Тема: Поэзия в Борисоглебске

О ПОЭЗИИ КАК СПЕЦИФИЧЕСКОЙ РАЗНОВИДНОСТИ
                                              ХУДОЖЕСТВЕННОГО СТИЛЯ
                                   (стихотворная речь Светланы Орчиковой)
    Изучение "языка" художественной литературы как специфическая задача филологии в отечественной науке широко распространяется и получает разностороннее теоретическое обоснование.
Однако многозначность слова стиль,  недостаточная определенность содержания основных понятий и границ стилистики художественной литературы,  отсутствие прочных традиций и общепризнанных направ¬лений в исследовании "поэтического языка" и эстетики слова, - все это не способствует быстрому и успешному развитию учения о языке ху¬дожественной литературы и закономерностях его истории.
Наиболее распространены два понимания стиля:  стиль как обра¬зец и стиль как выражение индивидуальности человека,  «этим двум подходам соответствуют афоризмы». «Стиль - это подходящее слово в под¬ходящем месте" (Свифт) и "Стиль - это сам человек" (Бюффон).
Понимание стиля как уместного и целесообразного построения речи, как образца, которому можно научить, восходит к античным риторикам. Понимание стиля как отражения творческой индивидуаль¬ности человека (в словесном и других видах искусства, в поведении, манере одеваться и т.п.) стало характерным для нового времени. Эти два подхода особенно важно разграничивать при проведении сти¬листического анализа конкретных текстов. Подход к стилю как к об¬разу, идеальному, совершенному, наиболее уместному и целесообраз¬ному для данных условий и темы способу выражения поможет раскрыть специфику стилистической структуры текстов,  имеющих практическую направленность,- публицистических, деловых, научных и т.п.
Художественное слово многозначно и полифонично. Художествен¬ный текст имеет нелинейную, многомерную структуру. Все художествен¬ные тексты - подлинные произведения искусства - обладают своими подтекстами - скрытыми,  подразумеваемыми,  зашифрованными смысловыми планами. И определяется это неисчерпаемыми ресурсами системы литературного языка. Крайние варианты от возвышенной литературно-патетической лексики до разговорно-просторечно-бытового употребления можно соединить плавным переходом с помощью синонимического ряда (стилистической парадигмы): «вкушать – кушать – есть – жрать – трескать – метать – хавать» или «экспроприировать – приватизировать – украсть – стащить – слизать – сбондить – тиснуть – спереть и т.д.». В современном языке при строгом подходе к явлению полисемии однозначных слов практически не существует. Всякое живое звучащее слово речи будучи записанным уже автоматически приобретает многозначность, т.к. восприятие его смысла зависит, в первую очередь, от интонации прочтения. Интонация сарказма, к примеру, придаёт слову противоположное значение.
Несомненно, что слово в языке «окрашено» от начала, но контекст или интонация могут изменить изначальную «окраску». Слово может «полинять» или стать «ярче», а порой может поменять значение на противоположное. Сравним: лик, лицо, личина, мордочка, морда, образина, харя, рыло, фэйс и т.д.
Кроме лексических стилистика успешно использует грамматические, фонетические, словообразовательные, синтаксические, стилистические средства языка. Именно эти средства в особой комбинации  художественный стиль как специфическое  функциональное образование.
В круг центральных проблем изучения языка художественной лите¬ратуры входят проблемы "языка" ("стиля") художественного произве¬дения и "языка" («стиля») писателя. И та и другая проблема опирают¬ся на понятие индивидуального стиля и обусловлены им. Однако ис¬следование языка художественной литературы далеко не исчерпывается этими проблемами, так как в круг задач этого исследования входит также стилистическая характеристика литературных направлений и связанных с ними методов словесно-художественного отражения и изо¬бражения действительности в их историческом движении.
Многим исследователям литературы представляется самоочевид¬ным, что понятие индивидуального стиля как своеобразной,  истори¬чески обусловленной»  сложной, но структурно;   единой, и внутренне связанной системы средств и форм словесного выражения является исходным и основным в сфере лингвистического изучения художест¬венной литературы. Но само это понятие не может считаться вполне раскрытым и определенным во всех своих существенных признаках, со всеми относящимися к нему категориями ни с лингвистической, ни с литературоведческой точек зрения. Проблему индивидуального стиля писателя нельзя оторвать от изучения общих и вместе с тем специфи¬ческих закономерностей развития стилей художественной литературы. Следовательно, проблема индивидуального стиля писателя - прежде всего проблема истории литературного искусства, истории национальной худо¬жественной литературы. Индивидуальной стиль писателя-это система индивидуально-эстетического использования свойственных данному периоду развития художественной литературы средств словесного выражения. Стиль писателя необходимо рассматривать как своеобразную "систему систем" при наличии единого стилеобразующего ядра или организационного центра.
Понятие индивидуального стиля обычно признается основной категорией в сфере лингвистического изучения художественной литературы.
В стиле писателя, соответственно его художественным замыслом, объединены, внутренне связаны и эстетически оправданы все использо¬ванные художником языковые средства. Вместе с тем в стилистике индивидуального - художественного творчества иногда очевиднее и острее выступают элементы будущей системы национально-литературного языка и ярче отражаются функциональные пережитки языкового прошлого.
    В голосе великого художника часто слышится голос всего народа.
Вследствие сложности всех этих взаимоотношений исторические законы развития литературных стилей ещё совсем не раскрыты.
Путь конкретно-исторического изучения "языка" отдельных художе¬ственных произведений может достовернее всего привести к решению больших проблем стиля писателя и языка художественной литературы.
Вопрос о языке отдельного художественного произведения и органичнее и специфичнее.
Целью и задачей изучения языка художественного произведения, как отмечал Л.В.Щерба, "является показ тех лингвистических средств, посредством которых выражается идейное и связанное с ним   эмоциональное содержание литературных произведений».
Художественное произведение может и должно изучаться, с одной стороны, как процесс воплощения и становления идейно-творческого замысла и, с другой стороны, как конкретно - исторический факт, как законо¬мерное звено в общем развитии словесно - художественного искусства народа. Изучение художественного произведения, его языка, содержания должно опираться на глубокое понимание общественной жизни соответствующего периода развития народа, на разностороннее знание культуры, литературы и искусства этой эпохи, на ясное представление о состоянии общенародного разговорного и литературного языка и его стилей  в то же время, на глубокое проникновение в творческий метод автора и в своеобразие его индивидуального словесно - художественного мастерства.                                 ( В.В.Виноградов).
В области авторского стиля, стиля произведения исследования обычно сводятся к лингвистическим, текстологическим. При этом нельзя принимать какой-либо стиль за критерий оценки других стилей. Авторский стиль может быть выражен не только внеконтекстуальными средствами, но и особенностями построения речи. Функциональная стилистика стремится изучить то, в какие системные отношения входят языковые средства при функционировании языка в зависимости от типичных и традиционных средств общения, изучить также и то, какие языковые единицы при этом обычно и наиболее часто «выбираются» из системы языка и – главное – как они организуются в потоке речи, т.е. каковы принципы отбора и сочетания языковых средств. Но не все авторы склонны выделять стиль художественной литературы, считая, что художественная литература – явление многостилевое, что художественный язык не является литературным языком, который употребляется в других стилях; что язык художественной литературы выполняет особую функцию – эстетическую. Эта функция объединяет в произведении даже разностилевые вкрапления. Поэтому мы придерживаемся другой точки зрения и считаем, что художественный стиль – явление самое богатое и многоплановое – не исчерпывает себя вышеназванной функцией. Включая в себя разностилевые вкрапления, художественный стиль с их помощью вносит в произведение реализацию функции общения (разговорный стиль), сообщения (научный и официально-деловой), воздействия (публицистический). Кроме этого, все  эти функции ещё раз реализуются в гораздо более широком плане, в масштабах всего произведения в целом: функция общения (диалог автора с читателем), сообщения (идея и проблематика произведения), воздействия (патетика). Ни в каком другом стиле язык не раскрывает так щедро своих возможностей по раскрытию авторской индивидуальности.
Художественный стиль, таким образом, есть функциональная разновидность литературного языка и представляет собой сложное многостилевое образование, которое внутри дифференцируется на подстили (или разновидности художественной речи) – драматургическую, стихотворную и прозаическую речь. Среди этих стилевых разновидностей художественной речи поэзия занимает особое место, ибо она выгодно отличается и от эпоса, и от драмы.
         Стих является закономерным и необходимым условием возникновения искусства слова потому, что он уже как бы сам по себе определяет художественность высказывания, словесного произведения. Он сразу удостоверяет, свидетельствует, что данное высказывание не просто речь, а некое создание, творение, имеющее особый смысл и природу. Он придаёт слову завершённость, симметрию, гармонию и, в конечном счёте, совершенство, красоту. Он вносит в речь мощную и способную воплотить богатый смысл силу, силу стихотворного ритма.
        Наиболее существенным, на наш взгляд, является именно то, что стих или, точнее, стихотворная речь – это не речь, не языковое явление в узком смысле понимания, а особым образом организованная художественная речь. Если бы дело шло просто о ритмизованных и зарифмованных фразах, мы могли бы сказать, что стих – это всего лишь искусственно видоизменённая речь или даже речь нарочито искажённая, извращённая. Но поскольку мы говорим о стихе в подлинном смысле слова, т.е. о стихе, идеальное проявление которого мы находим, например, у Пушкина, мы не можем понять стих как «искусственно» перестроенную и нарочито упорядоченную речь по особым, нелингвистическим (т.е. находящимся за пределами «обыденной» языковой нормы) законам. Истинный поэт действительно «думает стихами» и то, что он говорит стихом, нельзя сказать иначе, без стиха, вне стиха (и даже вне данного, сотворённого поэтом в этом именно произведении стиха).
      А если это так, то стих в самом деле представляет собой нечто иное, чем речь. Здесь уместно обратиться к наглядной аналогии. Слова можно сравнить с камнями различного размера и формы. Представим себе, что мы строим из этих камней какие-либо сооружения. При этом строительстве приходится, конечно, выбирать подходящие места для разных камней, как-то пригонять их друг к другу. В известном смысле именно так строится из слов и обычная речь. Но постройка из камня может иметь и качественно иной характер. Не исключена такая ситуация, при которой само различие размера и формы камней явится естественным условием строгой симметрии и гармоничности воздвигнутого сооружения. Так, разнородные выступы и углубления камней могут превратиться в соразмерные выступы и углубления самого сооружения, а камни разной величины окажутся  неотъемлемыми элементами различных по размерам, но внутренне единых ярусов постройки. Неровности формы одних камней как бы уничтожаются неровностями других и образуют стройную симметрию и соразмерность. И в результате произойдёт своего рода преображение. Признаки отдельных камней становятся уже признаками целого сооружения, переходят в иную систему отношений, утратив, таким образом, свою прежнюю разнородность и несовместимость. Перед нами вырастает постройка, в которой уже нельзя будет ничего изменить, которая будет осуществлять свой самобытный закон, как бы не завися уже от свойств своих элементов, от отдельных разнородных и равновеликих камней. Эта постройка перестанет, в сущности, быть сочетанием, соединением камней; она явится каменным творением, в котором каждый элемент выступает как органическая клетка целого, и уже нельзя будет представить себе отдельного бытия составивших постройку камней. Так бывает в подлинных произведениях архитектурного искусства.
     Нечто подобное присуще и подлинному стиху. Как подлинно красивое здание излучает симметрию, стройность и соразмерность, так и словесная форма передаёт особое художественное содержание. Каждое слово звучит в нём так, как будто оно немыслимо вне данного стихотворения, а в целом стихотворная речь предстаёт как единственно возможная («чувствуешь, что иначе нельзя сказать»). Одним словом, особо организованная «искусственная» стихотворная речь реализует специфическую функцию эстетического объекта, в данном случае, функцию лиричности. Следовательно, лирика есть, по сути дела, функция особенным образом организованной художественной речи.  Это общая лингвостилистическая закономерность, присущая художественной литературе как искусству слова, манипулирующему литературным языком.
Именно эти, перечисленные нами выше, черты присущи поэзии С. В. Орчиковой. Её ритмическая речь льётся легко, непринуждённо, без всякой претензии на искусственность (а это самое главное в стремлении выговориться в стихотворной форме).  На примере её произведений можно наглядно продемонстрировать специфику поэзии как особой разновидности художественной речи. Поэтесса нисколько не смущается банальностью ритмических созвучий и распространённостью рифмовок, и это обстоятельство придаёт её стилистике черты вписанности в русскую художественную речь: она как бы не задумывается над языком как формой стиха и тем самым освобождает свою поэтическую мысль для выражения нахлынувшего на неё смысла:
       С каждым днём отыскать всё труднее
          На планете клочок той земли,
          Где не пуганы птицы и звери,
          И не кошены травы росли.
Пренебрегая логикой формы, поэтесса выявляет свою особую манеру речевого поведения в стихах  и тем самым обычные языковые конструкции делает достижением стихотворной, ритмизированной речи, что является несомненным показателем того обстоятельства, что, трансформируя обычную прозаическую речь в ритмизованную, С. Орчикова добивается оригинального эффекта прозаизации (если так можно выразиться) стиха:
                           Как больно видеть мне поля,
         Что, свежей зеленью горя,
         Лежат у нас по всей стране,
          Хотя октябрь уж на дворе.
      С этой  целью она открывает путь в поэтическую речь разговорным  и стилистически сниженным конструкциям, что снимает со стихотворного синтаксиса налёт велеречивости и патетики. Насколько это оправдано, судить, конечно, читателю. Мы же лишь только можем добавить от себя то, что тенденция проникновения разговорности в поэтическую речь была характерна русскому стиху, начиная с футуристов и имажинистов. А в поэзии В. Высоцкого оно достигло своего апогея, так как этот автор превратил разговорность (точнее, манеру говорения) в художественное средство речевой типизации и тем самым создал своеобразную «ролевую» лирику. Разговорность здесь является показателем скорее речевой манеры автора, чем художественным приёмом, и это оправдано тем, что поэтесса стремится писать так, как говорит:
                              Как мало человеку надо:
Продрог, очаг – ему  награда,
Голодный корке хлеба рад,
И хлебный дух, как аромат.
Поэтому в её стихотворной речи господствуют неполные конструкции, эллипсисы, пропуски и другие черты разговорного синтаксиса, которые, с одной стороны, подчёркивают функционально-стилистическую особенность данного типа речи, а с другой – ритмизируют речь, делая её ближе к поэтической с учётом членения на стихи. Это придаёт её поэзии особый стилистический колорит, я бы сказал, «аромат»:
                             Теперь мы не должны забыть
Всех тех, кто с нами мог бы быть.
Заботой надо окружить
Парней, вернувшихся с Афгана,
С незаживающею раной.
У всех людей мечта одна –
Пусть сгинет навсегда война!
Этот же колорит поддерживается  не только разговорным синтаксисом, но и всевозможными разговорно-просторечными словечками, которые нисколько не портят общего положительного впечатления от разнообразной лексики рассматриваемых текстов.
           Беду земли профессор знал
            И, чтобы мужикам помочь,
            Ковыльной степью разъезжал
            Он вместе с ними день и ночь.-
Соединение книжных и разговорных слов и конструкций создаёт специфический стилистический контраст, причём в рассматриваемой поэзии разговорность явно является стилистической доминантой. Это обстоятельство указывает на приоритет в современном стихотворном творчестве за разговорной речью, порой сильно противопоставленной речи книжной по ряду причин. Разговорная стихотворная речь (а её у данной поэтессы именно так можно назвать) стремится к «опрощению» ритмико-синтаксической конструкции, а, следовательно, к более «простому» пониманию излагаемой поэтической мысли.
           Сколько люди труда положили,
             Чтоб сухие поля оживить.
             Мы о них эту песню сложили
             И должны их и помнить, и чтить.
Или:                       
           Чтобы слушать с утра до вечера
             Пересвист соловьёв в кустах,
             Плач кукушки от «делать нечего»,
             И других голосистых птах.
Но этакое литературно-разговорное смешение – не  просто показатель речевой и творческой манеры автора, а средство выработки индивидуально-стилевых черт, которые наверняка впоследствии станут основной поэтической особенностью авторской манеры (стиля) стихотворной работы, а, может быть, и серьёзных творческих находок. А они есть:
  1) на уровне образа: Звёзды все потухли разом,
              Свет пронизывает тьму.
               Всё, что ночью так неясно,
               Станет ясным поутру.

2) на уровне изображения:
             Ночной туман холодный, серый
               К утру росой на листья лёг;
               И солнца луч ещё не смелый
               Росинку каждую зажёг.

3) на уровне олицетворения:
            Вечер тихо опустился,
              Лёг на землю синевой.
              Ветер мирно примостился
              Спать под старою сосной.

4) на уровне сравнения:
            Всё снегом белым пышным скрыто,
              Не снег, а лебединый пух.
              Как в пене старое корыто
              И словно в саване лопух.

  5) на уровне определения:
              Только мне всего милее стылый
              Зимний лес, задумчивый, седой.
              Полон он достоинства и силы,
              Чистоты какой-то неземной.

   6) на уровне восприятия:
            Пусть солнца луч косой и робкий
              Пробьётся сквозь туман густой,
              И воздух стылый, воздух знобкий
              Окрасит мнимой теплотой.

   7) на уровне представления:
             Где набрала ты, осень,
               Ярких красок таких –
                Зелень озими, сосен,
                Буйство жёлтых ракит.

  8) на уровне ассоциации:
             Последний лист упал с осины
                И, ветром яростным гоним,
               Летел он жалкий, сиротливый,
                И лето уходило с ним.

  9)на уровне размышления:
              Куда пойти, кому сказать,
                Что мы душою зачерствели,
                 Что иногда родная мать
                  Боится постучать к нам в двери.

        Приведённые примеры демонстрируют умение автора в речевой форме, используя неисчерпаемые лексические богатства русского литературного языка, выражать тонкие нюансы чувства и мысли. Поэтессе особенно удаются пейзажные зарисовки. В них мы находим широкий спектр применяемых выразительных средств от эпитетов до метафор:
               Последний лист упал с осины
                  И, ветром яростным гоним,
                  Летел он жалкий, сиротливый,
                  И лето уходило с ним.

Разнообразие средств языкового выражения непосредственно указывает на определённое качество художественной стихотворной речи. Это говорит о том, что языковое сознание поэта уже созрело для поэтического творчества. И многочисленные пейзажные миниатюры это показывают довольно удачно:
     Краски все заиграли
      Под лучом золотым,
      Тучи вовсе пропали,
      Разлетелись, как дым.

   В своих поэтических размышлениях С.В. Орчикова велеречива, пространна, эпична, как, например, в стихотворении «Предназначенье человека»:               
               Нередко в жизни зло срываем
                  Мы на коллегах, на своих.
                  При этом видеть не желаем,
                  Как горько обижаем их.
Если  в своих пейзажных миниатюрах поэтесса лирично живописует окружающую её природу и поднимает проблему экологической чистоты, то в поэтических размышлениях она прозаична; живопись здесь сменяется повествованием, в котором она размышляет о разных жизненных ситуациях и пытается осмыслить их с нравственных позиций:
                Я понимаю, что стихами
                  Нам в корне нрав не изменить.
                  Хочу лишь заострить внимание
                  И в людях душу пробудить.
Элегический пафос пейзажной миниатюры сменяется на одические мотивы высокого размышления о человеке, его предназначении в жизни, его роли в мироздании:             
    Пора задуматься об этом,
     Терпимей людям стать пора.
     Предназначенье человека –
                                         Быть воплощением добра

   Эмоциональные тона в размышлениях поэтессы могут и смешиваться, как, например в стихотворении «Мать», где наряду с высокой патетикой звучат тона скорби, переживания за участь женщины, пережившей суровые времена:
                 У дороги в скорбной позе,
                    Подперев рукой щеку,
                    Мать - старушка продавала
                    Проезжающим свеклу.
Лейтмотив смешанного эмоционального переживания пронизывает весь строй стихотворения и задевает нравственные основания нашей истории:
                А когда-то для России
                   Тяжкий вложен ею труд.
                   В ту жестокую годину
                   Мужики ушли на фронт.
                   И пахала, и косила,
                   И кормила весь народ.
       
    Современность поэтесса рисует тоже со смешанным чувством тонкого нравственного переживания. Она скорбит по ушедшей поре открытости и взаимной выручки, о поре взаимопонимания и коллективизма. Это настроение наиболее полно и выпукло нашло своё выражение в стихотворении «Дворянская улица»:
                 Ну вот, зачем, скажите мне,
                    Начальству жить в особняке?
                    Наверное, лишь для того,
                                           Чтоб меньше знали про него.
         
        Итак, поднимая разные проблемы нравственно-патриотического характера, Орчикова С.В. создаёт множество описательных и повествовательных полотен, пронизанных особым настроением глубокого лирического переживания за судьбы Родины, за судьбы России.
                  До какого, Русь, позора
                     Довелось тебе дожить:
                     Края нет твоим просторам,
                     А народу трудно жить.
    И пользуется она в этом велеречивом лирическом повествовании на разные темы богатыми ресурсами русского национального языка, позволяющими ей выразить все тонкости и нюансы поэтического настроения. Безусловно, перед нами произведения, имеющие общую поэтическую эмоциональную тональность, единство и разнообразие тематики и проблематики, что, несомненно указывает на наличие у автора своего индивидуального стиля, получившего воплощение в поэтической речи как специфической разновидности художественного стиля литературного языка.

                                     П. И. Мельников (Давыдов), отв. редактор.

2

Re: Поэзия в Борисоглебске

Всё прочитал,ничё не понял,
Как надобно писать вирши.
Я думаю,кто Музу понял,
Писать тот будет от души...

Я за свободные джунгли!..

Re: Поэзия в Борисоглебске

СЛОВО В ПОЭТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
                                  (несколько слов о стихах Н. Кекки)
Перед Вами, уважаемый читатель, стихотворения, представляющие собой своеобразный симбиоз лирики и прозы. Сочетание, надо сказать, не очень распространенное, но становящееся обычным в нашей современной литературе. Казалось бы что особенного, но границы между родами литературы заметно стираются в процессе развития лирики, эпоса и драмы. Уже современные теоретики литературы смело выделяют так называемые «смешанные» лиро-эпические жанры. Это поэма, баллада и др. Но даже в традиционных лирических и эпических жанрах происходит интенсивное взаимодействие. И это понятно, потому что литература как искусство слова продолжает развиваться, продолжает поиск адекватных новому содержанию художественных форм выражения. Проза ритмизуется и поэтизируется, а стих, наоборот, прозаизируется. И это определенное веяние времени. Мы это особенно ощущаем в современной «модной» музыке и песенной лирике. Например, ритмический речитатив в «рэпе» или в рок-поэзии и т.д. И это не удивительно, потому что в процессе художественного поиска происходит оттачивание поэтических средств выражения, которые направлены на более точное и более полное изображение отмеченных автором явлений. Сейчас стало творить особенно сложно и, одновременно, удивительно просто. За плечами поэзии (и литературы вообще) огромный исторический опыт. Для стихоплёта он –  «манна небесная», позволяющая легко и непринуждённо создавать «скороспелые» строки, для поэта же источник лирического размышления и поиска средств самовыражения.   
                     Сердце любого талантливого поэта испытывает воистину "космические" эмоциональные, нравственные перегрузки. На совесть его неодолимо ложатся тревоги, заботы Отчизны, людские слезы и печаль, светлые и радостные мгновения счастья народного. Жизнь его - пророческий духовный подвиг. Все это непосредственно относится к жизни и творчеству многих состоявшихся поэтов, например, С. Есенина, которому созвучна по тональности поэзия Н.В. Кекки. Его романтически - легендарная и реально - земная жизнь всегда напряженно - драматична, контрастно - противоречива, всегда - чудо! Ее прямым воплощением стал живой, эмоциональный есенинский поэтический язык, простой и предельно насыщенный смыслами одновременно.
                       Ранние стихи С. Есенина полны звуков, запахов, красок. В них звенит девичий смех, раздается "белый перезвон" берез, вызванивают ивы, звенят удила, "со звонами" плачут глухари, заливаются бубенцы, слышится "дремная песня" рыбаков, шумят тростники, играет то тальянка, то ливенка. Спас пахнет яблоками и медом, ели льют запах ладана. Кругом - мягкая зелень полей, алый свет зари, голубеет небесный песок, кадит черемуховый дым. Синее, голубое, алое, зеленое, рыжее, золотое - брызжет и переливается в его стихах.
                      Душой, нервом богатого образами языка поэта является особая есенинская метафора, которая предстает перед нами уже в первом стихотворении "Вот уж вечер" (1910),  открывающем собрание сочинений: "...И вдали за рекой, \\ Видно, за опушкой, \\ Сонный сторож стучит \\ Мертвой колотушкой". Это неожиданное выражение ставит внимательного читателя в тупик тем, что нарушает привычные нормы смысловой сочетаимости слов в современном русском языке: колотушка - предмет неодушевленный, а определение "мертвый" характеризует одушевленное существо - значит перед нами словосочетание, содержащее скрытое сравнение (слово "колотушка" обозначает человека \сторожа\, который сравнивается с неодушевленным предметом, лишенным объективно признаков жизни). Этот перенос имеет психологический характер, так как указывает на перемещение признака с неодушевленного объекта на одушевленный: сторож выполняет свою работу механически, то есть как неживой - что и хотел выразить автор столь метким выражением, экономя при этом языковые средства.
                    Если принять за исходный постулат мысль о том, что в истории  поэтического мышления метафоре как семантико - стилистическому процессу предшествует метонимия (см.: Мельников, 2004), то можно со всей основательностью заключить, что в этом ряду метафора гораздо абстрактнее метонимии.
     Метонимия соответствует традиционной культуре текста  и   отражает в нейрофизиологической структуре языковой способности личности субстанциональное понятие текста, в то время как метафора характеризуется иным типом словесной культуры и, следовательно, является проявлением иного понимания текста - рационалистической концепции текста как объекта, критически воспринимаемого субъектом. Реляционистическое понятие текста обусловливает семантическую вариативность, относительность составляющих его элементов (Матхаузерова). Такие речемыслительные операции становятся возможными лишь при достаточной разработанности  семантического пространства языка, то есть метафора как способ отражения нового знания в языке возможна лишь при наличии определенной многозначности (дробности значений) слова. В современной художественной культуре метафора может быть выражена словом, фразой, предложением; может распространяться до размеров целого произведения, части большого развернутого текста, то есть метафорически воплощенные смыслы как бы  отрываются от последовательности языковых знаков и создают "вторую" внетекстовую реальность - подтекст. Связь между этими двумя смысловыми мирами становится чисто условной, мотивированность метафоры относительна: метафорические выражения в целом мотивированы, но слова, входящие в эти выражения в целом мотивированы в их буквальном значении, однако по отношению к смыслу всего выражения являются чисто условными знаками (Ульман).
     Если учесть, что метафора как речемыслительный механизм предполагает следующие этапы "работы" субъекта с языком (и словом), то можно построить схему порождения метафоры: 1) операция определения "нового" предмета через "старый" предмет; 2) операция определения  "нового" предмета через образ "старого" предмета. Эти две психолингвистические операции предполагают четыре этапа образования метафорического слова:
                    1)отражение в сознании предмета и возникновение актуального образа этого предмета;
                    2)выделение общего признака, образа по ассоциации с актуальным;
                    3)образование сравнительного оборота (синтаксическая объективация);
                    4)свертывание сравнительного оборота в одно слово (лексическая объективация) (Купина).
     Метафора предполагает сложный механизм абстрагирующей работы мысли, который опирается на уже разработанную понятийную "сетку" языка и предполагает наличие семантической системности в языковом сознании личности, которая уже оторвана от текста, то есть психологической основой возникновения метафоры является внутренняя, интериоризированная речь субъекта как способ речемыслительной деятельности (внутреннее оперирование знаками - символами) (Мельников). В основании метафоры лежит логическая операция сравнения , которая опирается на образное сходство (или различие) сравниваемых объектов. Такая операция требует интериоризированности знания (свернутости его в индивидуальном сознании субъекта в виде языковой (знаковой) картины мира). Такой тип знаковой деятельности соответствует реляционистическому пониманию текста: смыслы, фиксируемые текстом, воспринимаются не как постоянные, абсолютные, а как подвижные, относительные. Текст превращается в символическую "решетку", открывая неограниченные возможности для индивидуального творчества как писателя, так и читателя, то есть акцент в познании переносится с объекта на субъект (Мельников). Слово в сознании субъекта уже оторвано от объекта: сначала человек познает себя через объект (и поэтому слово в сознании слито с объектом), затем человек начинает постигать себя и мир через слово - рождается метафора. "Сущность метафоры заключается в приписывании денотату темы признака,принадлежащего денотату образного средства.Этот признак не обозначается отдельным знаком, а представляется нерасчлененно ("скрыт") в составе слова, обозначающего носитель признака. И поэтому "интерпретация иконического знака включает одновременно как опосредованное восприятие (свойства знака, общие со свойствами денотата)" (Тарасова), по той причине, что метафора, в сущности, есть нарушение валентных отношений и нарушение предсказуемости следующего элемента, то есть отклонение от системы. Метафора нова, неожиданна, в ней сгущена, сконцентрирована информация. Метафорические смыслы направлены не на оттачивание слова, а отталкиваются от языка и пользуются словом как готовым знаком знака. Это связано с тем, что основой функционально - семантической характеристики метафоры является ее способность работать на категориальной ошибке и отражать индивидуальность и неповторимость некоторого предмета или явления (Арутюнова).
                    Метафоризация как процесс свертывания информации в слове или тексте полностью направлен на создание символа. Метафорический символ, в свою очередь, может стать моделью по отношению к содержанию целого произведения"(Тарасова). Следовательно, метафора как способ речемыслительной деятельности возникает в трехкомпонентной системе: субъект - слово - объект, - и отношения между словами внутри текста осмысливаются вне пространственных отношений между объектами. Это - определенная ступень абстрактизации, предполагающая восприятие и слова, и образа, и объекта во   времени, в динамике смыслов, в историческом движении сознания. К этому толкает с одной стороны структурно-семантическое развитие языка: каждый компонент по ходу изложения текста развивается, семантически и формально усложняется, причем развитие происходит в пределах данного ряда, - а с другой стороны психологическая процедура проработки синтагматической цепи: формальное заполнение семантического пространства синтагмы - затем снятие логически завершенной парадигмы - интериоризация парадигмы в языковом сознании - осознание языка как системы (норма) - и, наконец, порождение стиля: текст "сжимается" до символа под давлением культуры, а символ эксплицируется в тексте в виде словесного ряда в связи с потребностью в толковании, то есть выступает как порождающая модель текста и стиля.. Следовательно, метафора и как троп и как способ семантической деривации отражает "временной" характер речемыслительной деятельности, так как "метафора интенсивна: она не приращивает смысл, а открывает новый. Метонимия и метафора по - разному относятся к символу: метонимия разрушает  синкретизм традиционных символов, а метафора порождает новые" (Мельников). Таким образом, метафора уникальна, она всегда имеет автора и предстает в языковом сознании личности как стилеобразующий механизм, обеспечивающий творческий процесс писателя и читателя.
       Именно этот стилеобразующий механизм и создает определенные сложности в интерпретации и понимании художественных текстов с позиции нормы и культуры речи. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть под "лингвистическим микроскопом"(Шанский), например, на стихотворение Ф.И. Тютчева "Весенняя гроза" (см.: Мельников), где мы находим сложную метафорическую цепочку слов, кодирующую в своей смысловой структуре все выше описанные процессы:"...Повисли перлы дождевые,\\ И солнце нити золотит." - в этой строчке слово "перлы" (прямое зн."жемчужины") употребляется в метафорическом значении "капли", подчеркнутом эпитетом "дождевые" (метафора возникает в результате объективации скрытого сравнения капель дождя с жемчужинами на основании сходства по цвету: и жемчужины, и капли дождя имеют общий цветовой оттенок - перламутровый, близкий к матовому). На базе цветового оттенка наблюдается развитие метафорического значения и в следующей строчке, где имеет место скрытое сравнение солнечных бликов с золотом. Последняя строфа тютчевского текста вообще представляет целостный метафорический образ грозы (микромиф), где зашифрована сложная авторская мысль, которую и необходимо понять читателю. И здесь без глубоких нормативных знаний по культуре речи не обойтись. Преподаватель по филологии обучает, прежде всего, литературному языку и способам его использования в разных речевых ситуациях с учетом основных коммуникативных качеств литературной речи, а поэт, художник слова показывает их, т.е. демонстрирует с помощью виртуозного использования арсеналов литературного языка. Ведущим среди них является такое качество речи, как выразительность. Именно она и формируется при вдумчивом проникновении читателей в метафоры классических текстов. Поэтому теоретическое представление о природе и способах создания метафор в русском литературном языке напрямую способствует повышению уровня культурной обработанности речи читателей и слушателей. Но у метафоры есть и еще две очень важные для современной культуры поэтической речи  стороны: метафора - это не только стилеобразующий механизм, который обязательно нужно знать преподавателю, но и ментальный и когнитивный процесс, определяющий научное и даже философское мышление. Однако, это уже тема для другого рассуждения.                 
                     Так образный ряд поэтической речи значительно усложняется в следующем  произведении С. Есенина: "Там, где капустные грядки \\Красной водой поливает восход,// Клененочек маленький матке\\ Зеленое вымя сосет."(1910). Здесь мы уже имеем дело с развернутой цепочкой метафорических переносов, в которую включаются разные слова. Так второй стих представляет собой метафорический ряд, содержащий в себе несколько скрытых сравнений, фиксирующих разные акты  сопряжения образов: сочетание "красная вода" полностью несет в себе объект сравнения - свет, который как вода заливает капустные грядки. Словом, указывающим на признак сравнения (красный цвет) является прилагательное "красный". Следующим звеном ряда является скрытое сравнение восхода с человеком, поливающим капустные грядки водой. Так данная строка представляет читателю два переноса, объединенных посредством объекта сравнения "человек": восход как человек, поливающий водой грядки, поливает светом землю. Подобным же образом устроен здесь и второй метафорический ряд, содержащий свернутое сравнение маленького клена с козленком ( на это указывает уменьшительно - ласкательный элемент -еночек -: клененочек - козленочек). Далее употребляются автором прилагательное "зеленое", указывающее вместе с существительным "вымя" на наличие рядом с маленьким деревцем большого дерева подобно матери, находящейся рядом с ребенком. А глагол "сосет" дорисовывает яркую выразительную картину, и в воображении читателя возникает колоритный образ клена и клененочка, который подобен козленочку, сосущему вымя у козы. Так оба ряда метафоризации совмещаются в единый красочный образ, живописующий произрастание и торжество жизни, согретой лучами солнца на восходе.
                       А стихотворение "Поет зима - аукает..."(1910) полностью пронизано метафорическими переносами: "Поет зима - аукает,\\ Мохнатый лес баюкает \\ Стозвоном сосняка.\\ Кругом с тоской глубокою\\ Плывут в страну далекую\\ Седые облака...". Метафоризация образа зимы осуществляется с помощью глаголов "поет", "аукает", "баюкает", которые персонифицируют его и сообщают читателю о скрытом сравнении зимы с человеком. Олицетворением охватывается и образ седых облаков посредством субъективно - психологического символа тоска (степень проявления субъективного переживания выделяется эпитетом "глубокой"). Избранный стилистический прием олицетворения развивается автором на протяжении всего текста и создает объемный, многоуровневый образ восприятия зимы.
                       Итак,  в своих  произведениях Сергей Есенин заявил о себе как мастер  художественного слова, способный создавать глубокие и живописные метафорические образы с помощью  неисчерпаемых ресурсов русского литературного языка. В его творениях нет вульгарности, несмотря на ярко выраженную "народность" избранной им манеры изображения. Это достигается у него путём прозаизации поэтического дискурса.
                         Именно в такой манере работает и анализируемая нами поэтесса. Её  стихотворения, представляющие собой своеобразный симбиоз лирики и прозы, текут легко, незатейливо, эпически. Сочетание, надо сказать, не очень распространенное, но становящееся обычным в нашей современной литературе. Казалось бы, что особенного, но границы между родами литературы заметно стираются в процессе развития лирики, эпоса и драмы. Уже современные теоретики литературы смело выделяют так называемые «смешанные» лиро-эпические жанры. Это поэма, баллада и др. Но даже в традиционных лирических и эпических жанрах происходит интенсивное взаимодействие. И это понятно, потому что литература как искусство слова продолжает развиваться, продолжает поиск адекватных новому содержанию художественных форм выражения. Проза ритмизуется и поэтизируется, а стих, наоборот, прозаизируется. И это определенное веяние времени. Мы это особенно ощущаем в современной «модной» музыке и песенной лирике. Например, ритмический речитатив в «рэпе» или в рок-поэзии и т.д.
   И в данном случае мы имеем дело с таким «пограничным» явлением. Это не вольные ямбы, не ритмическая проза, не стихи в прозе и даже не свободная лирика. Эти формы сегодня стали как бы уже традиционными. Здесь же выдержана поэтическая форма в целом, но совершенно прозаизировано содержание. Прозаизация коснулась самых поэтичных тем. Например, тема счастья-несчастья в стихотворении «Почему не добрый день?»:
                              Почему не добрый день, не добрый вечер?..
                              Почему нам стало поделиться нечем?..
                              Потому что мы на день и ночь разбили сутки,
                              Разменяли своё счастье на минутки.
  Размер и ритм в этом произведении выдержаны, но содержательная сторона не эмоциональна, а повествовательна. По структуре текст представляет собой лирический рассказ о диалоге автора-повествователя с неким собеседником, что уже явно указывает на эпический момент. В течение всего текста лирический рассказчик (если его так можно назвать) повествует о счастье, о  мечтах и желаниях рассказчика, об особенностях реализации счастья среди двоих. Эмоция оценки присутствует только в словах самого рассказчика, что и указывает  на эпичность, прозаизированность изложения, как в балладе.
  Другое стихотворение «Благословляю» также представляет собой прозаизированный вариант микроновеллы в стихотворной форме, посвященной актуальной теме отношений матери и дочери, но не в пафосном варианте, а в обычном бытовом выражении:
                         Я, наверно, как каждая мать,
                         Своей дочери счастья желаю,-
                         Потому что, да что там сказать,
                         Я побольше про жизнь эту знаю.
  Гражданские мотивы тесно переплетаются с лирическими в стихотворении «Умение прощать». Оно выполнено в форме лирического монолога и содержит в себе своеобразное рассуждение о проблеме «Что людям нужно друг от друга?..». Причем в нем образность создается за счет «освежения» обычных разговорных слов и выражений («Друг друга мы находим и теряем…»), что придает тексту декларативно-эпический характер. Особенно ярко гражданственность проявляется в стихотворении «Памяти В. Листьева». Надо отметить, что у автора целый цикл стихотворений выполнен в виде монологов или «скрытых диалогов». Например, «Меня работой не накажешь…» («Немного о себе»), «Меня дорога успокоит…» («Мои настроения»), «Хочу от всех проблем уйти…» и др., в которых чувствуется желание лирического героя поделиться своими переживаниями с другими. Отсюда форма лиро-эпического монолога.
   Среди его произведений мы находим и субъективную лирику, которая отражает индивидуально-авторские переживания и размышления в стремлении организовать диалог с читателем и посвятить его в «тайны» обычного человеческого чувства. Это такие стихотворения, как «Пожелание», «Дочери» («На моём окошке притаилось лето…», «Не хочу не о чём тревожиться…», «Я живу в ожидании чуда» и др.
    В этих лирических произведениях при наличии все той же прозаизации тематики звучит очень редкий для поэзии пафос самокритики, самооценки:
                                    Мои стихи, как письма в никуда,
                                    В них откровения чисты, как слёзы.
                                    В них отражаются и радость, и беда,
                                    Любовь и жизнь, мечты и грёзы…
                                   
                                    А что останется на склоне дней?
                                    Всего одна слезинка на ладони –
                                    В ней  будет горечь жизни всей,
                                    А на душе – ни радости, ни боли.
В условиях этого пафоса автор ищет разные выразительные средства, необычные для языка поэзии, но вполне уместные в прозе. Для этого он вводит в поэтический текст разговорные и даже просторечные элементы, намеренно снижая стиль лирического повествования. Например, поэтесса активно применяет разговорные сравнения:
                               Нам дарит осень встречи, как цветы,
                               И посылает листья – телеграммы.
                               Их получаем я и ты
                               Из рук судьбы – капризной дамы.
                                                              («Осенние подарки»).
Сильная разговорно - просторечная струя утрирует пафос самооценки и переводит лирическое повествование  в план прозаизированного «банального» чувствования. Иногда автор находит перифрастические синтаксические средства для выражения прозаизированного смысла с той же целью усиления избранного стилистического тона. И тогда банальные языковые средства как бы оживают под его пером, приобретая новую свежесть и образную емкость, необходимую для усиления экспрессии:
                                С годами мы становимся мудрей.
                                Мы меньше свои тайны доверяем.
                                Но больше не становится друзей –
                                Находим мы или теряем?..
                                ---------------------------------------------
                                С годами мы становимся мудрей.
                                Поступки наши Бог рассудит.
                                Пусть больше не становится друзей,
                                Но пусть и меньше их не будет!
                                                                 («С годами мы становимся мудрей…»).                             
Подчеркнутые тривиальные афоризмы трансформируются автором и приобретают специфически авторский образный смысл, но налета прозаичности не теряют, так как сохраняют «отсылочный» к поговоркам и речевым штампам подтекст. Именно поэтому они звучат по-новому, приобретая вид авторской метафоры, очерчивающей символические значения.
    Есть авторские находки и в традиционной любовной лирике. Это такие стихотворения, как «Что же вечно?..», «В круговороте торопливых дней…», «Твоя или чужая боль?..», «Хочу понять.», «Как вдалеке любовь чиста…» и др. Автор не идеализирует любовь. В его любовной поэзии нет никакой романтики. Любовь в его представлении чувство совершенно земное, обыкновенное и далеко не пафосное. Поэт смотрит на любовь так же прозаично, как и на мир, себя, окружающих, друзей и другие лирические темы:
                                 Годы улетают, словно птицы,
                                 Нам их не вернуть и не догнать.
                                 Счастье, словно мелкие крупицы,
                                 Буду я в ладошки собирать.
                                                                   («Соберу я счастье по крупицам…»),
                                 Душа моя, как скрипка, плачет
                                 О той любви, которой больше нет.
                                 Возможно, было б всё иначе,
                                 Да и обид не заживает след.
                                                                     («Душа моя, как скрипка, плачет..»).
   Прозаизированный взгляд на любовь обнаруживает особый психологизм переживания, свойственный обычному, рядовому человеку, не титану  и не герою:
                                      Но кому мне излить печаль мою,
                                      Болью с кем поделиться мне,
                                      Что не в силах жить нелюбимою,
                                       Не гореть в этом ярком огне.
                                                                      («Нелюбимая»).
Бытовой, интимный смысл любви и есть находка поэта. Прозаизированная поэтичность обыденности – это то, что мы не замечаем, сталкиваясь с этим изо дня в день, мы пытаемся ее романтизировать, но реальность тянет нас в ряд бытия, и мы изменить это не в состоянии, как бы нам этого не хотелось:
                                       Кто-то, а не ты,
                                       Опять мне ночью снится.
                                       Кто-то, а не ты,
                                       Тайком ко мне стремится.
                                       Кто-то, а не ты,
                                       Целует нежно руки!
                                       Если рядом ты,
                                       Зачем же мы в разлуке?...
                                                                         («Не ты!..»)
  Переходя с одной точки зрения на другую, поэтесса показывает бытовой психологизм любви как со стороны мужчины, так и со стороны женщины. Они разные, но автор своим поэтическим инстинктом улавливает их и демонстрирует для вдумчивого читателя:
                                       Ты – моё пробуждение
                                       От долгого тяжкого сна.
                                       Ты – моё вдохновение,
                                       Мой праздник, моя весна!
                                       Ты – моё спасение,
                                       Маяк в океане разлук!
                                       Ты – моё утешение
                                       От горьких обид и мук…
                                                                   («Ты – для меня»).                                 
   В таком умонастроении автор пытается переосмыслить и значения некоторых слов (потребность в этом у поэтессы неизбежно возникает, когда она видит и чувствует происходящее особенно остро), как, например, в стихотворении «Забываю»:
                                     Забываю этот сон, забываю…
                                     Неудачным наш роман называю.
                                     О случившемся немного жалею
                                     И разлукою с тобою болею
Итак, в авторском пафосе любви больше прозы, чем поэзии. Поэтесса любовь понимает как сугубо интимное болевое чувство, как испытание переживанием.
  Это же настроение сохраняется и в других её произведениях, которые носят явно прозаизированный повествовательный характер. Это стихотворения, посвященные, так сказать, бытийственности любви («Если время придёт», «В любовь, как в Бога, надо верить», «И снова наступает осень» и др.). Например, напоминание о географическом расположении этого чувства с высокой эмоциональной окраской:
                                      Как вдалеке любовь чиста
                                      И непорочна, и красива.
                                      Любить согласна я в мечтах
                                      И о другом бы не спросила.
                                                                 («Как вдалеке любовь чиста…»).
  Автор не стремится к изяществу строки и не украшает свою речь никакими стилистическими приемами. Однако прозаизированность его стиха создает особое незатейливое искреннее настроение, которое не претендует на изыск в литературном смысле, но так близко рядовому читателю:
                                       Ко мне во сне любовь приходит первая.
                                       Она живёт во мне на дне души.
                                       В бессмертие любви поверь, как верю я,
                                       И отрицать, и спорить не спеши!
                                                                    («Любовь живёт во мне…»).
  Но  наибольшей удачей автора я считаю стихотворение «Этюд»:
                                      Поздняя осень…
                                      Улыбка сквозь слёзы…
                                      Морщинки и проседь…
                                      Увядшие розы…
                                      Прощанья и встречи…
                                      Опавшие листья…
                                      Задумчивый вечер…
                                      Багряные кисти…
                                      Картина печали…
                                      Прилив вдохновенья…
                                      Стихи на бумаге!
                                      Момент озаренья… -
В нём чувствуется приближение к поэтическому методу, напоминающему имажинизм. Исходя из анализа, можно заключить, что автор является продолжателем есенинской традиции в поэзии.  Это значит, что у автора есть потенциал, который необходимо реализовывать.
   Итак, стилистика анализируемой поэзии характеризуется особым умонастроением прозаизированного, обыкновенного восприятия лирических событий. Автор в обыденном ищет поэзию,  и это обыденное делает поэзией. Такова примета времени!


                                      Использованная литература:
                1. Арутюнова Н.Д. Языковая метафора.\\ Лингвистика и поэтика.М.,1979;
                2. Купина Н.А. Сущность и возникновение метафоры. АКД. Воронеж,1969;
                3. Матхаузерова С. Древнерусские теории искусства слова. Прага, 1976;
                4. Мельников П.И. О внутреннем тексте как психологическом явлении в обучении студентов \\ Идеология воспитания студенческой молодежи в условиях общественного переустройства. Джамбул, 1996.
                5. Мельников П.И. Природа и человек в познании и языке.\\Экологическое обучение и воспитание в системе народного образования. Джамбул, 1992.
                6. Мельников П.И. Метонимия в древнерусском литературном языке ХУ - ХУ11 веков.АКД.СПб., 1994;
                7. Мельников - Давыдов П.И. Лингвостилистический анализ художественного текста. Борисоглебск, 2004;
                8.Мельников (Давыдов) П.И. Историческая стилистика русского языка  (художественный текст). –  СПб.- Борисоглебск, 2006.
                9.Мельников (Давыдов) П.И. Стилистика русского философского текста: диахронический аспект. Монография.- Санкт-Петербург, 2009.
               10. Мельников - Давыдов П.И. и др. Опыт филологического анализа стихотворения Ф.И.Тютчева "Весенняя гроза"\\ Вуз - школе. Выпуск 4. Борисоглебск,2004;
               11. Мельников (Давыдов) П.И. Историческая стилистика художественного текста – Алма-Ата, 2000.
               12. Тарасова В.К. Словесная метафора как знак. АКД. Л.,1976;
               13. Ульман С. Семантические универсалии \\ Новое в лингвистике - У. м., 1970.
               14.Мельников - Давыдов П.И. Филологический (лингвостилистический) анализ художественного текста. Учебное пособие – Тараз, 1999. 

                                                   Мельников (Давыдов) П.И., отв. редактор.

4

Re: Поэзия в Борисоглебске

Ученье-свет,
Но неучёных тьма.
Прочёл я выше лекцию
Пошёл учиться...
Как может Муза свету научиться..

Я за свободные джунгли!..

5

Re: Поэзия в Борисоглебске

Опять прочёл,опять не понял,
Как Муза зажигает свет..
Я не поэт,я сварщик просто
И от меня вам всем привет!

Я за свободные джунгли!..

Re: Поэзия в Борисоглебске

ПАНОРАМА ПЕРЕЖИВАНИЙ
                               (несколько слов о поэзии С. Чуканова)
     Художественное слово многозначно и полифонично. Художествен¬ный текст имеет нелинейную, многомерную структуру. Все художествен¬ные тексты - подлинные произведения искусства - обладают своими подтекстами - скрытыми,  подразумеваемыми,  зашифрованными смысловыми планами. И определяется это неисчерпаемыми ресурсами системы литературного языка. Всякое живое звучащее слово речи будучи записанным уже автоматически приобретает многозначность, т.к. восприятие его смысла зависит, в первую очередь, от интонации прочтения. Интонация сарказма, к примеру, придаёт слову противоположное значение.
Несомненно, что слово в языке «окрашено» от начала, но контекст или интонация могут изменить изначальную «окраску». Слово может «полинять» или стать «ярче», а порой может поменять значение на противоположное. В стиле поэта, соответственно его художественным замыслам, объединены, внутренне связаны и эстетически оправданы все использо¬ванные художником языковые средства.
        Наиболее существенным, на наш взгляд, является именно то, что стих или, точнее, стихотворная речь – это не речь, не языковое явление в узком смысле понимания, а особым образом организованная художественная речь. Если бы дело шло просто о ритмизованных и зарифмованных фразах, мы могли бы сказать, что стих – это всего лишь искусственно видоизменённая речь или даже речь нарочито искажённая, извращённая. Но, поскольку мы говорим о стихе в подлинном смысле слова, т.е. о стихе, идеальное проявление которого мы находим, например, у Пушкина, мы не можем понять стих как «искусственно» перестроенную и нарочито упорядоченную речь по особым, нелингвистическим (т.е. находящимся за пределами «обыденной» языковой нормы) законам. Истинный поэт действительно «думает стихами» и то, что он говорит стихом, нельзя сказать иначе, без стиха, вне стиха (и даже вне данного, сотворённого поэтом в этом именно произведении стиха).
   Стас работает на удивление в классической манере, что является довольно редким явлением для современной поэзии. В ней сильны тенденции прозаизации. Он «подчинил» стих своим переживаниям, и поэтому для него совершенно не «нужна» «форма». Читатель её как бы не замечает.  Под «формой» ранее подразумевались все «внешние», воспринимаемые нами непосредственно элементы произведения – все составляющие его звуки  и звуковые повторы; ритм в его многообразных проявлениях, интонация, общее строение речи, слова, их сочетания (в том числе так называемые тропы – сравнения, метафоры, эпитеты и т.п.), композиция – то есть взаимное расположение  и связь отдельных частей и т.д.
    Такое чёткое разграничение содержания и формы (и их элементов) является в последние два века необходимым условием для каждой работы о поэзии, для всякого, кто изучает поэтическое творчество. Само по себе это разграничение было необходимым  и очень существенным шагом вперёд в науке о поэзии. Оно позволило глубоко и тщательно анализировать отдельные стороны и элементы произведения. Но в то же время оно стало почвой разнообразных  ошибок, неточностей, искажений. Многие исследователи поэзии словно забыли, что понятия «содержание» и «форма»  – это  созданные нами абстракции, что реально поэтическое произведение едино и нераздельно.
   Разграничение содержания и формы уместно и даже необходимо на исходном, начальном этапе изучения поэзии, на этапе анализа; но конечной стадией исследования является синтез – целостное понятие о поэзии, о реальности поэтического произведения в его единстве. Именно это мы и обнаруживаем в поэзии Чуканова.   Читая произведение, мы непосредственно воспринимаем именно и только его форму. Но каждый элемент этой формы и сама система элементов всецело значимы, имеют свой определённый «смысл». И этот смысл в его цельной полноте и есть содержание произведения. Таким образом, форма не есть нечто самостоятельное; форма – это по сути дела и есть содержание, как оно является вовне, для нас. Воспринимая форму, мы тем самым постигаем содержание. Попытаемся в этом разобраться. Разнотемье в его поэзии говорит о символичности мировосприятия. Например, стихотворение «Авиатор» полностью построено на символах-ассоциатах:
                    Раннее утро –
Солнце встает.
Заспанный, хмуро
Сажусь в вертолёт.
Вот я и птица –
Большая Сова.
Росно искрится
Трава-мурава.-
Здесь представлены как минимум два символа – птица (большая сова) и трава-мурава, - оба традиционные. Такой же символической насыщенностью отличается и «Автограф»:
                    Я от желчи не горю
И любому говорю:
«Крохоборством не души,
Можешь лучше – напиши!»
                     ...Заря тускнеет горевая
В кругу участливых берез.
Моя тетрадка стиховая –
Жилетка, мокрая от слез.
Это произведение имеет ещё и определенный программный характер для творчества автора, т.к. содержит его поэтическое кредо. Это не просто слова – это жизненная позиция поэта, который остро и ёмко с помощью художественного слова может сказать всё то, что другой будет излагать часами. И в этом сила поэзии! Поэтическое слово, основанное на символизации, достигает значительного обобщения и информирует читателя о том, что для обывателя скрыто, как в стихотворении «Борись за себя!»:
Вспомним опыт о лягушках,
Что варились в разных кружках:
Взял одну из них черток,
Бросил сразу в кипяток,
Но она там не сварилась –
Обожглась, бежать пустилась.
Взял тогда чертан другую,
Кинул в воду ледяную,
Постепенно нагревал,
Златы горы обещал.
Та ждала и привыкала,
Никуда не побежала...
P. S.
Русь моя, глаза открой!
Ты же в кружке... во второй.
Таким способом достигается эффект прозрения, а эзопов язык поэтического текста через символы позволяет выразить подлинные патриотические чувства. К этому же состоянию поэт призывает и мнимой собеседнице, к которой обращается в стихотворении «Глоток непонимания»:
                     Пойми меня, не говоря ни слова,
Почувствуй, как я без любви устал.
Не будь так неприступна и сурова
Пока тебя желать не перестал.
Зачем бежишь, не говоря ни слова,
Не вняв моим признаньям и тоске?
Ведь я плыву, как дым печальный, снова
По одинокой, ледяной реке.
Ушла, не поняла, не обогрела...
А, может быть, неверно поняла?
И, что моя душа в сердцах пропела,
Ты за зловещий вопль приняла?!
Тема любви также оказывается зашифрованной эзоповым языком символов. Но мы разные, и непонимание между нами неизбежно. Необходима огромная работа души, чтобы воцарилось понимание.
      Поэзия Стаса Чуканова чрезвычайно интересна и эмоционально насыщенна. Она полна скрытых символов, покоящихся за художественным словом. Только умный читатель способен их раскрыть и почувствовать всю глубину переживаний поэта. О его стихах можно писать много, но я лишь призываю вдумчивого читателя проникнуть самому в художественную ёмкость произведений автора!

                                                                                       Отв. редактор.

7

Re: Поэзия в Борисоглебске

Нет!Не осилить мне ученья
Учёных слов не выучить никак
Но не впадаю я в унынье
Ко мне приходит Муза ,просто так...

Я за свободные джунгли!..

Re: Поэзия в Борисоглебске

«ПЛЕТЕНИЕ СЛОВЕС» ИЛИ ТАЙНОПИСЬ ДУШИ?
                          (о лирическом бенефисе Юлии )
               Мельников (Давыдов) П.И., к.ф.н., доц., проф. МАН

     Поэзия – это, прежде всего, искусство. Содержанием стихотворного произведения  является определенная мысль, окрашенная в эмоционально-экспрессивные тона. Она в отличие от иных видов мысли, например, философской, публицистической, научной или автобиографической, мемуарной, выражена в стройной и изящной стихотворной форме. Правда, о современной «массовой» поэзии это сказать все труднее и труднее. Поэт высказывает свою мысль образно, создавая определенные картины жизни души, чувственной сферы, пейзажи, используя яркие эпитеты и метафоры. Есть и поэзия, лишенная образности слова, и тогда она - лишь особая форма выражения мысли, окрашенной чувством.
   Понимание поэзии как искусства – это ведущая проблема, стоящая перед каждым, кто хочет «войти» в поэзию и сделать  ее своим достоянием. Дело в том, что многие и многие люди, даже серьезно интересующиеся поэзией ( а нередко и пробующие сами сочинять стихи), не осознают этой проблемы. Любой человек так или иначе понимает, что для действительного восприятия серьезной музыки нужна определенная подготовка, что для этого необходимо как-то овладеть самим «языком» музыки. Но в то же время большинство людей полагает, что для восприятия поэзии никакой подготовки не требуется – достаточно просто уметь читать… (см.: Кожинов В.В.). Это глубокое заблуждение. Помимо всего, относящегося к эстетическому воспитанию художественного вкуса, читатель поэзии должен еще ориентироваться в элементах литературной теории (я уже не говорю о знаниях в области поэтики, лингвистики и стилистики).
    Конечно же, в искусстве слова, как и в искусстве звука, есть широкая сфера «легкой поэзии», аналогичной «легкой музыке», которая воспринимается гораздо проще. В современной культуре, особенно «массовой», удельный вес «легкой  музыки» (то бишь, эстрады) значительно вырос и продолжает расти. Это объясняется  её более высокой доступностью для разных слоев населения, особенно для молодёжи. Не стоит особенно распространяться о наличии самого широкого спектра различных направлений и стилей на современной эстраде от рэпа до рока. Некоторые из них довольно примитивны и чрезвычайно «плоски» для культурного «уха», другие имеют кое - что от художественной формы и даже претендуют на оригинальный смысл (например, некоторые направления рока). А отдельные эстрадные произведения могут «похвастаться» даже неплохим художественным вкусом.
    Примерно подобная ситуация складывается  и в «легкой поэзии», т.к. она обычно тесно связана с музыкой, с исполнением. Уже в прошлом столетии, в период кризиса классического литературного канона обозначились и процвели различные художественные стили и направления. Это  и модернизм, и символизм, и футуризм, и акмеизм, и кубизм, и абстракционизм, и многие другие. Уже тогда поэты, двигаясь от реализма к импрессионизму и экспрессионизму, пытались обозначить нечто большее, чем то, что было заложено в норме классического канона. Они искали (и у них была точка отсчета, и не одна). Особенно сильное влияние на русскую поэзию этого периода оказал французский символизм: «Наше время должно определить двумя противоположными чертами – это время самого крайнего материализма и вместе с тем самых страстных идеальных порывов духа. Мы присутствуем при великой, многозначительной борьбе двух взглядов на жизнь, двух диаметрально противоположных миросозерцаний. Последние требования религиозного чувства сталкиваются с последними выводами опытных знаний» - писал Д.С. Мережковский на заре становления модернизма и, впоследствии, символизма.
    Эти направления взорвали русский классический канон, и за объектом художники увидели субъект с его чувствами, страданиями и переживаниями, что скрывалось за установками и условностями «чистого искусства». Жизнь требовала кардинальной смелости, и ее дали представители новых литературных школ и стилей: «Символы должны естественно и невольно выливаться из глубины действительности. Если же автор искусственно их придумывает, чтобы выразить какую-нибудь идею, они превращаются в мертвые аллегории, которые ничего, кроме отвращения, как все мертвое, не могут возбудить» (Мережковский Д.С.). Эта установка была задана еще столетие назад, и уже тогда произошла активизация личности в поэзии.
   А сейчас, казалось бы, каждый имеет право писать всё, что захочет. Но это  не совсем так. Есть нормы русского литературного языка, нарушать которые, начиная с модернистов и им подобных, не имеет право никто (на них, конечно, покушаются и на государственном уровне), но, слава Богу, не покушаются люди, которые действительно умеют писать. Это большая редкость в нашей жизни. И мы имеем полное моральное право представить нового автора, который пытается найти свое лицо в поэзии.
    В данном случае мы имеем дело с попыткой отразить в стихотворном тексте своеобразные эмоционально-чувственные переживания, как специфический «срез» современной жизни. Именно сейчас произошло понимание в полном объеме понятия «модернизм» (только после того, как в науке появилось понятие постмодернизма): не удивительно, суть культурного явления мы начинаем понимать только после того, как оканчивается целая эпоха. Именно в такое время мы живем сейчас. И только молодежь, как специфический барометр социальных изменений, начинает улавливать и довольно выпукло представлять в своем творчестве.
     Анализируемая поэзия представляет собой оригинальный «коллаж» циркулирующих  в молодежной субкультуре чувств и представлений, которые, порой, бывают слабо доступны другим возрастным группам (они, просто, либо пережили это, либо их это не коснулось по разным причинам), или которых стараются обойти в силу различных психологических комплексов, от которых не успели еще избавиться. Последнее обстоятельство становится особенно выпуклым в силу устойчивости «советских» представлений в постсоветский период.
     В стихотворении «Черно-белая пустота» очень точно подмечено, что у подавляющего большинства людей, не способных любить, восприятие мира сугубо черно-белое, т.е. бедное, пустое:
                                 То, что было вчера – далеко.
                             Я на мир по-другому смотрела.
                             Говорят, что есть в мире любовь
                             И я  то же однажды сказала.-
Иллюзии рано или поздно рушатся, и человек видит, что чувство – всего лишь «кораблик», который исчезает во мраке жизни. Это банально, но это –факт. Самое удивительное заключается в том, что автор находит оригинальные художественные средства, чтобы банальность перестала быть банальностью.
    Далее тексты становятся более специфичными: автор становится избирательным в своих художественных и языковых средствах. Об этом свидетельствует следующее произведение « Мороз рисует розы на стекле»:
                            В разбитой вазе мертвые цветы
                            Терзают душу памятью о том,
                            Что были светлыми когда-то я и ты,
                            Но это в прошлом. В прошлом, за бортом.-
в котором рисуются образы декадентского типа и обозначается то, что обычно является отрицательным в любовной ситуации. Это взгляд не с позиции жизни, а с позиции смерти. Он является основной эмоционально-экспрессивной доминантой анализируемых текстов. В этом отношении палитра чувств у автора достаточно бедная: это несчастная любовь, умирание, смерть, бедствие, разрушение и все остальное в том же духе. Например, стихотворение «Субтильное сердце» полностью пропитано этой тематикой:          И тебя, оттолкнув с раздражением,
                             Не убью, как убила тогда.
                             И не стану я вечным мгновением
                             Ни любовью твоей навсегда.
Конечно же, тема смерти в русской поэзии – тема сравнительно неважно разработанная. Она очень тесно связана с мироощущением автора, с его представлениями об основных особенностях человека. Одним из первых в этой области был М.Ю. Лермонтов, который впервые в русской лирике стал разрабатывать темы смерти, разложения, самоубийства, суицида, некрофилии и других ракурсов рассмотрения жизни  из этого «угла». Для того, чтобы это понять, читайте приложение о теме смерти в лирике Лермонтова в конце этой книги и помните, что это было написано почти двести лет назад. Данный факт говорит о значимости поднятых проблем во все времена независимо от эпохи.
     Тема смерти актуальна для современной молодежной поэзии в силу не только сложности времени (оно сложно всегда и во все времена), а в силу усложнения человеческой психики: современные молодые люди гораздо более чувствительны и менее устойчивы к испытаниям. Это и выражается в анализируемых произведениях, несмотря на непоэтичность избранной темы:
                             Накапаем друг  другу кислоты
                             Мы в души. И умрем на время.
                             И в мире станет меньше красоты,
                             Когда любовь тяжелая, как бремя.
                             И непонятная, и страшная как смерть.
                             И как стрела, не в сердце, а в затылке.
                             И так же больно ей в лицо смотреть,
                             Как на последствия ужаснейшей ошибки.
  Избрать это в качестве предмета для поэзии рискнёт не каждый, и уже заслуживает внимания читателя. А ведь по сути автор совершенно прав: современные интимные отношения – это своеобразная отрава для обоих – оба вступают в ненужную, но азартную борьбу между собою, и, самое главное, непонятно зачем. И только при чтении начинаешь понимать, зачем автор об этом пишет. Это особенно четко чувствуется в стихотворении «Изнанка», где Юлия пытается дать анализ умиранию чувства любви. Такой же психопатологический  анализ она проделывает и в других свои произведениях, полностью отвлекшись от необходимости показать положительную сторону явления (так сказать).
                             Оборвалась пуповина вселенной,
                             И, пальцами звезд касаясь нетленных,
                             Свободно ты падаешь вниз,
                             Ломая пустоту руками.
   Это происходит не потому, что в современной поэзии (несмотря на символистов, и прочих декадентов) отсутствует лирическое повествование об анатомическом процессе расчленения и умертвления любви. Эта процедура вызвала бы отвращение, если бы не была столь живописуема и почти натурально правдива. Юлия применяет хорошее чувство языка с целью создания выпуклых, ярких и впечатляющих образов, позволяющих почти визуально передать глубокие чувственные переживания:
                              Остановите мгновение,
                               Чтоб вечно быть нам красивыми,
                                Чтоб быть нам листьями алыми,
                                Укрывшими землю холодную,
                                От бед и горя усталую,
                                Навечно в небо влюбленную.
   Она выходит за пределы межчеловеческих отношений и вкрапливает в тренсценденцию любви всё окружающее, как непосредственных участников происходящего. И тут мы начинаем задумываться о стиле и методе избранной художественной манеры изложения. Конечно же, здесь слышатся отголоски русской рок-поэзии, переплавка отдельных поэтических мотивов из творчества подросткой субкультуры и т.д. Но поданы они оригинально:
                                 Я видела тонкие, хрупкие скалы
                                 В мерцании бледном потухших закатов.
                                 Я видела это в окно мрачной залы,
                                 Где пыль, словно пепел застыла на латах.
Специфика романтической ориентации на средневековье одета здесь в замысловатую форму словесных оборотов, редких не только для классической поэзии, но и для современной эстрадной. Романтизм мало и кратко цвел в истории русской литературы, оставив нам яркие образцы романтической поэзии. Здесь же мы находим необычное соединение романтической поэтики с древнерусским «плетением словес», что является весьма своеобразным для лирического повествования:
                                  Где ты, высокий с пальцами ювелирными,
                                  Взмахами мыслей рисуешь созвездия,
                                  Взглядами тихо обманными, мирными
                                   Ищешь во мне отголоски бесчестия
                                   Давних времен.
Но плетение это характеризуется метафорической сочетаемостью (неожиданными соединениями) слов, которые в обычной (и даже литературной) речи почти никогда не вступают в связь. Это особенно интересно, потому что в словесной структуре анализируемых произведений редко встречаются так называемые просторечные (молодежные) и жаргонные слова и выражения. Это наводит на определенные раздумия по поводу необходимости расширения поэтологических возможностей рядовых литературных слов:    Как от ужаса глаза распахнулись -
                                     Разве цветы заковывают в железо?
                                     Разве в железе останется тонкая прелесть?
                                     Может, затем, чтоб от ветра не гнулись,
                                      Или чтоб боль зажила поскорей от пореза?
   Необычная сочетаемость не только расширяет лексико-семантические возможности слов, но и во многом делает образность далеко выходящей за рамки возможностей слов. И тут мы можем говорить уже не об образности (даже специфически художественной), а о символичности: «поэт, создавая свое символическое произведение, от абстрактного идет к конкретному, от идеи к образу, - тот, кто знакомится с его произведениями, восходит от картины к душе ее, от непосредственных образов, прекрасных в своем самостоятельном существовании, к скрытой в них духовной идеальности, придающей им двойную силу» (К. Бальмонт). Именно это мы и находим здесь у Юлии, которая применяет синтез символизма с романтическим пафосом, хоть и пессимистического типа (таково её умонастроение):
                                      У тебя глаза без души и ладони без линий,
                                      Серый путь твой из камня, лишенный сияния света.
                                      На ресницах твоих пыль веков так похожа на иней.
                                      Бесконечен туннель, от вопроса ведущий к ответу.
Конечно же, это - суждения, сделанные при прочтении в первом приближении. Однако, понятно совершенно одно: перед нами оригинальные стихотворные произведения, нуждающиеся во внимании читателя уже потому, что тема смерти редко звучит в нашей поэзии.

                                                                                     Отв. редактор.

9

Re: Поэзия в Борисоглебске

Перепост из ОК

14 декабря в Воронеже прошла презентация фотопоэтического альбома "Между Вороной и Хопром" литературно-творческого объединения "ЛИК" г.Борисоглебск

Презентация фотопоэтического альбома "Между Вороной и Хопром" Воронеж 14 декабря 2013
Опубликовано 16 Дек 2013 г., автор видео А.Тараканов