интуицию, неприемлемую для Красножена и трезвый расчёт. К последнему он, впрочем, тоже безоговорочно склонялся. Он много и не без разбора читал, я же больше, грубо говоря, писал; он покупал интересные книги по нескольку экземпляров и дубликаты дарил мне. Я их добросовестно изучал и находил умными, о чём с удовольствием с ним беседовал..

  Но оба мы уважали конкретную работу, в которой Красножен убеждённо опирался на психологию и знание людей. Однако боюсь, ни он меня, ни я его до конца не знали. Похоже, мы были просто интересны друг другу, что позволяло ему тратиться на мои партзаморочки, а мне с удовольствием проводить с ним субботние встречи в его офисе за частной беседой. Для меня была очень важна его оценка всех моих «прыжков» в партийной и чиновной сфере.

Кстати, пользуясь при нужде средствами предпринимателя, я понимал, что благотворительность - не цель бытия Николая Сергеевича. Более того, ему известно, что профессиональные просители считают его скупым, в отличие от других «подающих». Но от этой напасти он защищён естественным в его положении иммунитетом: лидировать в состязании «транжир» – не его хобби.

Однако мне ли было не знать, а я и не знал до случая, что экономный и расчетливый хозяин на весенние праздники щедро устраивал своим лидерам инженерной мысли оригинальный отдых. Вывозил целую группу спецов с их семьями на неделю в жаркую заграницу к морю. И отвечал мне, неосведомлённому о его отсутствии иногда, по «мобиле»: «В чём вопрос, Сергеич, подбегай обсудим…Хургада, блок 2… Третий этаж в нашем распоряжении». Однако  билет до моря шустрому редактору никогда не светил, что подтверждает мудрый выбор делового человека: болтать – не делать.

Как ни оригинально это выглядит, но чисто советский кусок действительности вписался в капитализм Красножена органически. Больше того, я живой свидетель и факта, что субботник «по-грибановски» – нечто более совершенное организационно, чем советский субботник восьмидесятых годов.  Психологически это объяснимо: раз не заставляют – грех не прийти. Но я не тянул за язык двух женщин, заявивших чуть не с обидой: «Успеем мы на свой огород! А вот что нашёлся человек, который завод поднял, даёт нам денег на хлеб – это надо понять. И что мы без завода?» Завод, собственно, Красножен поднял из пыли и хлама. Сейчас это во множестве позиций соперник (и весьма успешный!) заводу «Борхиммаш».

Замечу, кстати, что газету, созданную моим сомнительным талантом репортёра, он никогда не отвергал и не хулил, хотя не всегда и не со всем соглашался, но содержал исключительно «на свои».

 

P.S. По поводу моего замечания о сочетании в нём позиций коммуниста и предпринимателя ответил легко и просто: «Для меня определения предприниматель и коммунист - понятия совместимые. Как предприниматель я зарабатываю деньги, как коммунист трачу их во благо людям фирмы. По партвзносам долгов нет, газеты читаю и информацию о партийных делах отслеживаю. У меня в кабинете перед столом справа - портрет Сталина, слева — Ленина. А над головой — Форда. Такое вот «сочетание»

P.Р.S.: В этом году отдыхали на море за счёт фирмы до 400 человек.  (Работающих на ГМЗ – ок. 800 чел.) А все картины из офиса в этом году фирма передала в 10 школу.

Такие дела нынче у Красножона.

4.09.15.

 

Упомяну к месту.

Я не имел ни рабочих, ни приятельских отношений с Геннадием Германовичем  Артемьевым, интересным во всех отношениях человеком, хотя в моё время он уже засветился на представительском подиуме Борисоглебска. Его деятельность в организации, которая называется «Опора», представляется мне хождением по лезвию бритвы, с одной стороны которой городской бизнес с его бесконечно озабоченными представителями, с другой – власть. Дающая, позволяющая, запрещающая, отнимающая. Но всегда озабоченный вид, безупречная предупредительность и культура, почти японская  его вежливость с людьми склоняют к мысли, что  Артемьев добросовестно тащил этот воз как обязанность по судьбе: поручено – исполняй. Без выгоды для себя, но без утрат для дела.

 

Не олигархи

 

Чиновные люди интересны сами по себе, будь они и за штатом высокооплачиваемой категории. Вот директор драмтеатра. По мне Владимир Ильич Мальшин, милейший человек и талантливый организатор, был  не ахти эрудит, не ахти оратор, к тому же богобоязненный и  осторожный в прогнозах, Зашёл он однажды ко мне стремительной походкой и, оглядевшись в пустом (!) кабинете, спросил почти доверительно:

-   Сергеич - поправился тут же: -  Альберт Сергеич. Как у тебя с партией?

-   Это смотря как понимать. В общем, – нормально.

-   Я принёс заявление. А?

Я немного окосел. Мальшин бы известен своими неожиданными поворотами в речи от «согласен» до «ни за что!».  С полным непризнанием авторитетов вплоть до замов районного головы в вопросах благоденствия его дитяти родного - драмтеатра.  С превеликим «наплевать» на факт, кто его оппонент: олигарх, демократ, коммунист, казак ли. И вот абсолютный «не политик» Мальшин просится в компанию безумных?

Долго «косеть» Ильич мне не позволил. Он сангвиник и почитатель наступления в делах обдуманных и осознанных. Достал заявление, написанное на листке из тетради. Содержание было очень кратким, в плане сознания собственного веса в обществе. Не более двух строк, примерно таких: «Прошу принять в КПРФ, хочу быть полезным…»  Фамилия, имя, отчество. Должность, дата.

Владимир Ильич всегда мне представлялся большим, немного капризным, но очень самостоятельным ребёнком. То, что он был приятелем и одноклубником моих знакомых - Андреева, Ветчинкина, Криворучко, Толокнова, - громоздило в памяти великий футбол Борисоглебска. А Ильич – его преданный рыцарь! Это уже делало его авторитетом в сердце болельщика. А ещё помнились негласные войны с ним, когда он был хозяином в заводском клубе, а нам хотелось непременно попасть на «Бродягу» без недоступных билетов. Я знал его чуть не с детства. Уважал, боялся, любил, боготворил. И вот ОН просится в партию, где я, калиф на час, могу принять, могу поломаться. А он стоял скромный и серьёзный. И предлагал партии гонимых немыслимые в те времена, но необходимые, на его взгляд, блага:

-   У меня – дворец! Вот где собрания проводить! Будет и музыка, и микрофон, и ковровая дорожка. Не на сорок человек, а на всю полтыщу! - Ему казалось, что в партии только потому членов мало, что в абы где не помещаются. -  Я ж умею поставить дело, ты знаешь. И у меня люди золотые! Они вам в помощь! Вы ещё не знаете, что такое – ТЕАТР! И культура, и агитация.

Я заочно прошу прощения у памяти прекраснодушного Владимира Ильича, если немного переврал  и сильно сократил его монолог. Дух заявления был прочувствован и свят. И мы принимали его в его «храме» под музыку, с микрофоном, красной скатертью на столе и бюстом вождя на нём же. В присутствии, увы, тех же сорока человек, но искренне аплодировавших его непростому в те времена шагу. Вместе с ним были приняты и бывший сотрудник самого Шеварднадзе  С.Н.Татарников (я видел его необычный партбилет), и преподаватель философии И.Е.Богданов. Все трое  - яркие личности.

Служба Мальшина от меня никак не зависела ни материально, ни официально.  Но натура Владимира Ильича была до наивности доброжелательна и бесхитростна:  как-то принёс мне «вечный билет» в театр, с местом в пятом ряду. Но я беспардонно потерял его подарок раньше, чем случилось отметиться в его театре на каком-то симфоническом представлении из Воронежа.

Единственная просьба Ильича как залог сотрудничества была в следующем: в партийной газете, что я делал тогда, он просил рассказывать о его театре. Но реклама  или доброе слово о «Борисоглебском чуде» (известно, что наш театр единственный такой красавец во всей Воронежской провинции) были не очень органичны в партийной, по сути, листовке, и я не смог реализовать его просьбу.

Зато, делая через пять лет газету «ГОРОД», я в логотип поместил как заставку фасад театра имени Чернышевского, а Мальшин в благодарность покупал каждый раз по десятку экземпляров трёхрублёвой газеты, платя по сто рублей за эту пачку и не принимая возражений.

Отношения с Мальшиным были искренни, но не навязчивы. За дружбу он умел платить дружбой, но не уступкой во вред делу. Он ценил мои способности в газете и даже предложил сделать сценарий чего-нибудь на городскую тему для театра. Сюжетов было много, но сценарист я был никакой. Я предложил ему интересный одноактный вариант встречи со священником в купе поезда с расчётом, что режиссёр оформит рассказ в спектакль. Он прочёл текст с интересом, даже похвалил идею,  но отказался:

-   Конец неправильный. Ты не к богу зовёшь, а наоборот. И не переделывай. Это будет подделка.

Не принял он и дочь к себе на работу, хоть в этом у нас была нужда:

-   Она и рисовать может - оформляла мою книжку вполне прилично,  и бухучёт знает, и с компьютером в ладах. И жена работает тут, рядом… (Ну и друзья ж мы, вроде, подумал я, но не сказал.)  Ответ на другой день был суровым:

-  Сергеич, я мог бы поручить бухгалтеру тебе отказать. Понимаешь? Можно, не будем о деталях?

С партией Мальшин расстался так же внезапно, вступив в «ЕР». Он был так же честен перед собой, отдавая свои симпатии партии не столько за идеалы, в которые в его возрасте верят со «сдержанным оптимизмом», а за реальную отдачу для дела или хорошую дружбу с властью,  с вожаком, лидером, рассчитывая на взаимовыручку или хотя бы единство взглядов.  И тут судить строго не приходится. С очередным секретарём редеющей КПРФ он не подружился.

 Как довелось мне узнать совершенно случайно, оклад редактора газеты «Борисоглебский вестник» (2000г.) Петра Ивановича Бражины по шкале равнялся моему: 20 минимальных окладов (89х20). Он был в чине, собственно, зама Главы. По советским временам абсолютно адекватно. Газета – где-то не четвёртая, а вторая власть. Поспоришь с ней – слетишь с должности и секретаря! Однако если мне платили всевозможные добавки, Петру Ивановичу они не были доступны. Подспорьем была пенсия, которая в те времена и у чиновника его ранга была, грубо говоря, «не очень». Но характер его был на людях ровный и далёкий от уныния,  а в узком кругу – даже весьма оптимистичный. Он мог бы прирабатывать статьями, которые писать умел и имел доступ  к темам весьма читабельным, но когда я его спросил, ответил оригинально: «Не люблю на свой хлеб намазывать чужое масло». Коллектив умел писать не хуже и справлялся с  любыми темами, получая и удовлетворение, и лишний рубль. А Пётр Иванович часто не забывал показать чью-то статью, не отмеченную, может быть, на планёрке, но явленую мне с восторженными комментариями. Чаще всех хвалил Галю Акимову, называя её то многостаночницей  - по доступности ей массы тем, то «пчёлкой, труженицей». Успевала она, как я и сам замечал, немало и всегда - без помарок. Когда же изредка писал сам, чаще подписывался фамилией «Сащенко». История псевдонима была любопытна, однако меня не занимала. Но почему-то удивился факту: свою газету редактор исправно ВЫПИСЫВАЛ на дом, что делали, скорее всего, и все работники редакции.

Была у Бражины и персональная «пятёрка» с премудрым, как всегда, почти приятелем, шофёром. Но на дачу он ездил либо на автобусе, либо просился ко мне, почти соседу по даче. Я и сам не злоупотреблял персональной, но у меня ведь была и своя. А Пётр Иванович даже порулить не домогался на служебной. Хотя водить мог.

Чего я так пространно о морали и достоинствах? Прочитав его фамилию и увидев впервые, я сделал заключение категорическое: хохол, служака, бюрократ! Никакого доверия его широкое лицо мне не внушало.

Даже получив как-то от редакции премию Виктора Кина за очерк о местном герое труда, приглашенный на трибуну в День печати, я «со всей остротой» оценил работу редакции и её руководителя, дав ему собственные рекомендации, как делать газету.  И как я был убит и растрёпан в чувствах, когда вдруг услышал приглашение на трибуну самого редактора «Строителя коммунизма» Бражины и  послушал его не мальчишескую речь: он был нетороплив в суждениях, внимателен к критике и по-отечески добр к моим горячим заскокам.

Однажды,  за два-три месяца до Дня города, Лебедев спросил меня, не годится ли Бражина  Пётр Иванович на звание почётного гражданина города? И обрисовал его заслуги, о которых я не мог и догадываться, поскольку сам Пётр Иванович никогда не хвалился. Имея о редакторе самые лучшие представления как о человеке сложного и важного дела, много лет его делающего успешно, я загорелся этой идеей. На Совете нужны конкретные и разящие факты – ведь  не на подарок к «днюхе» готовим. Перед заседанием решил пообщаться с кандидатом, освежить впечатления о личности.  Но долгого разговора не вышло. Один неосторожный вопрос: «Как тебе наш город?»  - насторожил его проницательность: «Пошто официоз?» Увильнуть не получилось. Решил «обрадовать» признанием, но начал опять неудачно: «В городе ты ж человек публичный…» «Не ври! Я даже своей фамилией почти не грешу в подписях, коли пишу чего!» И, узнав повод к допросу, резко отказался от идеи: «Брехунок», конечно, читают многие. И даже любят. Но чтоб на «почётного» представлять, надо лет пять в ЖУРНАЛИСТАХ посветиться. Читаемых и уважаемых. А редактор – он всегда сукин сын. Не спорь и не выдумывай. Ты ещё Совет пройди. Там что скажут..!»

 Совет встретил идею нормально. Было трое кандидатов. Лебедев, Крутинь и Бражина. Мест – два. Лебедев – вне конкурса. Крутинь – не без замечаний и сомнений. Бражина – почти все «за». Но тут вступила в спор Валентина  Яковлева. Председатель комиссии по культуре, учитель и авторитет трибуны. Я был просто смят её азартом неприятия к кандидату. Отнёс поражение на свой счёт: не краснобай. Собрание было не склонно оспаривать натиск Яковлевой: Бражина не прошёл. Не запал он в души людям, не засветился в умах законодателей? Тем более, кто-то должен был быть третьим лишним.

А светиться он не любил и даже имел особое мнение по множеству профессиональных вопросов, ставящее крест на собственной популярности.  «Мемуары – это некролог. Читаю, но писать – извините». «Очерк, по большому счёту, -это враньё! Напечатаю, но сам  лучше удержусь». И объяснял доходчиво: «Ну, конечно, о хорошем же человеке пишем? Вот и пиши хорошее. Но где тот человек, самый хороший, без червя и паскудинки? Нет таких! Ни на Руси, ни за «бугром». Кто душой не кривил? Кто сверх меры не принимал? Кто жене не изменял? Промолчать по малости факта? А умолчание есть ложь! Только хорошо говорят о покойнике».

Следуя его логике, я имею право говорить о нём и хорошо, и честно.

Если человек жаден, то по русской традиции  нет в нём худшего греха. Пётр Иванович был не хлебосол, но широкой души мужик и любитель, как говорил, «костра и солнца». Я не очень понимал его любовь к ранней весне с ледоходом и зябким ветром. Но, будучи приглашён им в компании с редактором «Переселенческой газеты» Г.Д. Клейнманом на Ворону со стороны грибановской горы именно к пейзажу с серой водой и голыми ветками, отпив и откушав из запасов  редактора, разложенных на капоте «Жигулёнка», услышав в его исполнении и стихи каких-то неведомых мне авторов  (уж  не сам ли?),  почти согласился, что и в этом пейзаже, и в этой стороне жизни есть что-то достойное чиновника, уважаемого уважаемыми же  людьми.

Не потому, а чисто по служебной надобности в мерзком декабре поехали мы  с ним и Р.И.Грачёвой (начальник РУПС) по сёлам района, чтобы оживить подписку на «Вестник». Мой ораторский дар в мороз сильно хиреет. Но нужный процент из села мы выбили благодаря монументальности Петра Ивановича и женственности Раисы Иосифовны,. И был законный резон отметить финал солидным перекусом со скромным возлиянием. В огромном зале сельского клуба при «минусе» по Цельсию никто не отставал в деле ублажения уставшей души и изголодавшегося желудка. Можно было б даже и добавить, но провиант кончился, и мы отправились в обратный путь. Раиса Иосифовна, видя наши печали по кончине мероприятия, чисто из женской деликатности и по широте душевной предложила нам погреться и финишировать за столом в её квартире. На что я безоговорочно согласился, пообещав обеспечить согревающий компонент застолья (нужный магазин ещё работал). Мнение Петра Ивановича было сдержанным:

- Вы пока, Раиса Иосифовна, дома отдохните, а мы, если правильно сориентируемся, подойдём. Со столом не торопитесь.

А отъехав за квартал от дома милой дамы, я услышал от Петра Ивановича неожиданное:

-   Не думал, Сергеич, что ты дуреешь от ста грамм. Давай домой и в постель! Там грейся.

Я устыдился. Меня не так поняли?

Кстати. С женой своей, Антониной Тарасовной, Пётр Иванович совпадал по многим позициям. Мыслили они согласно, жили в ладу и полном понимании друг-друга. Хоть и было-таки за что укорить. О своих изменах-увлечениях он рассказывал забавно, даже задиристо, утверждая право личности на ВСЕ прелести жизни, кроме крайних, а також – указывая на сомнительные стороны поведения непорочных мужей. Не могу его оспорить, как и привести какой цитаты, настолько изысканно-витиеваты, но сокрушительно-убедительны были его рассуждения о том, что якобы даже его собственный сын, пеняя ему на наличие греха, затруднялся вынести окончательно обвинительный вердикт.

Мою партийную газету Пётр Иванович рецензировал дотошно и обстоятельно. Даже Клйнмана привлёк, чтоб научить меня делать «картинку». Каждая новая газета была, на его взгляд, лучше прежней. Замечаний же всякий раз было всё больше.  Но и я не отставал в деле  «поучений». Я предложил ему «Собеседник» с читателем, реализованный позже Акимовой (кажется, назвали они его «Вестник по четвергам» или «Перекрёсток»?), который вовлекал бы в прямой диалог читателей по больным темам и который, ввиду специфики, не выжил. А однажды подвигнул редактора на откровенный подлог:

-   Давай я напишу сам забойную статью в газету под какой-нибудь  фамилией, ну, там Петров-Сидоров, а после сам на неё отвечу. Вопросы будут жёсткие. Но не убойные. Нам же есть что сказать, не сидим же мы без дела!

Я имел в виду администрацию и Совет. Нас тогда доедала телекомпания, под «редакцией» директора «Химмаша»  Кота Виктора Степановича, собственно, владельца компании. Операторы вели себя почти нагло, могли ворваться в кабинет и задать массу вопросов, ответы на которые были и не нужны. Нужен был факт «взятия» кабинета.

Пётр Иванович оказался податливым на революционную авантюру, но с продуманным подходом. Вскоре он сам показал мне статью за оговорённой подписью: Сидоров. И вопросы были просто – ах! Я не задержался с ответом, а на другой день ко мне в кабинет пожаловал и сам СИДОРОВ! Натуральный человек, умный, чуть меня старше, с заявлением в партию! Я был потрясён, не веря факту.

-   Пётр Иванович меня давно знает. - Так, кажется, отрекомендовался.

Сидоров Рудольф – светлая голова, аристократ духа, обязательный в деле и инициативах! Не находка, а клад для районной партии (ушёл-таки потом из рядов, как и Мальшин, как и многие).

А через день секретарь партячейки  Ю.В.М-р-на сообщил мне по телефону:

-   Мы тут, извините, на «первичке» приняли в партию Петра Ивановича Бражину…

-    Как? Сам, без приглашения, без агитации!..

-   И его жену. Вы уж там, на горкоме,  утвердите…

Если быть максималистом, я бы прибил на стене редакции мемориальную доску с портретом Петра Ивановича Бражины с указанием срока его пребывания на посту. Это – рекорд, как и время директорствования в драмтеатре Владимира Ильича  Мальшина.

А на фронтоне драмтеатра – доску с портретом Мальшина. И площадь перед зданием нашего БДТ, вылизанную и ухоженную Владимиром Ильичом,  назвал бы его именем.

 

Бизнесмен - хороший парень?

 

Нет, наверное, не единственный он такой. Просто тип, а не индивидуальность. Лет этак тридцать. Красив, атлетичен, улыбчив. И говорлив на языке не столько новых русских (кстати, украинец природный), сколько – продвинутых. Без «высшего» (на тот момент). Но «хранить молчанье в важном споре» – не его манера.

Ну, и точно не олигарх. Да какой там -  почти приятель оппозиции, не в смысле врага системы, а беспощадного её критика. Критика системы, которая возродила  и так оригинально лелеет его бизнес. И вместе с тем – бесконечно живой,  убеждённый именно в своей правоте, непогрешимости и непотопляемости.  Но вот от прозвища «чиновник»  яростно отбрыкивается. Нет, он в самом деле – живой человек, не Сорокин, например. Хоть и побывал в местной Думе не на простых ролях, а уже и лидером оппозиции. Не формальным, а злым и опасным для врагов его стиля жизни. Он - пред. комиссии по тарифам и много чему ещё.

Довольно перспективную фирму под названием «Перспектива» же он получил от «Бороды», тяжеловеса и авторитета в обеих системах. Заслуженный строитель в одной и влиятельный «отец города» – в нынешней. Наверное, у бородатого, как поп, Виктора Ивановича Глотова не было сомнений, что Бровко  - надёжный преемник, человек во всех смыслах на своём месте.  Так оно и вышло.

Услышал я о нём от самого Лебедева:

-   Баламут. Опять что-то нагрешил. Теперь – в Петровском. Ты б разобрался.

И добавил:

-   Да послушай его внимательно. Он тебе понравится. А в этом сама и проблема.

Заинтриговало: разобраться и наказать человека, который понравится.  Лебедев хорошо  знал Бровко.  Да, похоже, и меня: сбить меня с панталыку красным словом было, по его мнению, нетрудно.

Я настроился сурово и неподкупно.

 Жаловались на него мужики из села Петровского.     

-   Обсчитал. Обещал – так, а вышло – этак…

-   Ждите, приедем.

Я разыскал Бровко, договорился о встрече, предупредил, что предстоит выезд.

В кабинет вошла улыбка. Доброжелательная и даже любопытная:

-   Куда едем?  Кого жалеть надо?

-   В Петровское.  Многих там обидел?

-   Так всех, похоже. Бить будут?

-   Дело покажет.

Общался со мной вежливо, но со снисхождением. Может, я выглядел несолидно?

-   Сам повезёшь?

-   К вашим услугам.

Поехали на его машине. Узнав о претензиях противной стороны, повеселел ещё больше:

-   Ничего нового. Сейчас посмотрим на предмет спора.

«Предмет спора» рос вдоль дороги за три-четыре км. от села Петровского.  Подсолнечное поле. Всё в цвету. Вышли  на дорогу. Красота такая, что хотелось стать крестьянином. Но не до романтики.

-   В том году такое ж было? Убрали, масло сбили…

-   Ну, и заплатили всем.

-   Расплатился, выходит, нечестно? Народ в ярости… Расправы жаждут.

-   А что им ещё-то делать?

-   Радоваться и хвалить.

-   Поговорим, может, тем и кончится. –  На маячившее вдали село посмотрел уверенно и вдохновенно, будто у него в кармане ключ какой с заговором от проблем.- Поживём – увидим.

-   Вот приедем… - не знаю, кого предупредил я в ожидании неизвестности.

Встречала нас толпа человек в двадцать. Проходя сквозь строй воинственных «индейцев» (кто с папиросой в зубах, кто с сучковатым бадиком в руке - так и казалось, что уж в финале что-нибудь «выстрелит»: либо - трубка мира, либо - отходная по рёбрам), Бровко, вопреки ситуации, потрясал молодецкой выправкой, бравым шагом, расположением пожать руку каждому, снизошедшему до приветствия; готовностью помочь подняться на ступеньки клуба самым молодым и привлекательным. Мне откровенно хотелось быть похожим на него  (кабы лет на 20 поменьше было),  а женщинам – быть замеченными и освещёнными его персональной улыбкой. 

Но открывшиеся прения вмиг разрушили всю наметившуюся благость встречи. Влюблённые глаза женщин вдруг налились огнём страсти и непримиримости и желания перекричать самих себя. Все копеечные и рублёвые несовпадения превращались в претензии ценой в миллион.

Мы сидели в президиуме. Слева – Бровко, справа - какой-то  знатный дядька из местных. Я быстро почувствовал себя не прокурором, а невинно пострадавшим. Местный, что рядом сидел, захватил власть и корректировал нападение.  Казалось, началось что-то ужасное.  И только Саша Бровко пребывал в абсолютно комфортном состоянии. Казалось, он с удовольствием грыз бы те самые семечки, наблюдая спектакль с дивана. Прозвучала тысяча вопросов, в сопровождении неубедительных, но всё ж угроз.

Наконец, Бровко наслушался обидных слов  и взял ответное.

Нет, не буду цитировать. По двум причинам. В такой важной теме нужно ориентироваться не на память, а на протокол, но ни того, ни другого уже нет в моём арсенале. И второе: я ли эксперт в специфическом вопросе? Чиновник должен выслушать всё и, не вступая в сложный спор с цифрами и мнением сторон, взвесить и решить, кто БОЛЕЕ прав (или какое там мнение большинства), вынести вердикт и закрыть тему. И я добросовестно хранил молчанье в нервном этом споре, пока не закончилось «слово» Бровко.  В памяти остались  его контрольные вопросы: «Было? Согласились? Получили? И ещё получите с нового участка». На что ответом было  сначала вежливое молчание, потом робкое согласие, потом подтверждение факта и, наконец, дружное одобрение. С улыбками на лицах и чуть ли не всеобщим «Любо!».

Мне оставалось констатировать завершение конфликта и засвидетельствовать факт наличия у Бровко  ещё большего уровня счастья на лице убеждённого оптимиста.

Эка невидаль! - скажет иной дядя Серёжа из «Борфорума». – Народ и Бровко…Частный случай! Не более.

Но это вы не знаете, как его любили партия и комсомол! Владимир Вольфович курит в сторонке свою жириновскую махру, а Бровко лидирует в умах оппозиционной молодёжи и  многомудрых ветеранов. Было время!

Однако в чём проблема его красноречия? О чём это Лебедев?

Об этом я узнал гораздо позже, но… не роман о Бровко пишем. Сегодня же криминала в его рассуждениях я не обнаружил. Больше того, проезжая мимо яркого поля с подсолнухами, я сам вспомнил, что я и есть чиновник, да ещё с компартбилетом. Потому спросил скромно, но членораздельно:

-   Я так  понял, что по маслу у тебя всё в порядке. Не мог бы ты литров 10…

Кто подумал, что я себе?  Чернюк,  председатель совета ветеранов «Химмаша»), Клавдия Алексеевна Смольякова, ветеран-одиночка, Князев ещё, большой мастер хвалить меня перед выборами - заслуженный и нуждающийся класс. Они и оценили. Вкусное было масло. Дважды давал Бровко, но не спросил ни разу:  «Не стыдно выпрашивать?»  В силу собственной философии: «Чиновники – это блохи. Ну, покусали они собаку, та огрызнулась. Чё ж,  не уничтожать же самовоспроизводящееся. Бесполезно и себе дороже».  Потому смотрел на поборы (не моим чета, думаю) и прочие посягательства власти с юмором, но пытался с ними бороться по одному ему известной системе.   Которая ну никак не вписывалась для местной власти в понятие «хороший парень».

Просто ЛЮДИ

Окружали меня не только коллеги по бюрократии и оппозиция с площади. Были и соседи. И соседки. Просто встречные. Молодые и старые, доброжелательные и, мягко говоря, не очень. И у всякого своё суждение о чиновниках.  Как вам вот эта… Роза Петровна, женщина неадекватного поведения

Бывают люди – уникумы.  Сусликова – яркий тип этой породы. Она прошла войну. Но воевать не закончила. Родни нет, но весь город - её дети, внуки, родня и подшефные. Власть – враги и соперники.  В любом обществе она чувствует себя в собственном доме. А на митингах ругает не власть, а организаторов, за то, что те власть плохо ругают. Но в революционную партию не вступает. Живёт в личном доме, вросшем в землю, потому ещё не упавшем. В центр ходит мимо моего дома, в старом пальто нараспашку по морозу и стуже. Но в гости ко мне, депутату, не заглядывает и помощи не просит. Пенсию получает ветеранскую, военную, но тратит её на детский дом, бродячих кошек и нищих, которых, тем не менее, откровенно презирает. Для личного пользования купила мощный мегафон и по красным праздникам с порога собственного дома (он хоть и в землю врос, но стоит на высоком косогоре) закатывает  программные речи, которые слушать всем приятно, даже весело, потому что если она хвалит советскую власть, то с фактами и оригинальными речевыми оборотами, а если уж ругает городскую (и не только) власть, то делает это куда азартнее и предметнее местного секретаря райкома от оппозиции, с выражениями и оборотами ещё  более крутыми, не позволяющими оторваться от прослушивания до конца публичного выступления.

На своей улице она чуть не самая старшая, (знаю по предвыборным спискам), но нет её активнее и проворней на предмет разбирательства любого скандального дела, ведущего в суд или в администрацию. Везде она появляется как святой дух, проникая сквозь турникеты и бравую охрану в фирменных спецовках. Шумная и язвительная, не лезущая в карман за словом, умеющая читать все грехи на лице оппонента и  прямо об этом сообщающая своему визави в любом людском присутствии, она не делает пауз в своих «ораториях»,  и спорить с ней нет мочи ни у кого, кто пытался бы ей  противоречить.

       Не могу сказать, избиралась ли она председателем уличкома, но была им. Признанно и безоговорочно.  Она отстояла водопроводную колонку и ремонт её на улице, расположенной на песчаном бугре, когда всему городу возили воду в цистернах. Уличный телефон установили именно на её улице (с соответствующим названием «Комсомольская площадь»), дабы не иметь проблем с активисткой-материалисткой, способной возбудить всех шабутных соседей в защиту собственной телефонной будки. Она могла запросто спровоцировать баб на перегон сломанного грузовика от калитки престарелой соседки, и виноватый шофёр даже помогал процессу. Но собственная усадьба воинствующей фронтовички была благополучно оттяпана у неё соседом, застроена боковушкой, и для прохода в собственный дом уважаемой  Розе Петровне приходилось проникать сквозь узкую щель между забором и стеной наглого соседа. Вот только воевала она с ним довольно мирно: «Семья у него поболе моей, а я с кошками просочусь и  через дырку. Он даже калитку из двух досок сделал. С запоркой». По военным временам - так это подвиг!

Стиль её выражений мне довелось услышать на её же улице. Сосед пенял неразумной хулиганке после очередного общения с массами:

-   Роза, ты чё каркаешь по своему матюгальнику? Ельцина  кроешь по чем зря… Ты пенсию военную получаешь? Вот отрежут, допрыгаешься…

-   Чегой-т  вдруг? Мне пенсию не от Ельцина платят, а по Конституции. Кто по НЕЙ власть в стране? Народ! Я и есть – народ. А он – кто?

-   Дык…ты ж не голосовала…

-   За Конституцию не голосовала, факт, но раз приняли - плати. И слушай, что скажу! А ты заткнись, прихлебатель!

Меня не раз подмывало обратить её буйный и бескорыстный нрав на пользу организованного протеста. Но стоило мне открыть рот в призыве, как Роза сначала тихо, потом всё громче и мощнее разрушала мою мысль таким яростным, однако, печатным текстом, что становилось ясно: пророк в нашем околотке один, и это, безусловно, Роза Петровна, а подвергать ей себя окучиванию незрелой порослью ушедшего строя – смешно и дико.

Окончательный срыв взаимопонимания произошёл весной 2002 года. Организация майской демонстрации велась неуверенно и лениво. Партийный народ понимал, что время призывов и митингового энтузиазма уходит, нужны новые краски. А лучше – дела. Провинциальные ресурсы не бесконечны, оркестр и знамёна не сильно впечатляли даже сторонников. Нужда была в неадекватных ораторах. Типа Розы Сусликовой. С каковым предложением я к ней и обратился.

  Роза Петровна смотрела на меня, загадочно кивая головой. Молчала, вселяя надежду на согласие. Потом выдала открытие:

-   И вот вы думаете, что не надоели ваши хождения? Не надоели ваши махания флагом?  Сколько уж лет бестолково и бесполезно топчетесь под трубы да речи? Сколько смешите своими кучками из ста человек на целой площади? А вот вы попробуйте не появиться с шествием да лозунгами. Она и власть из окон глядеть будет, удивляться, радоваться. А вы завтра – пикет! Митинг!! Отдайте наш праздник! Валите к чёртовой матери из наших кабинетов!!! На демонстрацию? Не. Я с вами там срамотиться пойду? Как-то без меня, мои детки.

Вот примерно так отпела. Мы на горкоме посмеялись, но задумались: не перекармливаем ли мы в самом деле городской  рабочий класс спектаклями без оваций? А не удивить ли народ передышкой?

 И удивили. Не вышли на демонстрацию. А Роза удивила город ещё больше. Через неделю в «Вестнике» прозвучала статья на первой странице за подписью Розы Сусликовой  с крутым осуждением упадка в рядах местной КПРФ, лишившей горожан праздничного настроения отсутствием марша под оркестр и речи во славу советской власти!

Женщина неадекватного поведения, это – факт. Но следующие демострации у нас проходили и многолюднее, и веселей. Народ её статью и принял как призыв.

 А диктофон и сейчас у неё не зря пылится. Но секретарь райкома с ней не дружит.

 

А  это было всё в том же 2003-м, последнем году моего чиновного жития-бытия. Ещё одно мнение о нас, чиновниках, - от токаря Лопатина.

 

В руках - старый велосипед с сумкой на руле, одет обыденно - «по-советски», сухое  лицо, лет за семьдесят. Озабоченно констатирует сверстнице в поношенном пальто, стоящей у калитки:

 -   Раньше, гляди: в магазинах – ничего, а деньги  были. Сейчас   всего полно, а в карманах - пусто.

 Терпеливо умолкает, пока я прохожу мимо. Мне очень интересно: и что дальше? Но молчание длится, и я возвращаюсь:

-   Простите, что подслушал. Всё ж любопытно знать, что же лучше? Сто раз слышал это, а как спросишь, что лучше – молчок. Вы тоже не знаете?
     -   А ты знаешь?

     -   Раньше знал, а сейчас сомневаюсь, - схитрил я. - А вы?
     -   Это  как судить. Если денег нет совсем и долго - хуже смерти. Ну, а ежели деньги есть, а купить нечего – это ещё так-сяк. Уж кусок хлеба всегда найдёшь. Были б деньги. А наше время возьми: идешь по рынку и слюни глотаешь. Всю жизнь работал, в чести был, на курорты ездил, портрет сверловщика Лопатина на стенде висел! А теперь – как нищий, копейки считаю.

      -  Не брат ли сварщика Лопатина (семейство, знакомое по Химмашу)?
     -   Младший он, точно. Так ты слушай за жизнь, раз спрашивал.   О чем мы там ?

     -   Ну, сейчас как бы хуже выходит?

     -   И тож нет! После войны было круто! Сейчас куда как лучше. От голода не пухнем.
     -   То – после войны. Какая разруха! А выцарапались за десяток лет. И цены снижались. Так?

     -   Так. И расстрелы сталинские. Так?

     -   Так ведь это тоже – «как судить»! От кого про расстрелы слышал?  От Радзинского? В вашей родне многие пострадали?

     -  Пострадали, говоришь? Мать моя пострадала. Не то чтобы пострадала, а страху набралась. Ты не спешишь? Ну, вот слушай. Я тут в городе с десяти лет. А в сорок третьем это было. Отец на фронте, а мы с мамой - я да сестра с братом, мал-мала меньше - в комнатёнке два на три жили. Вон дом от переезда в конце квартала, и сейчас цел. Вчетвером в одной кровати! Стол да табуретка! А матери доверили в исполкоме талоны на продукты раздавать. Она как придёт к своей ораве, голодной да озябшей, от своего куска отломит, да нас накормит. Сыты были? Не спрашивай! Вот она и решилась. Один талон утаила. Радость – со слезами на глазах! Мне ж и призналась как старшому: что будет, как узнают? И узнали ж! Вызвали. Сам знаешь, куда. А потом повестку в суд прислали. Идём мы в дом на Народной, там суд был тогда, на первом этаже. Мама меня за руку держит, а сама мне шепчет: «Толя, сядешь со мной, а как ущипну тебя,  закричи, что есть мочи, слезой залейся, по мамке заплачь».

       Суд серьёзный был. Судья Иванова, красивая такая женщина, жива ли, не знаю. По бокам два заседателя. По сторонам не смотрят, только в стол да в бумаги. Судили-рядили, всё доказали, а тут меня мать и ущипни. Я как вскричал, да как слезами залился:  «Прощай, мамочка!», а младшие как подхватили – волос дыбом поднялся!  Остановиться не можем. Насилу нас уняли, а маму повели куда-то. Минут десять ждали, чуть живые от скорби: одни остаёмся!  И вот выходит мать из тех дверей в слезах, а улыбается. Обхватила нас всех и сообщает: «Комнату нам дают. Сейчас и смотреть пойдём, родные мои»!
     Вот так её и простили, нас пожалели, да и жильё дали сносное. Оказывается, судья эта, Иванова, квартиру новую получила, а свою бывшую комнату нам отдала. Как там это было – вопрос не нашего ума, а только в тепле оказались, да разворот какой-то в пространстве появился. Целых десять квадратных метров!
     -   А сейчас так сделают? – Я и сам не ожидал невероятного конца истории.
     -   Вряд ли. Да только это не конец! Слушай дальше, если не торопишься. Отец с фронта вернулся. Стали мы впятером жить. Потом вшестером, всемером, а перед Хрущёвым ещё и шестой ребёнок родился.  Восемь нас на тех же десяти квадратах. Мне-то уже  двадцать. Тесно, хоть по головам ходи. Тут отец и решается: «Буду письмо Маленкову писать!» Мать его отговаривать: «Отнимут и то, что есть! Как скажут, воровке жильё дали вместо срока? Не дури, пожалей семью!» Ну, а батя упёртый был. Послал то письмо, где мало чего не написал. Живём и ответ получить боимся. Ан, слава богу, нет его, ответа. Дело к весне идёт, всё легче тесноту терпеть. Да тут-то и приходят к нам озабоченные дяди с тётей и говорят: «Подыскивайте жильё! На квартиру выселяйтесь».
     Разволновались мы, а женщина говорит: «Временно отселяетесь. Расширять вам жилплощадь будем».

        -    Опять повезло? Во, времена были! А?     

        -   Да только не конец и это! Слушай, что дальше было. Отец по плотницкой части понимал, сам на стройке после работы прихватывал. Земляные работы, каменные, фундамент сложить… Ну, что там, для себя  всегда дотемна поработаешь. И вот же - случай! Привезли нам обвязные под стены, а они длиннее фундамента на полметра. Пилить? Ну, ясное дело, пилить.  А отец опять закобенился: «Не надо резать, лучше фундамент удлинить». Ему прораб строго: «И думать не смей»! А отец  своё: «Фундамент перенести»! Допоздна спорили.  Не разрешают!

        Дома мать кричит: «Смирись»! А отец: «Я просчитал, тут как раз впритык выходит»!
       А прораб назавтра обещал с большим начальником приехать, «мозги вправить».
     Утром мы все на объекте. Приезжает «газик» с большим начальником. Тот важный и грозный: «Чего захотел! Хоромы тебе нужны? Ты Маленкову жалобы писать, а нам тут строгачи впаривают! Ни сантиметра лишнего! Живи и радуйся, что это получил! А ну, клади брёвна, чтоб при мне!»

       Брёвна положили, а они – в размер, как в точку! «Опилил, что ль, брёвна?», - спрашивают? «Нет, - отец отвечает, -  фундамент с сыном за ночь переложил». Заматерился большой начальник, сел в «газик», дверцей хлопнул, чуть не сломал. И уехал.

       -   Ну, так правильней та жизнь была? 

       -   Я те одно скажу. Раньше до Москвы достучаться было легче. А чиновники что тогда, что сейчас - разные.

 

Немцы  как они есть

 

Может, немцы и не любят шляться за рубеж (ну, в Россию конкретно), зато русские в Германию…  Да  ладно… Разве что Лебедеву это могло надоесть: там работы у него (всё равно никто не поверит, блин!)  всегда навалом. И за всех в ответе. И перед Б-бском, и перед немцами. Потому отбор в делегацию тщательный, обоснованный, скорректированный с затратами. Я попал как надёжный в смысле дисциплины, ещё двое как надёжные в смысле финансов. В некотором роде – обеспечители сервиса. Директор «Химмаша» В.Д.Щербинин – за свой счёт, ну и Константин Тарасов - как спонсор, благотворитель, благодетель… Все остальные - это я и ещё пять человек. Глава делегации-администрации - Валерий Александрович; зам по всем вопросам и делам дипломатии Коноплянская Евгения Евгеньевна; само собой, переводчик для главы и всех форумов Александр Иванович Гринько; Олег Овчинников - спец по  муниципальной собственности и Женя Бондаренко, без которого никак нельзя. Не знаю, чему он мог у немцев учиться (тайная и явная цель десанта), начальник административной комиссии, кажется, сам мог чему надо научить всякого.

С первых дней путешествие обозначилось как мероприятие достойное и комфортное.  Лёгкий завтрак на пути в Москву в уютном придорожном кафе обошёлся на каждого путешественника, думаю, впятеро дороже, чем наш роскошный, как нам казалось, обед на пути в Мурманск, когда мы расстались чуть не с четвертью своих наличных. Я ожидал наблюдать грустное лицо спонсора, расплачивающегося за наши удовольствия, но Костя чувствовал себя «на коне», шутил, пытался подливать «Гжелку» потребителям оной и вызывал всеобщий восторг своим цветущим видом и широкими жестами.  Я невзначай  назвал его вслух олигархом, на что Лебедев, толкнув меня в бок,  с упрёком заметил:

-  Не обидится? Для Борисоглебска как-то…

Костя не обиделся, скромно улыбнулся, а после застолья куда-то отлучился - один или с Женькой. Не исключаю, чтоб добавить. Крепкий он был на это дело, как и Евгений. А олигархами с той поры мы стали запросто называть людей с избыточным капиталом. Многие   не обижаются и до сих пор.

Чтобы не обращаться далее к обеденным темам, замечу, что голодными мы стать не успевали. В дороге нас кормил Константин Владимирович, в гостях – хозяева. Я, наверное, плохой интеллигент: их обеды, даже с экзотикой (суп из бедра страуса, жареная лодыжка носорога, грибы и прочая дребедень), а пуще того салфетки и расклад по дюжине ложко-вилко-ножей, порционные вина и блюда к ним по пяти наименований – вся эта жуть, называемая культурой пития и приёма пищи, меня угнетала. И порой после царственного ужина в неплохом ресторане с немцами мы собирались в моём номере (я был вне подозрений на предмет организации попойки),  и Костя под полами длинного (модного тогда) пальто приносил несколько бутылок из собственных запасов. Ну, а за консервами и хлебом Евгений Васильевич или сам мог сбегать, или Олег Овчинников. Тут под телевизор на непонятном языке мы открывали загадки собственных душ с удовольствием и неоднократно, пока в последний вечер  нас не засёк Валерий Александрович.

Мы, презрев смущение, по-дружески его угостили и… продолжили процесс усиленным составом.

Наутро я покаялся главе:

-  Пардон, Валерий Александрович. Так получилось…

На что он  вежливо ответил:

-   Ну что ты, Сергеич… Я, по-твоему, самый плохой парень в команде?   

Каждый пьяница вам скажет, что обильный во всех смыслах стол не только сближает, но и рождает порой  идеи и успех. И не обязательно в мордобое.

Как цивильный человек подтверждаю: с незнакомыми людьми такое общение открывает горизонты не только информации. Одним из таких моих соседей за внушительным табльдотом в «Охотничьем доме», где была масса времени на беседы и развлечения, оказался (запишите, озабоченные пользой обществу)  некто Вилли Хаделер – Willi Hadeler, по-ихнему. Король (не пугайтесь!) «вонючего» бизнеса Дельменхорста. Неподражаемая Галя Акимова так подала мой текст в интервью «БВ»: «Конечно, меня познакомили с Вилли Хаделером. Он занимается утилизацией всяческих отходов в городе (металл, бытовые, пищевые отходы). Но бизнес его пахнет совсем недурно. В своём деле он – монополист, самый богатый человек в городе. Город чист, как после бани. Я, зная, какая это проблема у нас, мог только восхититься. Вот уж действительно:  предприимчивый человек может навести в этой сфере порядок скорее, чем мощная муниципальная структура. И при этом не просит льгот, а кормит бюджет».

Но Акимова знала не всё. Мой переводчик, выходец из России, ставший за десяток лет почти немцем, был измучен нашим бесконечным диалогом. Мне ОЧЕНЬ хотелось понять, почему Вилли считает, что его бизнес в России будет затратным ещё очень долго, если заработает вообще. Вилли был не философ, а психолог. Он утверждал: если немцу скажут, что разные виды отходов следует собирать в разные ёмкости и аккуратно их ставить, куда надо, и это будет полезно всем, – немец будет это делать. Немец ПОВЕРИТ, что это полезно и ему. Русский –  никогда. Я спросил переводчика: «А ты как считаешь»? Тот ответил: «Даже если платить будут, всё равно всё перемешает. У немцев психология другая». «Мы что, себе враги?» «В большинстве – безусловно!» (Ну, выродок русский, осевший у буржуев!) Вернувшись на родину, я отметил первое, что бросилось в глаза: искуроченные и заброшенные комплекты почтовых ящиков на улицах, которые позволяли сократить  число почтальонов и ускорить доставку почты. (Причём  право пользования и ключ от личного ящика раздавали бесплатно). А почему фонарь у «Звезды» в память воинам-интернационалистам выполнен исключительно в антивандальном варианте: кто-нибудь удивился такой предусмотрительности? Вспомнил и ГДР, где служил. На околице деревни стояли ящики с бутылками молока, из которых мы, чисто из неловкости  быть замеченными, не брали ИНОГДА ни бутылки. Немцы ж  не баловАли! А уж оборвать черешню с огромного дерева на улице - это была чисто русская забава солдат в самоволке.

То, что мне рассказал герр Хаделер, и удивило, и заело. Они даже оплачивали жителям некоторые виды их содействия фирме.  Недорого, но никто не отказывался от мини-доходов. А чем-то пахнущее дело бизнесмена процветало и служило всеобщему благу. Я, бюрократ–недоучка, все моменты дела утилизации разложил по функциям и в рекомендуемой последовательности и заговорил об этом с имевшимся в наличии олигархом. Костя слушал и смотрел на мои расчеты с высоты своих двух метров и нескольких миллионов в активе, а в ответ молча достал из кармана исключительной белизны носовой платок и тщательно вытер совершенно чистые свои пальцы.  Наш бизнес уже тогда умел передавать ценные мысли даже жестами.

При Данилове я обнаружил в городе одного залётного (с Кавказа) делателя денег из всего, что их сулит. Поделился идеей. Он загорелся и просил свести его с Главой. Но Данилов, проведя независимо от моих инициатив целевые слушания по именно этой проблеме, кажется, тоже готов был «вытереть пальцы». Советовал не спешить: вопрос федерального уровня.

Другой общий стол свёл меня с ситуацией абсолютно нестандартной.

Мы сидели в гостях у какого-то общества (кажется, 23 февраля). Перед вечерним сабантуем со «своими» я совсем не пил, ел мало и больше разговаривал с соседкой - немкой. Бывшей преподавательницей русского языка в бывшей ГДР, ввиду чего  беседа протекала оживлённо. Совершенно точно: это была не Меркель, но политики и экономики мы коснулись).  Её муж сидел с ней рядом. Много старше, но могучий красавец, в форме (как мне сказали, ВВС США) с полковничьими звёздами. Её речь понимали НАШИ, а немцы только оборачивались на голос леди, которая на русском щебетала громко и радостно: снова встреча с русскими, да ещё в таком ранге! Я был обозначен на настольной визитке, как Stv. Burgermeister Sorokin. Это вам не какой-то полковник!

-   Вы, кажется, жили в ГДР? Как она вам вспоминается? – где-то так я начал беседу как светский кавалер у дамы справа. -  Слышал, что у некоторых ностальгия даже по алюминиевым ложкам (где-то читал).

Дама напрочь отвергла подозрения в тоске по прошлому государству, даже не поверила, что кто-то ел из алюминиевой посуды.  Спросила, в свою очередь, как нам живётся при новой власти? На что я честно ответил, что хоть я и коммунист, но при старом строе  на свой нынешний пост вряд ли бы мог рассчитывать. А тут  вот …Такие дела!

Такой оборот дама приняла как приглашение к беседе о комфортности новых времён и поинтересовалась (мама родная, как этот Запад простодушен в смысле такта!)  моей зарплатой. Как было не соврать и не оскандалиться? Я ответил уклончиво: «За свой оклад я могу купить… три-четыре приличных…свитера». Немка долго осмысливала ответ и спросила: «Из какой шерсти?» И назвала какую-то тибетскую животину. Оценить достоинства его шерсти я не мог абсолютно и, махнув рукой на дипломатию, повернул дело к юмору:

-   Да вот он, на мне.

Дама бесцеремонно (жена американца!) протянула руку к моему телу в свитере и пощупала натуру. Глядя мне в глаза очаровательно и восхищённо, она заключила:

-   Синтетика!

Но, придя в себя,  снизошла до переоценки ценностей:

-   Зато какой цвет! Какой узор…!

На что я немедленно задал свой вопрос:

-   А у вас? У мужа? Какой доход-заработок?

Будучи домохозяйкой, она, оказывается, вовсе ничего не получала. А муж (она уточнила на всякий случай: у полковника в отставке) тот и вовсе – пенсионер. Пенсия?

-   Три тысячи долларов.

-   В год?

-   В месяц, что вы… 

И принялась активно накладывать в мою посуду побольше мяса.

P.S.: В долларовом выражении моя годовая зарплата была на четверть меньше.

       Деловая часть для меня состояла в знакомстве с представительской властью Дельменхорста. Сказать, что работа их «не пыльная» - соврать наполовину. Если нет забот о зарплате учителям и о наличии инсулина в аптеках города, значительным и важным представляется вопрос о представлении земли желающим что-то построить. Четыре партии, представленные в местном бундестаге, активно делят возможные лавры успеха, обеспечивая себе рейтинг к следующим выборам. Говорят, что это не просто - убедить население в полезности городу именно своей партии. Но сколько я ни пытался дипломатично выудить соль противостояний, немцы так же дипломатично уходили от толковых объяснений.

Соображение тут, как после сказал мой толмач, простое. Заявиться оппозицией престижно, но указать на поводы к обострению – нежелательно. Зачем всуе власть цеплять?

Ну, не наша ли российская манера?

Практически не было смысла интересоваться, какие отношения власти с торгующим народом. У нас этот класс мелких буржуев только зарождался и проблем с ними было хоть отбавляй. А там он не прерывался со времён Римской империи. Так и сказали ребята из законодательного органа: «Всё нормально. Закон  везде хозяин». И его боятся не только рыночники, а и сама власть, что пониже федеральной.

Надо заметить в который раз, что моё положение изучающего жизнь дружественной страны было однозначно выгоднее, чем у коллег. Комментарии к разным событиям вокруг моей персоны не затруднялся давать мой переводчик, когда мы оставались наедине.  О местной власти, боящейся ЗАКОНА, он отозвался весьма нелицеприятно, назвав их, как и наши обыватели (но не думская элита) наших депутатов, ТРЕПАЧАМИ. Правда, если положены «палаточникам» (а они и  там были, на очень симпатичном рыночке) счётные машины – они точно у всех будут. Законопослушность воспитывается штрафами, которые нам и не снились. Если штраф платить нечем – это не повод для снисхождения. Тюрьма и конфискация. Правда, я вежливо спросил всё у того же переводчика наедине: «А откупиться? Ну, в смысле взятку…» Он сделал удивлённое лицо и заверил:  «Влетит обоим – мама не горюй! Да и не знают тут, похоже, о таком виде взаиморасчёта».

Самое интересное в зарубежье обнаружить или что-то умилительно общее с самими собой, либо какую-то странность забугорного менталитета. Общее было то, что немцы любят колбасу не меньше нашего, а после третьей рюмки становятся так же, как и мы, разговорчивыми до потери ориентации. Моя наблюдательность относительно чиновников России заключается в факте: чтобы познать человека, нужно с ним пуд соли съесть, а чтобы познать чиновника – нужно с ним откушать три рюмки. После чего он уже пьёт не только за дам и любовниц, а и за всемирную революцию, что подтверждает мысль: вышли мы все из народа, блин.

 Бытовая часть немецкого самосознания меня не увлекла, а вот социальная (ну, парторг…) позабавила. Прибыв на автобусе в Дельменхорст из Дрездена, я обнаружил на своём чемодане отсутствие ключа. Незамкнутая крышка не держалась. Шарить по автобусу русскому гостю было унизительно и я, взяв чемодан в охапку, гордо пошёл в гостиницу. Благо – шагов десять до входа. Лебедев поинтересовался, что за фокус. Я рассказал. Дня два я пребывал в беспокойстве: ну как затарюсь на всю катушку, не верёвку ли купить придётся, чтоб багаж увязывать? В самолёт его бросят, как  куль с ватой. У Олега  Овчинникова из-за этого бутылка российской водки раскололась прямо в чемодане, но издержки немцы не оплатили.

 В середине следующего дня в мой номер зашёл шеф в сопровождении посыльного из Дрездена, переводчика и служителя гостиницы. Я приготовился к худшему.  В руках приезжего была какая-то штука наподобие вещдока, что при ближайшем рассмотрении оказалось моим ключом от чемодана. Мы церемонно раскланялись с посыльным, а я услышал сообщение, которое повергло меня в изумление. В Дрездене руководитель поездки распорядился в службе проверить все углы и щели на предмет ключа от чемодана важного гостя из России. Немцы сделали невозможное, но отыскали и ключ  и две монеты ГДРовского происхождения. Ключ было велено вернуть владельцу немедленно (не за двести ли километров!), монеты выкинуть. И чуть свет на следующее утро на такси или с оказией его привезли владельцу с извинениями за инцидент. Моё русское сознание ничем не могло это объяснить. Ни воспитание, ни дисциплина, ни  даже живое в ком-то раболепие не могло внушить русскому допустимость такого варианта.

Не меньше меня удивил и рассказ переводчика, пока мы с ним ехали в новый немецкий посёлок для рабочих (типа нашего «ИПАС» перед Чигораком) с необыкновенными условиями жизни. Навигатор уже был на вооружении личного авто переводчика. Но жильцы посёлка, немцы, имели другой навигатор. Они могли в любое время суток дистанционно, работая за несколько километров от дома, включить отопление в доме (для экономии - во! – к приезду)  и газ, и воду в душе, и полив цветов, и, забыл чего ещё). Но главное – о немцах без восторгов:  «забитая нация».  Немцы-де уж безмерно толерантны и даже унылы в своём сознании национальной вины за ту войну. Потому терпимы и к цыганам, и к югославам, и к туркам, коих тут, кажется, уже больше, чем в Турции. Мало того, что бескультурны и ленивы (неужели, думаю, ленивей русских?), но и тупо нахальны. Им прощалось так часто и так много, что они уже стали "садиться на голову". Особенно допекало то, что стали считать себя хозяевами целых околотков, улиц, общественных мест. Даже драки им сходили с рук.  С русскими же осторожны. Прецедентов не было. Но нам, говорит, уже за немцев было обидно. И как-то по случаю взыграло у наших самолюбие, чем-то нас турки "зацепили". «Так мы им и за своих, и за немцев так наваляли, что те, близко познакомившись с русской "стенкой", стали вдруг самыми вежливыми и толерантными в районе».

Я поверил не без сомнений и спросил: «А если б это были наши чеченцы? С ними б тоже «стенка на стенку»? Не побоялись бы?»  «Если уж «завелись» - перед Европой в грязь бы не упали. Просто терпим и заводимся долго.  А раскрутимся, блин, - держись».

Но непонятно мне самому: ПОЧЕМУ?

Почему я, находясь в положении более, скажем так, привилегированном, чем турки, не решился обеспокоить таких  услужливых и добропорядочных немцев вопросом: «А нельзя ли посетить место гибели и, возможно, захоронения моего отца?» Лейтенанта, приговорённого к расстрелу за организацию побегов из него нескольких товарищей? (Его схватили за неделю до Дня Красной Армии и отложили казнь на этот день. Отец, правда, дня не дожил до этого и умер 22 февраля в бараке, как писал после войны моей матери его товарищ).

 Почему не попросил посетить Эберсвальде, где сам прослужил в своё время три года в Гудериановском военном городке?

И что сказать соседке, которая обиделась, что я не попросил  отыскать могилу её отца, погибшего где-то там же?

 Тоже часть русского менталитета? Ну, неловко было, ей богу!

Кстати, о русской тоске. Спросил я русского «немца», не болит селезёнка о России? Мужик грамотный, задумался. И признался честно: «Дети, что тут воспитались (имея в виду немецкую среду), не заскучают. Точно. А я, кажется, умирать рвану в Россию. Знаю, что там гадость, а чем больше думаю об этом, тем тошнее делается здесь. Поверишь?»

Эту тему мы, кстати, и пытались как-то обсудить под «Гжелку» в узком кругу. Но что-то помешало в неё углубиться. Однако самый крутой из нас новый русский, говорят, готовится «форсировать» Одер и осесть в заклятой Германии.  Может, у меня неточная информация? Я о Тарасове.

Я в Россию вернулся россиянином. Но и у меня есть своя ностальгия. Знаю, что в советской жизни было много заморочек именно бытового плана. Но чем больше о ней вспоминаю, чем навязчивее удобства новой жизни (комп, авто, мобильник, маркеты с избытком химии в продуктах), тем противнее дух и мораль новой «святой» Руси.

 

Разговор с пофигистом

 

Разборки житейских ситуаций составляли солидную часть моих выездных мероприятий и проверок. То с Антоном Буквой, членом административно-технической комиссии, то с тем же Женькой Бондаренко, руководителем этой службы. Как истинные хохлы-белорусы и люди военные в прошлой жизни, с живым юмором и острым словом, с наработанным опытом, стилем  и хваткой они  были ощутимым подспорьем в деле убеждения и принуждения. А также примером мастерства диалога. У них я учился выдавать белое за белое и, кажется, преуспел.

 Судьба послала меня как-то в места не столь отдалённые от улицы моего детства. Вдоволь наговорившись и возбудившись только что решённой житейской проблемой (с чьей дыры в крыше дождь протёк в соседскую квартиру), я, довольный успехом, возвращался домой. И встретился с чистой воды пофигистом.

Его дом производил впечатление шалаша и землянки одновременно: низкая, в одно окошко комнатёнка с облупившейся побелкой, крохотные дощатые сени «под скат» с осевшей дверью.  Всё под выцветшим взлохмаченным толем с обломком асбестовой трубы на вершине. Таким он мне помнился с тех пор, как улица, носившая имя одного из славных вождей, переименовалась в одну из славных юбилейных дат отечества. Таким я наблюдал его и более трети века спустя. И ничему бы не удивился, не окажись на шатком порожке сидящий на корточках владелец, старый знакомый, которого я бы и не узнал, не окликни он меня сам:

     -    Не признаёшь, кореш?

     -   Володька?! -   Узнать было трудно. Рыжая борода, раздавшаяся чуть не до глаз, скрывала знакомые черты бывшего приятеля, но голос был знаком.  -   Узнаешь тебя! Чего-т ты сидишь, как зэк на перекуре?

     -   Спасибо. Зэка ты угадал, хоть сам небось не сидел?

     -   Не удостоился.

     -   Ты грубияном стал.  Садись, рассказывай, как дошёл до жизни такой…

     Я, чувствуя неловкость за бестактность, присел на порог рядом. В седьмом классе мы были приятелями. Володька в классе верховодил, а мне даже покровительствовал.  Что он сидел, я мог бы догадаться.

     -   Я – что? Вот ты – фигура. Биография, поди ,- сюжет для романа?  Давно вернулся?  Как там?

 -   Год скоро. А как «там» - не спрашивай. Сядешь – сам узнаешь!

           -  У меня и здесь дел полно. А ты, похоже, не озабочен? За год-то небось крыльцо б починил? -  Володька пошевелился, и доска, на которой я сидел, опасно покосилась.

  -   Вещи,  они покой любят. Реже по ним ходи – дольше служить будут.

  -   Любопытно. Выходит, жить вредно? Чем больше ходишь, тем скорей помрёшь?

  -   Ходить  полезно. Суетиться вредно. Это - разница!

  -   А что, по-твоему, суета?

             -  Слышишь мат на моём огороде? Это сосед суетится. Я им с женой огород свой отдал. Вот они весной ругались - кому сажать, летом – кому полоть, а сейчас – кому искать, что где уродилось. Я б за это время на пять мешков картошки заработал.

  -   А уж дачу ты принципиально отвергаешь?

  -   Блажь! Было сто гектаров свёклы или подсолнуха, всё по законам агротехники. Теперь там двадцать гектаров дорог и курятников, заборов и пустырей с крапивой. Остальное – плантации для белых.

  -   Но дача ж – удовольствие!

  -    Работать после работы?

       -   А ты, кстати, что после работы делаешь?

       -    Живу по-людски. Ем и отдыхаю.

       -   А дом рухнет? Придушит!

       -   Красиво умру! Только вопрос в том, кто раньше рухнет? Думаю – я.

     Володька продолжал спокойно сидеть, как и в начале разговора, удивляя меня стабильностью позы и стабильностью тона необычных рассуждений. Похоже, он не шутил.

     -   Ты что, вообще против прогресса? Телевизор смотришь?

     -   Даже газет не читаю!

-   Не голосуешь, не митингуешь?

      -   Спаси и сохрани! Кому от этого польза?

     -   А что ж тебе от жизни надо?

     -   Мало. Сон, тепло, еда. Всё остальное причтётся.

     -   И никакого интереса  кроме?

     -   Есть интерес. Смотреть на вашу возню. Все как есть озабочены! А у меня всё сделано. Я свободен.

     -   Потому так сидишь и наблюдаешь? Ты что? Диоген в бочке?

     -   Так и знал. Идиот в кепке! – Володька впервые повысил тон. – Диоген – циник!  А я  работаю.

     Претензия к Диогену меня не удивила. В школе Володька читал побольше меня, и по его рекомендации я тогда прочёл и Сервантеса, и Лагина (не «Старика Хоттабыча», а «Остров разочарований»). Критика прочитанного им была категорична и кратка:  «Хоттабыч»  - дерьмо,  «Мушкетёры» - дрянь!  «Спартак», «Остров…» - сила!

     -   Богатым не хотел стать? – было интересно: за что-то ж он сидел?

     -  Хотел, пока не понял: раз решил стать богатым, не остановишься, пока кому-то в морду не дашь. Потом –  борьба на всю жизнь, пока и тебя не поколотят.

     -   Не обидно? Кто-то рискует и пьёт шампанское.

     -  Заблуждение. Зачем это? Человеку надо в пять раз меньше, чем имеет, и в сто раз меньше, чем хочется.

-   Карандаш есть? Записать бы…

-   Ты не записывай, а следуй. Впрочем, всем вам хочется. Забудь: бестолку.

     -   Без желаний нет прогресса!

     -   Прогресс, цивилизация…  Уже сама от себя защищается. «Зелёные» – тоже дитя прогресса.

     -   Но, извини… Медицина! Рак лечат!

     -  Она открыла столько болезней, что и здоровый начинает подозревать и болеть! Ты не заметил, что дураки всегда здоровее умных?

     -   Ты говорил про агротехнику. Польза очевидная?

     -  Попытка угнаться за нуждой. Раньше мы мяса больше ели, по себе сужу. И колбасу без добавок делали.

     -   Ну, а водопровод? Вода в доме!

     -   В колодце вода чище была. Времени на колодец не хватало? Да у баб было время на улице песни петь!

     -   Ну, а радио, телевидение?

     -   Роскошь искусственного общения!  Грамотно говорю? – почему-то добавил. - Всяк в клетке сидит, глаза портит, а соседей по дому даже не знает.

     -   Ты не хотел иметь машину? Прокатиться с ветерком!  Или пешком ходить проще?

     -   Здоровее. Торопимся к счастью - попадаем на тот свет!  Потерь от машин - как на фронте! 

     Я откровенно устал его пытать, уже сомневаясь в его искренности. Отрицать очевидное! Но тут по улице с диким воем промчалась ПГМка, и я обрёл второе дыхание:

     -   Видал? Сейчас какого-то ухаря сцапают. А как раньше, без телефона и авто?

     -   Раньше, милый, был один городовой на весь город. Но его и уважали, и боялись, как огня! А сейчас – по стражу на душу, а бардака - втрое!

     -   А от денег ты не отказываешься? Продукт цивилизации! Или ракушки да  песцовые шкурки – то, что надо?

     -  Ракушки, они похуже, точно. Но их на ультрасвет проверять не надо: не сам ли ты их сварганил? А теперь, если уж  залетишь, то по-крупному. Мелочь не подделывают. 

     -   А молодёжь к прогрессу тянется, согласись. Они ж не глупы?

     -   Это они так считают.  Потому и в тюрьму чаще садятся. Но умнеют, заметь, к старости. Опыт учит.

     -   Так какой же вывод даёт твой  опыт? В чём смысл жизни, по-твоему?

     -   В отключке. Не гонись за смыслом, как и за счастьем. Не смущай душу.

     -   Жить, как трава? Не желать себе успеха, счастья?

     -  Счастье уже в том, что человек живёт. Желание большего -  вот несчастье! Оно от зависти. Ты завистливый?

     Сознаваться в дурном чувстве перед неординарным собеседником не хотелось, хотя кто ж живёт без этого греха?

     -   Да вроде – нет.

     -   А что движет прогресс? Реклама, скажешь!    Она – от желания добра сопернику? От зависти! Дурное чувство может вести к добру?

     Я  вдруг засомневался в собственных убеждениях. Прогресс, зависть, соревнование, конкуренция…

     -   Это что – религия, философия? Назад, в пещеры? -  Зависть, как двигатель прогресса, как-то неприятно тревожила сознание. Я взглянул на его бороду с подозрением. – Ты самый - умный?  Гуру?

     -    Не дурак.

Подумал. Спрашивает:

- От скажи, твоя жизнь праведней?

- Во всяком случае, я б не хотел оказаться на твоём крыльце с твоей бородой.

-   Оно понятно. Да грубишь, однако. Я-то болтаю для души и «за так». А тебе, поди, «капает», пока мораль читаешь?

Это была почти правда. Я где-то растерялся. Деньги ещё «шли» - пяти часов не было. А инициатива  уходила.

- Нужны ж и наши заботы о морали. Власть «за так» денег не платит…

И лучше б я так не говорил. Володька ж не просто обыватель – демагог и пофигист! Ответил весомо и кратко:

-   Себе ж и платит. Ты власть?

     Мы замолчали, вживаясь в мысли друг друга.

     -   Ну, а как же жить по твоей системе? – я вдруг обозлился. – Если все, как ты,  спят, едят, наблюдают, работают по минимуму - что будет?

     Сквозь ржавую бороду  проблеснула улыбка сатира:

     -   Облом будет! Факт! Миллион Диогенов в Италии – похуже Везувия! Да мне – по фигу. Моя религия – во мне, мой храм – под этой крышей! Дураки пусть сами маются.  Мой мир – для умных!

     -    Циников?

     Володька почувствовал раздвоение и, кажется, обиду: в циники он не метил.  Встал медленно и грузно.

       -  Пардон, кореш. Заболтались мы. – И, не попрощавшись, исчез в своём храме пофигистской премудрости.

 

Слухи

 

Каждый год после зимних праздников по городу расползались слухи: Главу снимают. И каждый раз этот слух оказывался новостью в администрации. Чем мельче чиновник, тем раньше до него доходила эта весть, вызывая чувство душещипательного волнения. Чем важнее чиновник, тем позже эта весть доходила до него, может быть, из соображений такта или опасения быть заподозренным в злорадстве. Тем трепетнее и жёстче отражалась на самочувствии:  все ёжились, как в преддверии конца света, желая предугадать, многая ли грехи на душе его, и что сулит ему загадочная реинкарнация. 

Глава же, как это ни странно, пребывал либо  в полном неведении, ставя на планёрках очередные задачи и беря на себя ответственность за самые перспективные проекты, либо сам эти слухи и порождал. То посылая наряд МЧСников к газовой задвижке перед городом с целью не дать перекрыть её газовикам за долги по газу, то отказываясь повышать коэффициенты на налоги с владельцев роскошных, по мнению области, частных домов, либо, наоборот, ставя вопрос о повышении процента социального налога с предприятий. Рискованные инициативы с созданием «Молочной кухни» или «Тёплого дома» для сирот вызывали  нежные чувства к детям у  губернской власти, но ещё больше  – критическое недоумение  о непозволительных расходах на объекты  сугубо затратные. Что также не добавляло уверенности в завтрашнем дне.  А уж каждый митинг системной и особенно несистемной оппозиции ставил вопрос о благополучии всего народа на этажах власти: уход вождя этой породы людей, называемых чиновниками, был сравним  с погребением князя в древней Руси, грозившим  всей княжеской челяди разделить участь хозяина ещё до тризны по усопшему.

 Но спокойствие Главы в сочетании с  иронией и сарказмом смущали и вселяли надежду: пронесёт.

Заместитель Главы, как он сам себя называл, а точнее, зам председателя Совета, (который тоже возглавлял Глава, вызывая раздражение  оппозиции), обиняками наводил справки:

-  Валерий Александрович, а какая у вас «гражданская» профессия?

-  Лётчик я, Альберт Сергеевич.

-   По небу не скучаете?

Выдержав паузу, шеф отвечал язвительно:

-   Не  дождётесь! – И  - почти доброжелательно: - И ТЫ поверил?

Пардон-пардон. В который уже раз. Ему как ни задай вопрос, он нутром чуял, к чему я клоню, наивный.  Бражина меня тоже понимал раньше, чем хотелось.

Но однажды эти слухи обрели конкретные очертания. О, как это подавалось в прессе! Конкурс митингов! Митинг коммунистов вчера, тут же – митинг рыночников назавтра! У одних – триста поклонников на площади, у других – четыреста! Первые защищают власть города! Вторые – мешают её с грязью. В это страшно поверить, но именно так: рынок – против рыночной власти; антирыночники-коммунисты – за власть. А по сути,  спор о принципах. Рынок свято верит, что смена власти – панацея от всех бед. Коммунисты убеждены, что смена приведёт к новым лидерам демократии, которые окажутся хуже прежних. (Приход Данилова не подтвердил ли это незыблемое правило?) В этом и нестыковка. Газеты отслеживают и живо комментируют. Что немаловажно, более любезно ко вторым,  снисходительно к первым и сдержанно лояльно к  самому Главе.

И вот – реакция области, озвученная ликующими людьми с рынка: «К нам едет ревизор!» Конкретно: в город собирается с визитом компетентная комиссия по проверке конфликта города с администрацией. В плане изучения проблемы  тарифов, которые, по утверждению рыночной оппозиции, «впереди Европы всей»! (На рынке добрая доля учителей и бывших интеллигентов, не знавших дефицита в афоризмах и крылатых словах). И слухи обратились в убеждённые предсказания: кто будет снят, кому что светит.

 

Неправильные тарифы

 

Напряглись все. Оппозиция вкупе с большинством коммунистов в ожидании приятного чуда, администрация  и Совет народных депутатов – в ожидании порки. Фамилии экзекуторов из Воронежа звучали грозные, порой, что хуже, неизвестные.  Самые ответственные за войну тарифов – Совет и службы по подготовке исходных документов (то есть комиссия по тарифам  от Совета, финансовый  отдел администрации и  главбухи от организаций ЖКХ) два дня ждали чёрного понедельника в напряжённом бдении над ворохами бумаг, подтверждая своё право на ненормированный рабочий день, да и неделю. В суматохе озабоченных чиновников активно принимало участие всё коммунальное начальство и их замы в роли сочувствующих и рекомендующих. Рекомендации - от трактовки «Уставов», «Положений», «Регламентов» и проч. до разборки личностей проверяющих. Последнее представлялось главнее. Человеческий фактор – он всегда фактор! Устав-таки – бумажка.

Организатор же всех работ комиссий, то есть я, и председатель комиссии по тарифам Юрий Константинович Папоров ходили в героях процесса. Юрий Константинович был суров и предельно собран, немногословен и мудр. Он держал все связи с респондентами под контролем и давал краткие и вразумительные ответы  по всем сомнительным позициям, требуя от членов проверок и перепроверок по каждому показателю и констатируя результат снимающим напрягу рефреном: «И тут всё правильно»! Я же, ненавидя бухгалтерию в принципе и мало в ней соображая, был больше озабочен внешней стороной дела: обеспечением кворума, наличием экспертов, удобством помещений и безупречностью документации. Регламентом тоже руководил я и, заметив, что нас дважды посетил о. Михаил (Терпугов) неизвестно по какой надобности, распорядился после пяти не засиживаться. Не подумает ли народ, что мы тут молитвы читаем перед своей кончиной? Посмеялись, но согласились: отдых даже перед виселицей не повредит.

И только Лебедев был верен своему стилю. Раскрепощён, улыбчив, деятелен. Посещал нас не часто, но вдохновлял поощрением: «Вот, наконец-то, делом занялись всерьёз!» Сергей Королёв говаривал в таких случаях ещё проще: «Старайтесь! Одно из двух: либо я орден получу, либо я вас накажу». Что ожидало нас – неизвестно было ни богу, ни отцу Михаилу.

Истратив нервный ресурс к середине воскресного дня, коллектив ответственных чиновников пришёл к справедливой мысли, что жизнь не кончится и после проверки, а может быть, она будет и не такой муторной, как в выпавшие нам по судьбе эти судные дни. Нам даже стало весело. Мы сделали всё, что могли. И, наконец, разве комиссия и все причастные не до последнего дыхания защищали интересы горожан, плательщиков за услуги окаянных коммунальщиков? Да  разве мы и сами не горожане с установленными нами же тарифами ЖКХ? Не лежит ли и на нас дурным грузом оплата всех счетов? Да и кто мы есть, как не депутаты, честно избранные этим же митингующим народом? Кто нас изгонит из собрания законодательного, в конце концов? Правда, Виктор Михайлович Попов, случайно наблюдая наш невоздержанный кураж, язвительно  заметил: «Отзыв – дело трудное. А вот потребует народ от области законодательную инициативу об упрощении такой процедуры, как раз все и поплывём!» О себе Михалыч мог не беспокоиться. Он с Андреем Водолазским голосовал консолидировано против тарифов. А сам Андрюша вообще не платил по счетам сознательно и постоянно. Более того, вместе с собственной фракцией подбивал следовать его примеру и все митинги на площади  Ленина, одобрительно наблюдавшего бурные процессы масс со своего постамента.

Короче, было ясно, что хорошо смеётся тот, у кого есть на это убедительный повод.

Комиссия-таки несколько задержалась с приездом, немного успокоив нервозность враждующих сторон. Тем самым же она возбудила страсти ещё острее, появившись неожиданно и с помпой. Вся администрация, не исключая четвёртого, самого начальственного этажа, горела желанием знаковой развязки, а осознав, что дело в тарифах и только в них, всё большим количеством контингента склонялась к позиции рынка: зло должно быть наказано! Масса документов, пролистанных, изученных и потёртых городской комиссией совсем недавно, была вновь востребована в ещё более ответственные руки, а дополнительно к тому в главные кабинеты приглашались для доверительной, но строгой беседы самые разнообразные, казалось, не имеющие отношения к делу чиновники. Процесс на глазах принимал оборот большого скандала. Рынок потирал руки, а фракция Водолазского, напротив, интеллигентно затихла, являя своим видом болезненное сочувствие коллегам противоположного лагеря, вежливо не докучая им даже двусмысленной улыбкой.

Глава, взявший на себя ответственность за обеспечение комфорта гостям города, припряг Бондаренко к этому сложному делу, и тот талантливо справлялся с задачей, деликатно не разглашая всех тонкостей обхождения с группой лиц, вырастающих в глазах простых смертных почти до статуса инопланетян. Допуск к ним нетерпеливых носителей правды жизни был усечён до предела. Правда, гостиница была не поднадзорна, и утечка информации в любую сторону не контролировалась. Но, скорее всего, контакты были нежелательны и самим «пришельцам». Новостей с этого фронта не поступало.

Где, с кем и как  проводился консилиум по нашей тарифной преступности, мне не сообщили как «подследственному». Даже Евгений Васильевич, всезнающий и оперативный, сидел молча в ожидании судьбы, не реагируя на немые вопросы страждущих. Однако распоряжение о созыве внеочередной конференции по требованию ревизионной, по существу, комиссии  вселило догадку: выйдет нам прощение. Уж больно тщательно подготовлены были все бумаги, в полном соответствии с законом и совестью. Если что и подведёт – только вопиющая некомпетентность. Ну, уж тут – что скажешь?

С помощницей по Совету Ларисой Аркадьевной Шняк мы обзвонили депутатов, которые собрались, как по тревоге. Шумные и говорливые бюджетники (все как есть женщины), перешёптываясь, просочились в зал для слушания и заняли места на «Камчатке». Депутаты с приличествующим ситуации достоинством устроились на привычных местах, а главные создатели конфликта - представители митинговой элиты и вездесущие пенсионеры были остановлены ещё у парадной лестницы дежурным МЧСником: заседание закрытое. Возмущённые возгласы из обиженной толпы, типа:  «Всё ясно: ворон ворону глаз не выклюет!», «Всех купили!»  добавил оптимизма обречённым. В самом деле, если ругать «Белый дом» – то только прилюдно! И – всех разогнать! Ну, а коли прячут нас от людей - пожурят да и отпустят горезаконодателей.

Главным выступающим на вынесении решения был не мужчина, которого все принимали за главу комиссии и который уже начинал казаться добрым дядькой, а женщина. И её голос, исполненный силы и сдержанного гнева, прозвучал жёстко, сокрушая все представления об элементарной справедливости:

-   Тарифы, которые принимает ваше законодательное собрание – не есть документ. Это жалкая расписка в собственном  бессилии управлять процессом! Вы, уважаемые депутаты, пошли в поводу у населения, полагающего, что бюджет – это кормушка.  Вам ещё долго придётся вылезать из вырытой вами финансовой ямы. Исправляйте свои ошибки и …

Ни плакать, ни смеяться мы не могли от потрясения: оказывается, тарифы нами  непростительно занижены!

Город воспринял эту новость подавленным затишьем.

 

Пролог к реваншу

 

Первый тайм оппозиция проиграла. Но война с властью всегда воодушевляется массовостью. Озверевшие тарифы эту массовость множили. Утверждал тарифы Совет. Кто ж был и виноват в этой гадости, как не он самый?

Так вот – не он! Но знали об этом только два депутата: я и Полянский. Нет, знали и остальные, но не о них речь: на митинги протестов с плакатами КПРФ они не ходили. И спокойно продолжали утверждать подготовленные бухгалтериями расчёты. В расчетах всё было верно. Уж комиссия Папорова не послабит удавку наглым коммунальщикам, но и не понизит планку тарифов на уровень ниже выживаемости производителей коммунальных благ.  Листовки, исполненные под контролем и с рекомендациями самой Скачковой - примой митинговых премьер, содержавшие пункты о грехах контор и офисов, одаряющих население поборами за свет, газ и прочее, лежали перед взором комиссии. Гневные тексты таких документов называли резервы, которые должны снизить стоимость потреблённых благ. Это, прежде всего, честная бухгалтерия в подсчётах, ну и минимальный штат организаций, скромный офис, дешёвый лимузин главы фирмы. И не царская оплата труда работников. Особо начальства. Правда, против чего не могли возразить составители приговоров, так против отпускной цены «продукта». Ни Чубайс, ни Вяхирев не спрашивали, сколько могут заплатить Борисоглебские пользователи за богом данные прихватизаторам богатства российских недр, ставших в их руках сказочными энергоносителями.   А именно это обстоятельство и определяло всю гадость «платёжки»! Всё же остальное превращалось в мелочь и слёзы самих поставщиков услуг.

Впрочем, не лишне знать и о некоторых событиях, приблизивших развязку, выразившихся в двух моих «финтах». Первый, грубо говоря,  касался «подкопа» под систему.    

Солидарность с организованной группой протеста коммунисты, разумеется, проявляли. Сама Скачкова была частым гостем у меня и у  Золотухина. Мы её очень хорошо понимали. Она нас – не очень.  Наше недовольство тарифами, принятыми, что называется, «внатяг»,  не убеждало активистку ни на грамм. Моё рассуждение о том, что не Совет, а СИСТЕМА виновата в росте цен, не принималось на веру. «Путин – хороший!» Этот лозунг был охранной грамотой правой оппозиции против революций: как бы без них, революций, улучшить жизнь законопослушного гражданина. Приглашение на заседание комиссий по тарифам (хоть и законодательной, где буянил Водолазский), не встречали согласия. И я решился на откровенную «афёру».  В чём она?

Рассуждая здраво, приходишь к мысли, что цены на нефть и газ провоцируют повышение цен на ВСЁ. Но, поскольку бедные хозяева недр не могут купить очередной лайнер или остров на экваторе, им нужно регулярно повышать цены на своё добро. И они спокойно это делают, потому как хозяева! И Госдума терпит этот порок, утешаясь собственными заработками. Ведь случись революция в результате её бунта, возникшая в Кремле  советская власть не будет им платить элитным жильём и лимузинами с  мигалками. Хороший Путин, естественно, друг рынка и частной собственности, утверждал, что ХОЗЯИН  - это  свято! Тупик?

Выход лежал на поверхности: во всех зак.собраниях именно провинций, где депутатам не платят прикуп, должны быть люди, способные объявить власти локаут: «Долой олигархов! Недра - нации!» Да и недвижимость негодяев вернуть бы народу. Где они наши профсоюзные здравницы за счёт государства? Где наши….?   

Впрочем, не так круто. Не поймут даже самые невоздержанные депутаты. Но мысль, даже более мягкая, призвать все Думы  и Советы хотя бы одной области поддержать такой призыв, поставить Власть перед фактом: народ в лице своих избранников требует ПЕРЕМЕН! – страшила несбыточностью. Испугается наш славный Совет такое утвердить.

Перед майской демонстрацией я озаботился этой хренью всерьёз. На собрании коммунистов зачитал следующий текст:

«Обращение к Совету народных депутатов г. Борисоглебска-района.

Собрание коммунистов Борисоглебской организации КПРФ, состоявшееся  …. с.г. обращается через своих представителей в Совете с предложением и призывом поддержать требование митинга жителей города, гласящее:

«Мы обращаемся к местной власти: будьте со своим народом, изыскивайте возможность защитить жителей района от наступления реформаторов на их права. А народ готов вместе с вами заявить о несогласии с курсом грабительских реформ».

На этой основе считаем целесообразным выработать обращение к Госдуме с требованием принять решение о приостановке реформ ЖКХ, либо о достойном их государственном финансировании. Одновременно предлагаем через газету «КОММУНА» обратиться ко всем органам муниципальных образований области с призывом поддержать эту инициативу борисоглебцев.

Считаем, что на заседании  Борисоглебского Совета народных депутатов за принятие обращения следовало бы проголосовать поимённо, а итоги голосования опубликовать в местной печати.

По поручению коммунистов   -  А. Сорокин».

Собрание поддержало без проблем.

Чтобы не вышло промашки, в закулисьях Совета я разговорился с большинством депутатов, провоцируя на недовольство реформами. ВСЕ как один ворчали и ругались, кляли власть и строй, дураков и хозяев. Унижали Госдуму непотребными прозвищами. Оставалось спросить: а вслух это заявите? Публично!

Иные отвечали с усмешкой:

-   А ты?

-   Да – по фиг! Хоть сейчас!

-   Ну, так и я!

Обнаружив, что большинство депутатов заряжено положительно, я поручил Полянскому огласить текст, хотя и побаивался,  не подведёт ли? Однажды он уже проголосовал за ранее согласованный пункт о повышении коэффициента соцналога с предприятий (он иногда был рабом хозяев своего завода. Да осудишь ли?), проголосовал за БОЛЕЕ низкий коэффициент, консолидировано с директорами  БКМЗ. Но тут не подвёл. Прочёл с выражением.

Эффект был ошеломляющим. Поддержали единогласно! Даже аплодировали. Постановление №766 от 8 мая 2003 года.

Но.

Бражина, редактор «районки», вопреки собственным опасениям и оговоркам, обращение напечатал в нашем «Вестнике». А вот «Коммуна» дала отказ.

И хуже всего то, что коммунисты области, чувствительно одобрив нашу инициативу, не смогли пробить статью в «Коммуне», сославшись на рыночные условия публикации. И уж совсем плохо,  что даже в своём партийном «Возрождении» не напечатали. Наша парторганизация недоумевала, а я отметил факт как сигнал к недоверию. Лидеры областной КПРФ сами были сидельцам разных Дум и неосмотрительно подпрыгивать в своих креслах решались не запросто.

Второй финт был с площадью.  Митинговой. Тут уж я дал слабину.

Ввиду  «неумеренной» агрессивности рынка, администрация искала меры по смягчению и охлаждению пыла торгующих масс. Вопросы было бы предпочтительнее решать в кабинетах,  тем более,  что вопросы были решаемы. Но пристрастие лидеров рынка  к публичности, к самоутверждению, к противостоянию до победы  лишало их чувства меры. На трибуну звали самых голосистых и неудержимых, порой не сочетающих правду с вымыслом.

 Будем справедливы, процент таких негативных, с позволения сказать, показателей, был не очень и высок. Да и простительно возбуждённому голодному человеку требовать крови вместо хлеба. Но администрация прониклась интересом к прецеденту.  Сообщалось, что места для митингов надо не фиксировать, а согласовывать. А это значит, что можно оговорить отказ от предоставления неудобной (для власти) площадки под публичные акции. Под разными предлогами. Ну, там «День детского рисунка на асфальте». Или - срочного ремонта трещин на нём. Но всякий раз, циклясь на подобных поводах ради отказа, запросто можно заработать подозрение в боязни властей народных акций. Не лучше ли сделать горожанам подарок? На все времена отдать им или Болотную площадь, или, если у нас, площадку перед «Летним»? И тень, и красиво, и подальше от глаз начальства. Говори што хошь!

 Короче, 17-ю голосами «за»  при 4-х  «против» был принят вариант, обещавший всем митингующим прекрасные условия для информации города о своих печалях. Читающим эти строки  небезразлично будет знать, кто голосовал против любезности заботливых властей, отдавших народу райский уголок в городе:

Фоминых Е.В.: «Я против, почему мы загоняем людей в сквер? Они хотят на площади! Это  недемократично» (запрещать. А.С.).

Полянский В.С.: «Я поддерживаю Е.В.Фоминых. Это недемократично - диктовать людям условия».

Ну и Водолазский, кажется, с Верещагиным.

Я, поддавшись мнению Стрельникова В.А. (командира авиаучилища), сказавшего: «Главное – безопасность людей, там, в сквере, нет  машин, не надо перекрывать движение транспорта»,  проголосовал  «за». Но митинги я проводил-таки на площади. По привычке. Или, может, от любви быть на виду у власти? Да и все остальные там же проводили. Просто теперь народ имеет выбор, где митинговать. Правда «Летнего» кинотеатра уже нет, а Очневу в его мясокомбинате, как и Чубайсу, до лампочки электоратная мутота. (Что немаловажно, новый секретарь КПРФ проводит митинги теперь именно у мясокомбината).

Два этих эпизода решающей роли не сыграли, но первый усугубил отношение области к творцам закона и к их «пастырю» в нашем Совете, второй разозлил народ в городе: плати им (власти) по платёжкам сполна, да ещё и не огрызнись под священными окнами бюрократов! Активность взыграла на порядок мощнее,  рынок стал увлечённо готовиться к новому раунду.

Неожиданно коммунистам стала известна расстановка сил у рыночников. Они планируют митинг с небывалым размахом и с претензиями к КПРФ, засевшей в муниципальном Совете. В главных коммунистах числились, конечно, Глава, его пособник Сорокин и почти вся депутатская банда, за исключением Водолазского и его соратников. Коммунисты решают провести свой митинг. В тот же день. На пару часов раньше рыночного.

За день до этого и у Главы собрался совет по нормализации обстановки. Все замы и силовики администрации. В отсутствии Главы совещание (впрочем, скорее, собеседование) вёл первый зам Золотухин. Обрисовав обстановку как критическую (вторичный приезд областных «пожарных»  мог кончиться разбором административных «головёшек» - запал у оппозиции был непредсказуемый!), Борис Александрович предложил высказываться. Молчание присутствующих было ему ответом.  Первый зам определил позицию как «сложную» и выразил неожиданное соображение:

-   Ну, я думаю, всё утрясётся. Альберт Сергеевич обещал с митингами всё «разрулить».

На меня посмотрели как на мессию, и только Зоя Анатольевна Шильникова, оценив почти благостную картинку, скептически сказала как бы самой себе:

-   Ну, а кому ж ещё и рулить? Будем надеяться…

И был в её словах абсолютный резон. В отличие от остальных, она, начальник городского отдела образования, знала, как поддаются «рулёжке» осерчавшие на жизнь педагоги, которые и составляли на тот момент активную  часть несистемной, понимай - ни черта не управляемой оппозиции! (Что я  пед. кончал, она, конечно, знала).  Золтухин же, ничтоже сумняшеся, выдал за спасительную версию всего лишь наш дружеский разговор в приёмной за минуту до его выступления:

-   Как, Сергеич,  в курсе, какой сюрприз рынок нам готовит?

-  Да, какой там сюрприз? Нам уже известно. Мы на час раньше будем на площади…

-   О! Молодцом! Ну, пойдём в кабинет, там об этом и речь будет.

Прикажете опровергать его надежды? Я и с мыслями не успел собраться, как умудрённые жизнью чины выпорхнули из кабинета, не дав никому заподозрить их в знании лучшего варианта войны с мятежной площадью.

Зашедший ко мне через час Валерий Александрович,  проинформированный уже о моей роли в спасении жизни во вверенной ему епархии, спросил о намерениях и перспективах:

-   Чего ждать будем?

-   Дождя, - ответил я рассеянно.

-    Понятно.  Молодец, что шутить изволишь. А ещё чего?

-   Какие шутки? Обещают в полдень дождь. После нашего митинга. Если сильный будет - не будет рыночников на площади. Они морозов и дождя боятся.

-   Ты больше на себя полагайся, а не на канцелярию небесную. Соображай, что говорить будешь.

-   Ничего, кроме правды.

-   За неё тоже, случалось, головы отрубали. Ну, желаю успеха. Тебе не в первой.

Мне показалось, что он хотел погладить меня по голове.

 

Месть рынка

 

Пресса власть недолюбливала. Газета – ещё так-сяк; телевидение  искало сюжеты погорячей да поскандальней. И они были: два разнополюсных митинга! Рынок – против власти, коммунисты – за мир и дружбу. Виданное ли дело?

Наш выход был первым.

Зам по партии Полянский понимал, что рынок «гонит пургу»:  тарифы не сдвигаемы. Область этот вердикт озвучила. Кого будет клясть народ? Губернию? Ни фига! Нас. Нас с ним, Полянским,  прежде всего. Народных депутатов.

-   Может, перенести начало? На 12. Часик отстоим, а там и дождь пойдёт.

Дождь или опаздывал, или совсем передумал. Редкие облачка бесследно таяли в  безразличном к городским делам небе. Людмила Фёдоровна (Мямлина) разрешила наши сомнения безоговорочно:

-    Нечего! Как назначали. Мне ещё надо в ГАИ успеть.

Оргвопросы в её компетенции. Мы не спорили. Да и смысл?

Партийная масса выглядела не густо. С сотню человек. Средне – нормально. Но следом соберётся рынок! Втрое набежит! По рейтингу – уже 0:1. Нужна ударная тема. Отчаянный запевала и бескомпромиссный голос народа.  А Мордвинцева не видно. Он умеет поддержать напряжение.  Ладно – сам!

Проверили динамик: звук запредельный!

        Радист пустил марш энтузиастов. Замечательно!

       Осталось настроиться мне. И заговорить.

       Да, собственно, что тут сомневаться? И мы, и рынок – народ, в конечном счёте. Все ущемлены. Властью. Что в Кремле. Оттуда все проблемы! Почём свет? И почём он был? Чубайс – коммунист? Греф – тоже?  В больницу – со своими бинтами? Операции – за две пенсии не осилить! А олигархи в городе уже дворцы себе строят. Они – что? Сами кирпич в свои стены клали? Где деньги заработали? В шахте, на лесоповале?

Впрочем, это я уже с трибуны и провозглашал. Коммунисты слушали рассеянно. Они это и так знали. Вот бы рыночников просветить… Впрочем, и им это известно. Они совсем другим озабочены: власть поменять. Местную.

Обнаружив, что меня снимают газетчики, а под трибуной бегает незнакомый телеоператор, я обрёл второе дыхание: нужно обратиться к рынку! Нет их на площади – в вестях прочтут и по телеку увидят. Обратиться к ним было делом плёвым. Там же учителя и инженеры, свой народ, грамотный, но заморённый безработицей и дороговизной. Нравится им торговать в дождь и мороз? Таскать баулы с барахлом от Турции до Москвы и дальше?  И где энтот рыжебородый защитник демократии Колмаков Серёга, спекулянт и подпевала областных властей? Школьный грузовик приватизировал, теперь ждёт, когда сахар подорожает, товар с Грибановки возить…

Разделал я его в прах, но сняли ли эпизод? Много чего ещё сказал, аж коммунисты повеселели (конкретику все любят), и откуда-то взявшийся Мордвинцев кивнул мне уже у трибуны: говорить буду.

 Речь его, как всегда, являла весомость и обстоятельность. Успокаивала надёжностью перспектив при условии стопроцентной отдачи.

Три-четыре выступления – норма. И народ, любопытствующий и сочувствующий, на площади в количестве привычном. Всё правильно и хорошо, но что-то не то. Ах да, последнее слово – не за нами. Люди с рынка будут ставить последнюю точку. Как её  в вопрос обратить?

 Дождь, однако,  начался,  чем несколько ускорил сворачивание нашего мероприятия, а рынок уже подгребал с плакатами и мегафоном, с суровыми лицами энергичных дам и неколебимых мужей провинциального прилавка. Бывшие интеллигенты дождя не испугались, потребовали микрофон, чему я и не противился, передав инструмент воздействия в требовательные руки  нового оратора.  Тот яростно прорычал в него «РРРАЗ-РРРАЗ-РРРАЗ!», но услышали это только я с Мордвинцевым: сеть в «Белом доме» отключили, полагая, что рынок как-нибудь и без госпомощи обойдётся.

Однако проситель эту проблему обратил в выгоду! Ну, рынок же! Он на всю площадь закричал уже в мегафон (или мне показалось, он меня оглушил):

-   Блин-н-н! Они нам громкоговоритель отключили! Своим коммунякам  и тут благА создают. Включайте, быстро! - Это он к «Белому дому» обратился. -  Мы - то ж народ.  

«То ж народ»  пришёл в невообразимое волнение. Ко мне подскочили с два десятка нервных людей и потребовали извинений и положительного решения вопроса. На что я им спокойно заявил:

-   Трансляция оплачена. Вам ли законов не знать? Идите и платите. Вам, может, подешевле включат.

Скандал погас, но нервы рынка взыграли на порядок сильнее, что точно должно было отразиться на эмоциях и таланте их ораторов. Счёт в рейтинге стал сразу 0:2!    С сожалением и обидой на небеса отметил, что и дождь оказался чрезвычайно кратковременным. Он перестал.  0:3?

И надо ли говорить, что ТВ и акулы местного пера  извелись, поспевая к самыми шумным и заметным событиям.

И надо ли продолжать, что рыночники уже только на этом обстоятельстве так согрели свою нелюбовь к «Белому дому», что им не хватало лишь бульдозера, чтоб сравнять его с землёй.

Ну и уж из скромности не скажу, что я отстоял весь второй митинг, дважды выступал, опровергал и низвергал. А вечному врагу Колмакову, который скандировал из-под трибуны: «Господин Сорокин. Вон из насиженного кабинета!»,  в ответ на его страстное заявление: «Отгородились от народа! Не достучисси!»  предложил самому сходить в мой кабинет. Он всегда открыт даже в моё отсутствие. (Лебедев за это как-то выговор мне сделал «дружеский»). И он сходил, вернувшись, сказал при людях честно:

-   Открыто. Даже кошелёк на столе! Я ничё не брал, ты уж там не подумай.

Газету на другой день  я прочитал. Акимова безупречна. А телевизор не смотрел.  Жуть.

Между прочим, Колмаков ко мне приходил потом часто. Беседовал вразумительно и по делу. Как-то я услышал его ответ встречному знакомому на  выходе из кабинета:

-   Да тут к Сергеичу забегал. Дела…

«Сергеич»!  Я уже друг демократов…

 

Понять шефа

 

Однажды я был близок к пониманию странного поведения мудрого и безошибочного в предпочтениях шефа. Он ценил только действительно ценные кадры. А я-то? Что он слышал обо мне от коллег? Ну, кто я, как не лентяй и самовлюблённый чиновник второго-третьего ряда. Тем не менее, он всегда первым покровительственно подавал руку и называл не Альберт, а Сергеич. Доверительно, на «ты»! Меня это подвигало на энергичное служение делу, которое шеф возглавлял, и его снисхождение к моим «залётам» в  служебном раже меня  то умиляли, то  озадачивали.

 В Первомае (тогда это ещё был праздник частично государственный)  Глава администрации принимал  вполне законное участие, хотя, по примеру незабвенного Ельцина, мог бы спокойно, запершись в уютном закуте, встроенном в  кабинет, «изучать документы».  Нет, он был в «событиях». Вся компартийная рать, воодушевлённая присутствием Главы на знаковом мероприятии,  возбуждённо делила немногочисленные флаги и транспаранты,  ждала шествия под оркестр и несдержанные разговоры о «власти и жисти», а непартийные сочувствующие изъявляли желание пройти не только в колонне, но и в тесном ряду с Главой администрации. И чувствовал себя оный Глава более свободно и менее озабоченно, чем секретарь, хозяин колонны. Более того, он чутко внимал то обидным, то лестным отзывам «колоннистов» о стране и городе, вступал в беседу легко и с удовольствием, сам познавал жизнь сограждан и внушал последним  мудрые мысли, что нельзя объять необъятное, а исправить «достигнутое» можно только в тесном содружестве. Кого? С кем?! Власти же и её оппонентов, как это ни удивительно.  И праздничный народ не имел страстного желания эту мысль оспорить.

- Слышь, Сергеич? А чтой-т у вас со знаменем непонятка?

Я обернулся к колонне, впереди которой мы шли с Главой и активом, и увидел Галину Петровну, широкую в лице и плечах, не коммунистку, а «большевичку», как она самоименовалась, несущую в надёжных рабочих руках настоящее Знамя! Бархатное, огромное, с кистями и блестящей на щедром солнце пикой! А в центре – крупный, выпуклый, великолепно исполненный золотым шитьём Герб Советского Союза!

- Ну так что непонятного?  «Барышня» - не коммунистка. Но пришла со своим добром. Никому и не доверила нести, сама-де справится. Ну и что не впереди колонны (там мой зам по партии Полянский нес флаг КПРФ, такой же большой, но победнее статью), так мы ей не указ. Так что … сами понимаете…

-   Понимаю… Союз, так сказать, КПРФ и не КПРФ.

-   Именно. А что? Красиво и внушительно.

-   Это уж точно.

Шествие мы прекрасно продолжили до «Аллеи Славы», которую Глава боготворил и всегда соблюдал ритуал возложения цветов к бронзовым памятникам Героев (на  изваяние которых я как руководитель специально созданной «комиссии по увековечиванию…» не очень успешно вымогал деньги с городских толстосумов). Возложили и сказали речи, благополучно завершили шествие сворачиванием знамён, флагов и транспорантов, осенявших предмаршевый митинг и само шествие.

Каково ж было моё удивление, граничащее с возмущением и негодованием, когда, сворачивая  бесценное знамя Галины Петровны, активной ругательницы современных порядков с трибун и подиумов, я обнаружил, что у знамени две стороны (что закономерно), но на одной из сторон – герб СССР, а с другой – такой же величины и великолепия – двуглавый буржуйский орёл!

Я поискал глазами Лебедева. Он, удаляясь к стоявшему за шоссе автомобилю, приветливо помахал мне рукой. А я подумал: так вот какой «союз» КПРФ с буржуями! Вот в чём непонятка-то! И почему я опять, в отличие от шефа, вовремя не усёк подлянки! И почему Глава, зная всё и видя, не убояшася пересудов, спокойно праздновал в порочной колонне?

Да просто плевал он на пересуды и заморочки.  Быть выше их важнее, чем их бояться. И почему не взять Сорокина в замы, если вспомнить?

А по поводу знамени я так и не услышал ни осуждения, ни издёвок. Ни от кого. Не знак ли глобального охлаждения граждан к символическим заморочкам?

 

Расставание

 

«Всему хорошему приходит конец» - как сказал пан Швейк пану Водичке, имея в виду окончание драки с приятелем.

Наша драка с рынком и самопровозглашённой организацией городской общественности «Народный контроль» под неусыпным руководством Ларисы Алексеевны Скачковой шла к логическому концу.  И если уж жена уважаемого Бориса Александровича, первого зама Главы, уважаемая Вера Владимировна, директор кинотеатра, спрашивает: «Вы не знаете, точно ли уходит Валерий Александрович?» - это уже не слухи, а предвестие.

Валерий Владимирович, руководитель аппарата администрации,  заходил ко мне заметно чаще, чем раньше, без привычной озабоченности  конкретным вопросом, а с усталой грустью: «Ну, тебе ничто не грозит. Ты – избранник!». Он болел за весь «аппарат».

Знавший больше меня Евгений Васильевич, председатель административной комиссии, остряк, балагур и человек дела, шутил по-прежнему язвительно, но много злей и чаще, что выдавало и в нём некоторую неуравновешенность.

Калмыкова и генерал Селивёрстов давно уже покоились в менее разрядных кабинетах и при более низкой зарплате. Пенсионеры, они воспринимали судьбу как данность и печалились за других.

Все ожидали не конца света, но смещения земной оси. Что будет?

Однако жизнь продолжала бить ключом не только по голове. Первомай и День Победы -  пролог к празднику «престольному», Дню города. Мне это грозило новыми полномочиями: пожаловать в почётные граждане                                                                                                                                      не какого там олигарха, а собственного начальника. Впрочем, и олигарх был в списке. Крутинь, хозяин мясокомбината, известного, как и авиаучилище,  не только в России. Свидетельствую:  в Финляндии, например, задолго до сего дня, группа советских туристов 9 Мая  отмечала праздник под закуску из родного города. Сами финны рекомендовали брать тушёнку только крутиневского производства, коей в магазинах было достаточно.

Провозглашение имён номинантов с большого подиума перед площадью было поручено мне - ввиду того, что Лебедев не мог сам себя предложить гражданам города  на утверждение в звании «Почётный гражданин г. Борисоглебска». Сделал это я вдохновенно и под благостным впечатлением от красочной и взбудораженной площади просто проскандировал: «…Почётного гражданина города Борисоглебска Валерию…» Догадливый народ начал аплодировать и возглашать что-то типа «Вау!!!» ещё до того, как я произнёс отчество и фамилию. Нет, Крутиню, с которого я начал, тоже были аплодисменты, но вежливо-обязательные (процедура, как иначе?). Лебедеву  ж – как находке: «Смотри-ка! Мэру – то ж!»  И даже запоздалый, наверное, от неожиданности, свист  раздался, но неубедительно и кратко.

Финал праздника я наблюдал из окна своего кабинета. Я был не одинок, коллеги смотрели из своих кабинетов, а те, чьи кабинеты были с другой стороны – любовались зрелищем из окон  вестибюля. И обменивались информацией и предсказаниями на будущее.  Уйдя из кабинета, я вежливо пристроился за спинами с краю и слушал не без познавательного  интереса:

-   А кого с собой возьмёт?

-   Ну, Калмыкову – вряд ли. Стара. Коноплянскую, разве?

-   Без неё  он никуда. Точно заберёт. Пед. кончала. Ещё и читать будет.

Представилась возможность разгадывать по канве: кто, куда, зачем? Я увлёкся. Коноплянскую мог «забрать» только Лебедев. Значит, речь об его уходе. Раз «читать» будет  (выпускница «педа»), значит, в какую-нибудь академию, может, в Воронеж  или в наше лётное. Лётчик же наш Глава! Ректором идёт? Или-таки замом во ВГАСУ?

Меня неожиданно опознали:

-   Что известно? Просвети.

-   Двадцать восьмого - сессия. Там и «осветится». Пока  всё в волнах.

-   Да какие волны? Известно уж, не темни: ректором идёт в филиал?

Я загадочно пожал плечами. Все поняли так, что уж я-то в курсах, но корпоративный дух не предал: множить сплетни не в правилах власти.

Вообще, если без деталей, которые всегда искажаются, всё было примитивно просто. Противостояния части Совета и отдельным группам  Лебедеву давно наскучили. Он, как сам мне признавался,  тяготился заморочками противников и соискателей его должности.  Я их знал, был с ними в нормальных отношениях, но не допускал мысли, что Глава предпочтёт тихую гавань двум фронтам: работой на город, чем он занимался не из обязанности, а из пристрастия, и борьбой с  бессистемной, но бесконечной оппозицией. А тут в одной из командировок старый знакомый, ректор архитектурного университета, в короткой встрече  попечалился, что его  «универу» нужен филиал. Желательно в крупном городе области. Вот бы в Борисоглебске. Не мог бы Глава в сей провинции посодействовать в деле организации: здание поприличнее, зама к руководству филиалом понадёжнее. Лебедев пообещал, а расставшись, задумался. Хлопотать за  филиал – дело почётное, и место, кажется, можно организовать. Хоть бы в центре «САМ», к нему и подойти для контроля недалеко. Даже от собственного дома – сотня метров. А больше того, не предложить ли себя на должность?  Тогда уж дело просто будет обречено на успех!  

Лебедев даже домой в тот день не поехал, а утром разыскал Суровцева с ценным предложением. Как потом рассказывал Суровцев, он был рад такому предложению больше самого Лебедева. И постарался сделать всё, что можно, чтоб кандидат на должность не передумал.

Позиция Кулакова в этой ситуации была предсказуема. Ему очень нужны были баллы к рейтингу, и что лучше придумать для мятежных горожан к своей чести и славе, как не освящение своим присутствием ухода главы городского округа на пенсию, который будет воспринят ими как жест возмездия в угоду публике?  Да вот только присвоение звания Почётного гражданина города, лихо поддержанное праздничной площадью, сильно ослабляло логичность такого хода!

Где-то это и работало на интерес губернатора. Нет нужды теперь сглаживать углы в отношениях города с властью, а новый Глава, Данилов, был хорошим приятелем Кулакова, как мне сейчас кажется.  Почему бы не подарить ему кабинет?  

В уходе шефа сомнений не было. Я оставался. Будущее принадлежало партии Данилова, т.е. партии противников Лебедева, а теперь - моих, преемника и сторонника прежнего шефа. Само понятие ШЕФ я неожиданно стал представлять не как расхоже-примитивное «начальник», а как шеф-наставник. Даже покровитель. Теперь же я вступал во властное совершеннолетие и должен был сам себе служить опорой.

Историческая (для меня) сессия состоялась по графику. Прибывший на сессию Губернатор посетил меня отдельно, без провожатых заглянув в кабинет. Увидев портрет Ленина над моим креслом, немного запнулся, но не упал, остановился.

-   Эт от предшественника, наверное,  остался? - посмотрел на портрет и на меня. Ища сходства, что ли?

-   Нет, я повесил. Я ж – коммунист…

-   Дурно это кончается. Дурно… - не прошептал, но сказал невнятно. Он вообще говорил косноязычно, но взгляд с укором и разочарованием ситуацию объяснял однозначно. -  Ну, давай, руководи…

Не подав руки, вышел, оставив в памяти впечатление какого-то дурного предзнаменования.

Ход сессии был расписан, как по нотам, по ролям. Сам протокол вчерне был предложен к прочтению и оценке заранее. Мне предлагалась роль ведущего  после принятия решения об уходе Главы в отставку. Выступающие тоже были обозначены. Краткие тексты без ремарок. Мои слова были также впечатаны в эскиз-протокол: ни добавить, ни отнять. Финал прощальной сессии ставил меня во главе Совета, Лебедева же  освобождал от тягот противостояния с агрессивным меньшинством города. Сессия прошла умиротворённо,  без обсуждений, споров, нервов. Ложного впечатления, что Лебедева не провожают в отставку, а переводят с повышением, не возникало, но уход был оформлен изящно и по-человечески.

 

  Кто заказывает музыку?

 

Практически я оставался один, что обозначилось ещё на  выборах  нового Главы  на внеочередной сессии: меня там же утвердили  и.о. председателя Совета с правом подписи.  Оскорбительное это условие я проглотил не потому, что цеплялся за кабинет. Мой протест мог вылиться в писк, который никто не заметит, а возможный руководитель Совета (скорее всего,  Водолазский) будет не лучшим подарком и мне, и КПРФ города. Усиление «Единой России» способствовало насаждению волюнтаризма и единовластия. Разговоры о разделении властей перестали иметь место, все утешились механической перестановкой. Так или иначе, подтверждалось, что хозяин в доме  - Глава администрации.

Мне представилась возможность озвучить это наблюдение совершенно неожиданно на телевидении. В.С.Кот, хозяин ТК «Светоч» и завода «Химмаш», претендовавший на роль чёрного кардинала в местной политике, пригласил нас с И.Н.Даниловым на передачу с целью познакомить горожан с новым назначенцем, раскладом сил в местной власти и засветиться самому  как мудрому и снисходительному творцу либеральных преобразований в городе. Аккуратный и довольный своим имиджем Иван Николаевич Данилов, вальяжный и самоуверенный Виктор Степанович Кот, напряжённый и ожидающий всяческих подвохов и.о. председателя Совета, я то-есть,  и ведущая Климова Светлана Михайловна (как и  В.С.Кот - доктор философии) начали беседу «обо всём». Климова и задала мне свой  «детский», как она выразилась, вопрос: кто, на мой взгляд, главнее - администрация или Совет?

Был ли это подвох, чтобы моим ответом обозначить и усугубить противоречия   ветвей местной власти,  или желание оживить скучную беседу (эта тема была тогда «хитом» депутатских программ), - бог весть. Но я решил, что пора сказать то, о чём люди сами догадываются:

-  Известно, что есть понятия   «де-факто» и «де-юре». Де-юре – Совет главнее. Де-факто – главнее администрация.

-   Как это укладывается в рамки логики?

-   Никак.

-   Может, приведёте пример? Три года руководите … Вопреки…

-  Мы недавно приняли на работу нового Главу. По закону – это наша компетенция. Но, по факту, могли ли мы отказать?

-   А почему  нет? – осведомился В.С.Кот.

-  Уж не вам ли знать, кто заказывает музыку? Тот, у кого средства, людские ресурсы. Совет – инструмент демократии, действующий по указке, но  «якобы  по закону».

Дежурные попытки опровергнуть мой пассаж убедили меня в своей правоте. Правда,  тогда мне ещё верилось, что хотя бы Госдума – настоящий законодатель. А уж наш-то Совет?..

Разочарования не скрываю.

 

 

 

Чиновник, пишущий стихи

 

По ассоциации с Солоухиным: «…имеющий в руках цветы…»

 

Как-то Лебедев заглянул ко мне из коридора и, зайдя, спросил почти с извинительной улыбкой:

-   Ты ничем не занят?

-   Да вот принимаю Главу администрации, -  поддержал я почудившийся мне юмор.

-   Да ладно. (Любимое его присловье, как знак примирения). Какой сегодня день, знаешь?

-   День падения Бастилии… пардон, … «Белого дома».  3 октября.

-   Вот-вот. Я в это время как раз из Москвы возвращался. Один в купе.  На стихи потянуло. Послушаешь?

-   Чьи стихи?

-   Мои, господи…

Лебедев присел за стол и замолчал на минуту.

-   Меня иногда «уносит». Вот слушай:

                             Стыд отброшен,

                             Поругана честь,

                             Стали доблестью

                             Хамство и наглость.

                             Может, нынче у власти

                             Ещё совесть есть,

                             Да она потеряла в ней

                             Надобность…

Стихи были серьёзные. Я слушал внимательно. Но память удержала лишь  общий  смысл да первые строчки. В тексте звучало нечто несовременное, даже антисовременное. Неожиданное. Для первого чиновника района… Подумалось: а мои-то стихи о том же…

С моего кресла у стола как раз прекрасный обзор скульптуры Ильича, горестно простирающего руку к забывшим его потомкам. Откровенная печаль об ушедшей эпохе, правда,  никак не отразилась на судьбе её автора. Помню, Бражина 20 апреля умудрился напечатать его на первой странице своего «Вестника» (и это в те времена, когда его продолжали наблюдать ответственные люди на предмет лояльности к системе):

 Печальный вид из моего окна:

Рука вождя, протянутая к людям…

Который год уж тянется она

Из плена серых и бездарных буден!

 

Кому она указывает путь?

Тому, кто сам лениво и упрямо

Вдруг пожелал «забыться и заснуть»

И не искать свою дорогу к храму?

 

Куда зовёт незрячую толпу?

И дозовётся ль в немоте призыва?

Укажет ли надёжную тропу

Для тех, чей ум и честь, и совесть живы?

 

Неколебим бетонный пьедестал,

И взгляд, и жест всё так же непреклонны,

Но люд российский, кажется, устал

И не спешит в протестные колонны.

 

В людском потоке жизнь без перемен.

Где разрешить проблемы и напасти?

Налево – рынок с беспределом цен,

Направо – сумрак в коридорах власти.

-------------------------------------------------

 

Всё тот же вид из моего окна

Однако жив вопрос не для забавы:

Когда ж Россия «вспрянет ото сна»

И вновь пойдёт вперёд дорогой славы?

 

 Это моя ностальгия в эпоху, не скорбящую по Ленину. Его бетонный образ я, с подачи Лебедева же, поменял однажды на гранитный памятник, ввиду абсолютного износа прежней фигуры. Рука, правда, теперь не простирается к народу на площади, и выглядит он, кажется, ещё печальнее.

Вот и Лебедев, по сути, скорбит.  Не потому ли мы с ним так взаимотерпимы и даже, как  нынче говорят, толерантны?

Но открытие, что Лебедев, солидный чиновник,  склонен к стихам, да и сам пишет – несколько удивило. Хотя чего ж? И Сталин  писал. А Андропов? А Лукьянов, председатель президиума СССР, хоть и под фамилией  Осенев? Приличные все мужики! А вот Хрущёв – вряд ли. Даже Ельцин, чьим именем важную библиотеку обозвали - ни хрена! И не симпатичны они мне. А тут и Лавров, хозяин МИДа, в новую эпоху оживающего патриотизма, заявлен с экрана как типа поэт… Что рождает поэзию в чиновниках и - что там! – в фигурах власти?

Вот что и подумалось: чиновник, что стихи пишет, он как, душой богаче? Сознанием честнее? Чище? И Солоухин вспомнился:

«…Имеющий в руках цветы

Плохого совершить не может».

А  пишущий стихи? Человек с душой поэта? Кстати, я не о себе. Я не стихи пишу, хоть и печатают иногда. РИФМУЮ. И неплохо. Но не поэт. А Лебедев? Ну, не Есенин, не Игорь наш Лукьянов. Да только душа и правда в стихах, на мой взгляд, точно есть.

Чиновник - поэт - Человек!

Попробую сам себя оспорить. Кому ж и писать стихи, как не чиновнику? «Землю попашет (бумаги на столе переложит…), попишет стихи». Время не заказано, стол и ручка под рукой, и даже патриотизм в наличии. Порой и редактор знакомый.

Впрочем, это я о себе. Словами возможного оппонента.

 

Чиновник на пенсии

 

Сколько их знатных и заслуженных,  незаслуженно забытых пребывает на пенсии! Многие не выдерживают испытания временем. Сначала впадают в транс, а потом посещают действующую власть и напоминают о себе не лучшим образом. Я всегда входил в положение, веря, что дающему да воздастся (когда время придёт), а пуще того - старался не упиться властью под завязку, понимая, что она не вечна, как и для кого-то доходы с неё. Лучше не привыкать, чем с тоской привычки утрачивать.

Вот что получается.

                                   *                 *                 *

В прошлом году еду это я с дачи,  весьма довольный своим авто и городской дорогой, и с удовольствием помогаю бесколёсному населению (из Чигорака подвозил бабушку с внучкой-трёхлеткой), рассекаю по Пушкинской… Тут и встречаю ГАИшника. Приветливо киваем друг другу, знакомимся в рамках устава вежливости, и я достаю права. Не впервой проверяют, некоторые ещё и помнят по имени-отчеству, честь отдают доброжелательно, но я любезность на счёт прежней службы не принимаю: документы в норме, скорость не превышаю.

-   Спасибо, отец. Документы в порядке. –  Козыряет.  И чуть не вслед, как бы на всякий случай,  добавляет: - ОСАГО есть? 

-   А это что за хрень? – не нахожу я лучшего продолжения, так как этой хрени у меня, кажется, нет.

-   Это – штраф! От пяти до пятнадцати, – весело улыбается. - Тысяч, для непонятливых. Так есть ОСАГО?

С натугой вспоминаю, что раньше всегда оформлял какую-то фитюльку и даже прилично за неё платил.

-   Есть, - отвечаю и лезу в бардачок.

Но там договора нет! Я испытываю неуверенность и надежду:

 -   Слушай, дома что ли оставил? Нет ОСАГО.

-   А вообще – был?

-   Должен быть….

Служивый вздохнул сочувственно-удовлетворённо. И позвал пройтись к старшему, сидящему в синем «жигулёнке».

-   Нет договора ОСАГО, - докладывает коллеге. - Номера снимать или что?

Коллега приглашает сесть, изучает мои документы в пластмассовой обложке, задаёт вопросы.

-   Прежде нарушения были?  Штрафы платили? – и тому подобное.

-   Не случалось. А штраф в 15 тысяч – не очень круто?  - спрашиваю.

-   Нет, не круто. Может, и меньше будет…

 Гаишник лениво смотрит мои бумаги (их там оказалось немало: и справки медицинские, и чеки оплат…), а меня волнуют два чувства.  Таких денег жалко, это – одно, чего уж, а с другой стороны – не потерять бы собственное лицо. Да и в салоне незнакомая женщина, с которой как раз и разговор вели на моральные темы: власть у нас нехорошая. А тут вам и картинка с натуры: разговор бывшей власти с нынешней.

 Первый гаишник интересуется у старшего:

-   Что, номера сам снимать будет? Или уж открутить? – В общем, на нервы капает.

-   Мужики, - решаюсь я на серьёзный разговор, - если речь о взятке, я не против, но  вам же больше заплатят, если вы меня сдадите.

-   Образован ты, дядя. Факт. Мы работаем по правилам. Так что штраф,  как и положено. Пенсионер?

-   Точно так.

-   Откуда на пенсию уходил?

Это уже вопрос на засыпку. Сказать, что из администрации – не соврать, но тем круче будет кара: кем работал? Ага, попался, голубчик, не всё коту масленица! Все почему-то думают, что пенсии у чинов оттуда – аховские! Чего б не порезвиться?  Да и подставить бывших коллег, весь «Белый дом» неловко: эк, бывшая власть в ус не дует, без ОСАГО раскатывает по любимому городу! Отвечаю обречённо:

-   Да с «Химмаша». Сорок лет отработал. - Думаю про себя: с лучшей стороны аттестован! Председателем СТК был, с директорами на равных разговаривал.

-   Так! Ладно. ОСАГО надо подтвердить, это  в первую очередь. И не забывайте его брать с собой. Договорились?

У меня, наверное, челюсть отпала. Вдруг на ВЫ перешёл. Отпускает, похоже, с богом! Что  такое?

-   Возьмите ваши документы, счастливо доехать.

Я забираю свою пачку, еле в руках держу, спешу к машине, тем более, что другой гаишник возмущён и вопрос старшему обращает:

-   Чего вдруг «счастливо ехать»? Штраф вернячный! Он уж готов был номер снять.

-    С «Химмаша» человек. Понял?

-   Ды ёпть, чё  с  «Химмаша»?

Дальше я не слышал. Уже в машину садился. Отдаю жене документы, объясняю: 

-   Да ничего, - говорю, - ОСАГО надо подтвердить. Завтра поеду.

Жена удивляется:

-   Хотели ж номера снять! Что ж это они?

-   Сказал я, что с «Химмаша». Ну, на пенсию оттуда уходил.  Не знаю, почему его это так тронуло, но даже на ВЫ перешёл человек. Может, сам оттуда или директор родственник?

-   Так ты ж не с «Химмаша»!

-   Ну что,  администрацию позорить? Сказал, как сказал.

-   А… -  жена выронила из документов небольшой пластик с запечатанным пропуском в администрацию. С большой фоткой десятилетней давности и обозначением должности, с фамилией и отчеством. – Понятно. Ты этот документик специально вместе с «Правами» носишь? Нарушитель!

Честно говоря, не понял я до сих пор, что стало вердиктом для моего прощения: что я был зам  Главы в прошлом или то, что не стал этим фигурировать?

 

 

Девиз Красножона

 

О сути чиновников небезынтересно мнение дотошного олигарха Красножона (о котором ещё и впереди речь): «Элементарное, но профессиональное цепляние за власть (ум + хитрость = выживание без борьбы»).

 

Один из любопытствующих читателей моего «интернетромана» заметил не без издёвки примерно так: «Вот прочитают твои герои эти «легенды», да и набьют тебе морду. Завязывал бы ты…» Помню, в каком-то селе была такая история. Автору книжки об односельчанах морду и набили. Наверное, правду написал. А что написал я?  Тут есть комменты и такого типа:  «Ну, зализал… Одна шайка, чё ж…» Перехвалил как бы. Морду бить не будут… Однако текст я показал всем, кого упомянул. В том числе и Красножону. Он у меня упомянут в тоне весьма положительном, аж сам сомневаюсь: не приукрасил?

Бумажный вариант этот достойный читатель забрал с собой в отпуск и изучил в подробностях. Но вывод сделал так глубоко идущий, что для собеседования прихватил меня в субботу на свой завод. Час водил по хоромам нового чуда современного производства, убедив  увиденным, что с «Химмашем» сравнения нет, а потом два-три часа под кофе и прохладу кабинета посвятил  разбору «полётов». Зная, что хозяин не есть любитель беллетристики, я ожидал холодного одобрения. Вежливость – привилегия королей, если позволите. Но…

Не обмолвившись ни фразой о «писании» во время экскурсии,  за столом Красножон первым же вопросом поверг меня в сомнение о разумности мной  содеянного:

-   Какой повод у тебя был, чтоб всё это написать? Зачем это всё?

Не фига! Типа: с какой стати я опорочил всю чиновничью рать? Мне тут же стало казаться, что изложенное – не что иное, как скрытое издевательство над лучшей частью человечества.  Я задумался дольше, чем мог себе позволить.

-   Да, по сути, - баловство это, для семейного чтения… Ну, а всерьёз - в эпиграфе и ответ. Чиновник, на мой взгляд (и не только на мой, как понимаешь), тот же человек. Это мне и хотелось сказать.

-   Так это уже сказано. Андроповым. А добавить к этому ничего не хотел? Тогда второй мой вопрос: «Как работать чиновнику, чтоб была всем польза?»  На этот вопрос у тебя был ответ?

Ответа у меня не было. Но сам-то Красножон его знает? Хотя, судя по успехам ГМЗ,  где сборочные цехи - как лаборатории, а на территории не только спортивные площадки, но и строится стадион со столичным замахом на качество,  где даже краны в рабочих туалетах включаются сенсорно, - с чиновниками должно быть   всё в порядке. От вопроса я воздержался.

-   Ладно, не подумай, что всё так плохо, - утешил меня критик. - Просто идея не в моём понимании проблемы.  Вот книжка Бредихиной (он подал мне страниц 200 в мягкой обложке): издание  так себе, а стОит (он развёл руки на ширину плеч) - вот такого размера! В твёрдом переплёте! В цвете!! На лучшей бумаге!!! Потому что это о го-ро-де. В лучших традициях жанра! Вот что городу надо. А кому надо о чиновниках, не умеющих работать?

Я чуть не подпрыгнул в своём кресле:

-    Пардон-пардон! Лебедев, Глава – неумеха? Уймись! Эпоха… Или Женька Бондаренко - весь отданный делу! Ночью разбуди – помнит, где кирпич в городе неправильно свален, где киоск не по линии стоит? Калмыкова, нерв экономики администрации? Города! Весь город её боготворил!

Впрочем, сказал я это или только подумал (занёсся, однако), утверждать не буду. Но возмущение было написано на моей «морде», которую били пока хоть и изящно, но чувствительно. Ощущение, что мой «роман» - развлечение для домохозяек, казалось, портило настроение на всю оставшуюся жизнь. Красножон это почувствовал, потому что и сам малость закосил.   

-   Нет, читается хорошо. Хоть это и не главное. Печатать надо! Но эпиграф – поменять. Не на это надо настраивать.

-   А на что?

-  На оценку работы руководства.  Не переписать  (пусть уж остаётся о хороших людях в изложении доверчивого журналиста), но добавить то, что заставит понять: правда ли у нас чиновники – те же люди?

-   Плохо работали?

-  Ну, скажи, где наш завод «Химмаш»? Где молокозавод? Что с КМЗ? Что сделали чиновники для их спасения?

-   А причём здесь «Химмаш»? Разве его чиновники отдали? Администрация?

-   А кто ж?

-   Ну, я-то эту историю лучше тебя знаю… Тебя ещё в городе не было (когда «Химмаш», грубо говоря, сливали). Я ж и вёл тот «процесс».

-   Расскажи-ко.

Вспомнил не без злости  и даже с ожесточением, как сдавали «Химмаш»

Собрание трудового коллектива завода за час до начала уже имело место быть, как выразился по этому поводу Скисов. Спорили группами и парами, в вестибюле, в коридоре, особенно жарко - у туалета (нетерпеливые там же и поддавали) и даже на сцене, где «волонтёры» ставили столы и стулья для президиума и гостей из Москвы - претендентов на владение заводом. Места в зале были именные, но пришло много больше, чем поместится. Просились хоть на балкон.  (Партер был для гостей и прессы). Срочно устроили с этим вопросом желающих, предупредив, что голосовать смогут лишь «обилеченные». Но самые  жгучие сомнения были по поводу того, как голосовать? Вопрос стоял в решении коллектива, отдать завод москвичам или выбрать другой (хоть и не менее кривой) путь существования. Директор Печёнкин слагал полномочия в пользу неких пришельцев с амбициями и неизвестными заводчанам целями. Всю неделю проводились встречи в цехах и отделах, где мы с Кинжаловым «рисовали» будущее в новых экономических условиях. Официально это именовалось возрождением и процветанием. Но нюансы пугали загадочностью и непредсказуемостью:

Почему вдруг «любимый» директор нас бросает? Его сгоняют? И что за этим?

Чем новая форма руководства (кроме появления нескольких «дочек» с директорами во главе) лучше прежней?

Профсоюз, партия, СТК – коту под хвост? Кто за работяг хотя бы потреплется перед властью? Не сократят завтра с подачи хозяина всех неугодных?

Ну и такие «мелочи»: будут ли квартиры очередникам…

Толпа в вестибюле окружила и задала один лишь вопрос. Главный:

-   Как голосовать будем, Сергеич? Пусть уходит?

-  У новых хозяев – новые порядки. Сегодня у нас, сколько рук, столько и голосов. Выберем новых - будем голосовать акциями.  Я не знаю, сколько акций у гостей, что будут брать завод. Но, думаю, у иных в разы больше, чем у всего нашего зала. Будем мы тогда чего-нибудь решать?

-   Пошли на фиг! Объяви всем с трибуны чё сказал. Пусть едут, откуда пришли. За кого голосуем, братва?

-   За Печёнкина!

Толпа возбудилась, а я пошёл искать Печёнкина.

Они дружно сидели всей компанией в кабинете  директора клуба Толокнова. Гости, директор, пред. профкома Скисов (первый друг Печёнкина). Я вызвал Печёнкина. Представлять меня гостям он, похоже, не решился. Я сообщил ему приятную весть:

-   Мужики просят только озвучить моё предложение (вкратце изложил), и - 99 процентов за отлуп москвичам. Продолжай жить, Александр Андреич. Гарантирую.

Печёнкин схватил меня за галстук, боясь, как бы я не убежал:

-   Ты с ума сошёл! Ни слова из этой хрени! Я ухожу безоговорочно! Только дай мне слово первому. Слышишь? Первому. И не смей чего поправлять. Будет только хуже. ВСЕМ.

Я оторопел и аж переспросил, перейдя на Вы:

-   Добровольно, что ли, уходите?

-   Добровольно. И бесповоротно. Не мудри там…

В зрительном зале меня отыскал Скисов:

-  Альберт. Мы там подумали, так решили: давай я буду вести собрание. Вопрос сугубо экономический, согласись. Ты рядом посидишь, как пред. совета (трудового коллектива).

Я отказался напрочь, но первое слово дал  Печёнкину. Его речь была краткой, но страстной. Её можно даже процитировать почти без ошибок. Короче: «Расставаться, как бы ни было жаль, необходимо. В интересах дела и коллектива. Я слишком советский (???) человек, с привычками, ставшими уже правилом: работать в рамках ушедшего строя, с оглядкой на партию и с гуманным отношением к людям там, где следует подчиниться дисциплине. Перестроиться мне будет трудно, а держать завод в изменившихся условиях мне уже не удастся. Я человек иной формации. Сейчас нужны другие люди. Другой стиль руководства…».

Взял слово и Скисов. Потом – и гости. Ответили на все вопросы. Потом был перерыв. На почти злой вопрос ко мне заводчан: «Чего молчал? Мы ж голосовать идём. Сам поменял позицию?» – ответил так:  «Я на собрании просто ведущий, а не агитатор. Свою позицию не менял. Но Печёнкин уже не директор. И подозреваю, перестал им быть ещё до собрания».

Да и что изменило бы голосование в иную сторону? Социализм кончился, и кто будет руководить - советский Печёнкин или капиталист Власенко, новый хозяин завода - не имело принципиального значения. Печёнкин получил отставку.

 

Красножон и ухом не повёл на мои воспоминания. Снова спросил:

-    Так кто ж его убрал?

-   Обстоятельства. Правда, директор  разыгрывал святого, чего-то скрывал, думаю.

-    И защитить было некому?

-    А кому он нужен?

-   Вот и ответ чиновника. Не он, завод был нужен. Городу. И что сделали чиновники? Ничего! Где сейчас котельно-механический? И как они спасли гормолзавод? Что сейчас на его месте и где его продукция? Тут автор тоже не в курсе?

Кое-что я помнил, но события никак не соотносил с ответственностью чиновников. Да и эпизод вроде не в укор мне. Я тогда даже озаботился проблемой  директора гормолзавода, «Рифека» достопамятного.

В то счастливое время директором гормолзавода был некто Бородин Дмитрий Викторович. Вполне молодой и успешный руководитель. Заглянув в мой кабинет после какого-то совещания, он совершенно неожиданно спросил:

-   А вы молодо выглядите. Шестой десяток?

-   В сентябре как раз будет. Приглашаю. Вас как зовут?

Такое знакомство обязывало к контактам, и директор достал блокнот для записи координат. Осведомился:

-   Продукт против похмельного состояния потребуется?

-   Мне – нет.                                                        

-   А обществу? К юбилею. Мы имеем интересную технологию…

-   Нет-нет, ради бога. Думаю – не перепьют. Но для рынка, полагаю, вещь стоящая. Наша разработка?

-   Да вы приезжайте к нам. Мы вам всё там покажем.

Приглашения обычно диктовались нуждой.  Это я узнал скоро.

Через пару дней  я посетил его угодья с дружеским визитом, познакомился с пребывавшем в упадке производством. И обещал похлопотать о покупке какой-то ёмкости с массой трудноприобретаемых причиндалов и какого-то прибора.  Володя Костенко, начальник ОМТС с «Химмаша», мог помочь. Поездку же в село к коровам и дояркам я отклонил. Это – день потерять, а толку – чуть. Пусть сами своё молоко по сёлам собирают.

Встретил я его через месяц.

-   Как с молоком? Возят? Прибор прислал Костенко?

-   Э-э-э, какой прибор? Я уже почти и не директор.

-   Что так? Снимают? Кто?

-   Вот те на!  В таком кабинете сидите и  не знаете.

-   Не докладывают. А сам чего не звонил? Я попробую…

-   Ради бога! Только не это! Ничего не надо! Не ввязывайтесь.  

-   Что ж случилось? Перспективы рисовал…

-   Всё в прошлом. Не хлопочите. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА.

Спрашивается: мог я его спасти вместе с его «Рифеком»?  «Ради бога! - просил. - Только не это!». Почти как Печёнкин. Те же обстоятельства?

Тут, за столом у Красножона, я вдруг отметил, что слово это – знаковое: «Обстоятельства». Ещё и убедительная просьба: не хлопотать. Кому-то надо было, чтобы я не вникал в проблему. Лучше, если просто не знаю. Самое непонятное – что просили об этом сами пострадавшие. Из желания во вред себе уберечь приличного человека от грязи разборок? Жалеючи меня или избегая лишней огласки? С какого перепуга?

И впал я в сильное убеждение, что  это – знак именно моей индивидуальности. Понять бы только – в чём? А в памяти всплыл ещё один «лишенец». Директор муниципального рынка.  Кусакин  Юрий Валентинович. За него я решил заступиться.  Никакой истории, собственно, и не было. Был только факт с финалом:

-   Не затрудняйтесь, Альберт Сергеевич. Другим тоже надо попробовать. Может, у них лучше получится…

Но. Само слово «рынок» было долгое время флагом оппозиции. Я сам махал им не без упоения. И все шероховатости объекта, будь они хороши или плохи, всегда становились предметом чуть ли не торга власти с обществом. Расставшись с Кусакиным на площади перед «мэрией», я заспешил на свой этаж и на ступенях у входа столкнулся с Лебедевым. Я б и не стал заводить речь на ходу, но Лебедев углядел на моём лице проблему, которая меня просто пучила: почему репрессии?

Лебедев, спровоцировавший меня на тираду в защиту директора рынка своим вопросом: «Чем озабочен, что власть не замечаешь? Не упади на ступеньках»), ответил вежливо:

-   Ой, как круто… Ты послюни-ка палец,  подними его кверху (показал, как это сделать), да и определи: откуда этот ветер дует? Ну? – И удалился походкой знающего  человека. Естественно, я подумал: начудил чего-то Кусакин. Потому и не жаждет реабилитации.

Для меня не было иного варианта. Шеф - гений, жизнь идёт нужным курсом.

А может, рынок ушёл не тем курсом? Я проверял?..

В  сети есть тема: «Бани нашего города». Живучая тема и популярная. Выходит, не один я баню люблю так неизбывно. Особенно ту, где с детства мылся. Железнодорожная. Доступная. Обильная на пар и воду. С мраморными скамейками (так казалось). Но которая исчезла вместе с советской властью. Однако память о ней не умерла, а желание в неё вернуться так и не пропало.  Евгений Павлович Бледных, солидный олигарх по борисоглебским меркам, собирался во власть и с моей подачи увлёкся проектом всеобщего обожания электората: возрождения  банного счастья!

 А почему бы не возродить? Жильцы околотка изберут благодетеля и в местную власть, и в святые угодники – только бы вернулась вожделенная баня!  И я взялся за дело (Лебедева и спрашивать не стоило. На первый помыв пригласить - как подарок вручить!). Против или поперёк мог стать лишь  КУМИ  (комитет по управлению муниципальной собственностью). Во главе с Олегом Овчинниковым, послушным на вид, но непредсказуемо неуправляемым и недоступным в снисхождениях чиновником. И ни один проситель любого чина не мог убедительно и внятно утверждать, движется ли процесс его интересов успешно по воле оного отдела или абсолютно в зависимости от пресловутых обстоятельств. Беседа с держателем заветного стола в администрации – почти что допуск в святая святых царя небесного. Но я ж тоже почти бог! Да и что – баня? Рынки ходят по рукам! «Химмаш» – частное владение! «Пищекомбинат» – с молотка ушёл! Я пригласил Олега Юрьевича на беседу. С трепетом услышать, насколько мой проект реален?

Обременённый знанием тонкостей дела, узнав, в чем вопрос, Олег предложил обсуждение типа вводной беседы:

«Чьей водой будете пользоваться? (Городская вода дорогая)».

«В каком состоянии объект? Не порушится от особой эксплуатации здание на первом же году? (Вопрос надо решать со специалистами, возможно – иногородними)».

«Есть ли проект бизнес-плана ? (Какая выгода от объекта?)»

«Какие функции предполагаются? (Грубо говоря, разврат не планируется?)»

Такая масса вопросов  вместо да или нет меня насторожила. Что движет мудрым хозяином КУМИ? Желание  отстранить меня от занимательного проекта или спасти от авантюры? Я предпочёл авантюру. И стал изучать всё в предложенной последовательности.

Вода – просто завал. Её раньше брали из насосной на Вороне по  трубам бывшего вагоноремонтного завода (ВРЗ), т.е хозяин труб - железная дорога, а баня - его же собственность.  Теперь эта водокачка и заводу не спасение. Есть нужда в собственных скважинах. Значит – вода от Модина (руководитель «Водоканала»). Обдерёт он Евгения Павловича,  стань он хозяином бани.

Евгений Павлович оказался человеком ещё более азартным, чем я. Он обещал уладить вопрос с водозабором «своими методами». Что имелось в виду, он не сообщил, но улыбку удачливого предпринимателя хранил на лице без напряжения очень долго. Даже после решения второго вопроса: надёжность объекта.

Для изучения «надёжности» мы пригласили в качестве эксперта «Бороду», Заслуженного или Почётного строителя России  Виктора Ивановича Глотова. Он вспомнил все свои знания в этой части, потребовал  документы на здание,  заглянул вместе с нами во все закутки и пристройки, изучил даже состояние крыши и разводки труб, кранов и скамеек и дал заключение: объект может работать баней. Но нужен солидный ремонт.

Я понял, что радость горожан въедет Палычу в оч-ч-чень круглую сумму. И забеспокоился за следующий вопрос темы да и вытекающий оттуда последний: какими функциями будет обладать объект, обеспечивая не только начальные, но и последующие траты? Массажистки, стриптизёрши? Евгений Павлович не очень тянул на моралиста-нравственника. Парень он отчаянный, а всё, что не запрещено, то ныне дозволено.

Готовясь к беседе на эту тяжёлую для меня тему, я не исключал и собственный отказ от идеи, если ей будет угрожать какая неприличность. Но Евгений Павлович не только не перестал счастливо улыбаться, а даже посмеялся над моей недальновидностью:

-   Сергеич! Как ты считаешь, чей это двор при здании?

-   Бани. Тут склады под уголь, авто…

-  Стоп! Склады. А на фиг уголь? Газ есть. Гаражи? А у меня есть транспорт?

-   В избытке, думаю. Автобусы ж…

-   Ага. И автостанция рядом. Ну, а не стоянка, так ещё чего построим. Возьму тебя сторожем. Пойдёшь?

-   Лады. И 10% от прибыли.

-   Идёт. Раскручивай дальше.

Но дальше всё упёрлось в обстоятельства. Хозяин бани - РЖД, по словам Олега Юрьевича, ставил свои условия, которые нужно было вновь обговаривать с покупателем объекта. И мне постоянно приходилось напрягать его на очередные траты, нервы, бумаги, ожидания ответов. Вот эти ожидания были самыми мучительными. Овчинников показывал мне исходящие бумаги, приходящие документы, в каждом из которых значилась очередная закавыка с передачей железнодорожной собственности. Палыч намекнул:  не хотел бы я сам смотаться в Москву, узнать, что да как? Мне было лень и страх перед бюрократической нудью. Я не ехал, а КУМИ не мог добиться нужного решения. И длилось это все два года, пока я мог,  работая в Совете, как-то курировать процесс. Но вышел круглый нуль. Стыд перед бизнесменом и неприятный осадок от работы КУМИ: не водили ль меня тупо за нос?

Оснований подозревать КУМИ не убавилось, когда я узнал, что баню благополучно приобрёл другой бизнесмен. Умеющий работать с чиновниками. Даже называть его не буду.

Ощущение, что я не совсем свой человек в кругу власти, присутствовало во мне, кажется, ещё до того, как  я стал её частью. Что-то постоянно не клеилось в деловых отношениях. И ладно Олег Юрьевич, начальник КУМИ. Борис Александрович Золотухин, который искренне меня считал своим старшим коллегой, тоже не поддался искушению следовать моим соображениям. И что вышло в конце?

Речь о туалете. Городском. Который не состоялся.

Было так.

Меня познакомили с парнем, который неучтиво отзывался о власти и города, и федерации. Мне удалось пригласить его к себе в кабинет. Феномен не из редких, но этот парень умел говорить складно. И что совершенно замечательно, лозунги КПРФ и его – совпадали абсолютно. Он – студент приличного вуза. Знаком с компьютером.

-   Так почему не в КПРФ? 

 Он даже не смутился:

-   Да хоть сейчас.

-   Друзья есть?

-   Немного. Но  надёжные.

-   Приходите все. Вступите, вместе и развернётесь. Есть какие планы?

-   Бизнес. Но с уклоном в пользу партии.

-   Приходите с планом.

Ребят пришло четверо. Приём в КПРФ назначили на субботу, а знакомство с планами – сей же час. Рассмотрели три варианта.

1. Интернетгазета (с использованием площадей под рекламу, в том числе и партийную).

2.  Выпуск пакетов для продуктов с партийной символикой.

3. Строительство городского платного туалета на месте мобильных уборных, напротив здания статуправления на улице  Третьяковской.

Ребятам я посоветовал изучить посещаемость туалетов, а сам обзвонил магазины и торговые базы на предмет потребности пакетов.

 «Интернетгазета» также была не очень прибыльна.

Туалет, как ни дурно он звучал в официальных бумагах, получил наше коллегиальное одобрение. Двое озабоченных идеей мальчишек, Саша Яковенко и его приятель, три дня с зари до поздней ночи изучали потребности пролетариата в очищении желудка, и их наблюдения радовали новое поколение рабочего класса, решившего стать бизнесменами. Если сделать скидку нуждающемуся населению – дело пойдёт. Они ж ещё и пристрастный опрос проводили, не гнушаясь знакомством на такой своеобразной почве.

Имея в виду, что Яковенко знаком с Чибиряковым, а Чибиряков - с его проектом, и средства для реализации имелись; памятуя о том, что и я  тоже с ним славно сотрудничал пару лет назад, пресекая сдачу и приём ворованного алюминия в городе -  договор о сотрудничестве мог состояться. Мне было поручено выйти на Золотухина: убедить в полезности проекта. Проблема? Да не более чем поставить в известность!

Разговор в его кабинете, который на порядок возвышался над моим по величию и значимости (а это всегда придаёт веса и хозяину в любых ситуациях), получился  нервный и недолгий. Борис Александрович напряжённо соображал, с чего это видный столоначальник вдруг унизился до туалетов для пипла? Спросил-таки вежливо:

-   Вы знакомы с Чибиряковым?

-   Близко.

-   А с городской канализацией?

Я как-то и не подумал, что слив придётся проводить поперёк двух проездов улицы Свободы до врезки в коллектор.

-   Слабее. Но Чибиряков эту проблему преодолеет (Серёжка знает, как это делать. Его офис вовсе под Гоголевским мостом, а туалеты работают исправно).

-   Альберт Сергеевич. Ну  вы же знаете (надеюсь), что бизнесмены (а Чибиряков – крутой парень!), если просят землю под киоск, завтра построят на ней супермаркет!

-   И,  слава богу. Зато туалет будет!

-   Вот туалета точно и не будет! Он – лишь повод…

Теперь я нервно соображал. И выдал очень «удачно»:

-   Партия будет контролировать…

-   Вы это всерьёз? - Золотухин не был поклонником КПРФ, скорее – хуже.  - Оставьте, ради бога! Это ж  не КПСС! А речь – о центре города! Мы не можем рисковать.  Да и мобильные установки справляются. Даже не перегружены. Оставьте эту идею. Резонов нет!

Отказ!

Летом, ожидая очереди на оплату услуг коммунальщикам, я прогулялся около высокого здания, что рядом с этим пунктом.  Старушка вопрошала курившую на ступенях дворца девицу:

-    И скажи, милая, туалет тут был. Он там  внутри, штоль? (Приезжая, знать)

-    Э,  бабуля.  Тут банк и «вай-фай». Сечёшь?

-   Дык совсем и то! В животе у меня такой вай-вай, … Как пройтить? Наверх лезть?

-  Да интернет тут, бабуля, а не туалет. Эт когда они были-то, туалеты?

-   От ты, господи. Понастроили! Ни богу свечка…

Короче, Чибиряков же и построил. С разрешения всё той же администрации. Но не с моей подачи. Похоже, Борис Александрович тоже воспринимал меня и мои идеи не всерьёз.   Как и в случае с… Их много было. Вот самая обидная.

 

Проект «Парка  имени 300-летия города» вообще не  обсуждался.

Когда-то городское кладбище представляло собой мощный зелёный клин, а сами могилы располагали к их посещению и своеобразному отдыху с музейным уклоном.   Ныне это огромная лужайка с часовней под крестом в центре. Смотрится скучновато и одиноко.  А главное – не несёт активной, воспитательной и функциональной нагрузки.

В 2000-м году мне пришла мысль «засеять»  это пространство полезным во многих смыслах мероприятием. Приняв часовню за центр проекта, возродить идею озеленения города в символическом аспекте. В этом же, или  2001-м году, в День города, устроить на части огромной площадки рядом с мемориалом высадку деревьев, и проводить такое мероприятие каждый год именно 15 мая, используя разные хитрости устроителей массовых зрелищ. А именно, например:

у восточной границы, позади часовни, в торжественной обстановке поручить двоим ветеранам и двоим пионерам (скаутам)-отличникам в заготовленные ямки высадить по одному деревцу (как быть с породой их – решить отдельно). В одну сторону – один дед с внуком, в другую сторону – другая пара. Это были бы именные экземпляры на вырост, памятные для города и особенно для исполнителей.  Вид лужайки с часовней при этом не пострадает.

 На другой год другие две пары почётных озеленителей посадят в продолжение заложенной аллеи ещё пару каких-то деревьев, а прошлогодние пары польют свои саженцы и уберут приствольный круг.

И таким образом - в год по две пары  деревьев (а может, и 4, 6…) будет продолжаться освоение площади будущего парка, и все деревья можно сделать именными (можно и таблички где-то устроить с именами «героев»), а те, кто их сажал, будут наблюдать и поддерживать «свои» деревья в нужном порядке.

Через 100 лет парк может оказаться засаженным полностью, а вид парка всегда будет симметрично выполненным и интересным горожанам (да и гостям города) для посещения и знакомства с его конкретными создателями.

Выполненную на ватмане план-картинку я показал Золотухину. Но, похоже, не впечатлило.

Теперь там глубоко копают и что-то строят.

 

                                     *          *         *

Я всё ещё сидел у Красножона, открывая в себе неопознанные раньше «достоинства». Так вот кто я! И не за тем ли в чиновники пригласили ненастырного и внушаемого трибунного романтика? Я просто был доверчивой говорящей ширмой? И  не мог стать «великим», потому что не ставил целей: ни принести себя в жертву, ни обогатиться. Я не мог «тянуть на себя одеяло», потому что мне нечего было под ним греть. Но почему в век рынка честному человеку надо быть жертвенным? Мало противиться обстоятельствам, нужно их ещё и преодолевать. Быть чиновником  без помарок. Не ради себя, а ради ГО-РО-ДА!          Это ж девиз Красножона! Возможно ли?  И что ответить на вопрос олигарха: зачем эти сто страниц? Поставить в угол чиновника? Вознести на пьедестал?

Нет. Просто оценить, что есть чиновник сегодня: униженный  ли Башмачкин и презренный Червяков того ещё века? Премудрый и неуловимый Корейко прошлого? Или тень заматеревших Сердюкова с Васильевой – века нынешнего?  И ещё понять парадокс: молодёжь, самая бойкая в суждениях, презирая чиновников как таковых, массово рвётся в их ряды. Чтобы поднять престиж государства? Или самоутвердиться? Да и представить: а не народится ли в России  21-го века чиновник-патриот  вроде грибановского олигарха?

Я задал ему самый подлый вопрос. Почти официально:

-   Вам в самом деле важнее городской уровень и качество жизни людей, чем собственный успех и достаток?

Ответ меня озадачил. Жить, как Абрамович, он не хотел:

-   Тот купил яхту. А я – катер. Превосходный и удобный не только для капиталиста. Поэтому на другой год я их купил ещё три, отдал их цехам  и на озере устроил соревнования для желающих.  Я строю новый цех и стадион. Не для себя.  А лучший завод – не мой. В Башкирии. Туда ездили наши заводчане изучать опыт и технологии. ЭТО МОЖНО ДЕЛАТЬ!

-   Всё – ради людей? И на командировки денег не жаль?

-   Хорошему работнику я готов подарить цех. В частную собственность.  На него будет работать наш маркетинг – не ломай головы о поставках. Работай и богатей, если с головой. Приноси всем пользу.

-   Позвольте не верить. Есть прецеденты?

-   Есть.

 

Позвонила жена. Красножон  распорядился дать мне машину и отвезти.

Роскошная могучая иномарка, неизвестного мне происхождения, подрулила лихо и изящно. Шофёр поздоровался, назвав по имени отчеству. Немного удивился собственной известности, за воротами завода спросил:

-   Откуда меня знаешь?

-   А вы ж – Ванькин брат. С «Химмаша». Я с ним на очистных   работал, потому и знаю.

Случай как раз удобный, чтоб у простецкого парня узнать, давал ли кому Красножон цеха в личное пользование?

-   Больно лихо гоняешь. Разобьёшь машину – не расплатишься. Кого возишь?

-   Себя и вожу. Разобью – куплю другую.

-   Денег некуда девать?  Зам. директора, что ль?

-   Нет, начальник цеха.

-   Иль цех подарили?

-   Так получилось…

 

         07.05.15.