Борисоглебск Online

22.   Мелкие пакости и крупное фиаско

Мы повзрослели

Анька Тюнина – винтик в механизме любви

Жестокая месть Вальки «Мухи»

Влюбляться в старух – не моя привилегия.  Но случалось. Одна такая влюблённость стоила мне года жизни. Иначе говоря – второго года в седьмом классе.  И угораздило ж!

Однако мог ли я предположить, что мечта всего лета, фея с кружевными перчатками, окажется  на вторых ролях? О, как мы меняемся за год в том возрасте! И лицом, и характером, и запросами. Впрочем, первое полугодие Зойка была единственной и неповторимой.

В школу она пришла гордая и заслуженная. На её летнем счету было множество успехов у особей не моей простонародной категории. Не подозревая о моих честолюбивых  намерениях, она обратилась ко мне как к рядовому однокласснику:

Ну,  может дашь пройти? Чего проход занял? – я,  в самом деле, ждал её в проходе к парте, где уже сидела Анька Тюнина, её вечная подружка-дурнушка.

-   Дорогу  королеве Шанте-Клер! – (Я мог засобачить и покруче, но нечто французское показалось  более уместным). Как мог,  расшаркался, удивив больше не Зойку, а смотревших на неё парней своего класса.   

     Зойка покривилась. Надо думать, курсанты изъяснялись и расшаркивались ещё изящнее, а может она за танцами вообще ни одного французского романа не прочитала. Короче – не оценила. Села за свою парту и  только не зевнула от презрения к  окружающему  «серпентарию».

 Парта перед ней уже была занята (места в начале года мы выбирали и отвоёвывали сами) Валькой Матвеевой, «Мухой» в обиходе. Я ей улыбнулся:

 -   С кем сидишь, Цокотуха?

 -   Ой, наверное – с тобой.  Одна пока.

 -  Славненько! Вот, рядом, свободное место. Подь туда, а?

 Валька, кажется, огорчившись, перебралась на другое место. Но лучше б я этого так грубо не делал.  «Муха» поняла меня с полу хода (Лазутина!), и  надолго посвятила себя мщению и мелким пакостям персонально мне.

 Зойка утвердилась в  классе (каждый в этом возрасте зарабатывает и «отрабатывет» свой  имидж), как  «красивая троечница, глядящая на всех с высока».  Меня она упорно одаривала не равнодушием, а презрением. При всей моей любви к литературе,  Пушкина  и его мудрое «Чем меньше женщину мы любим…»,  я долго постигал на собственной шкуре. Зойка, наблюдая мой откровенный интерес к ней, только оттачивала на нём способность усугублять мужскую зависимость от своих достоинств.  И преуспела!  Единственное, до чего она снизошла в отношении меня, это - «подставила Аньку».     

 Анька  была первой в моём опыте из породы мелкотравчатых поклонниц. Манеры их «завлеканий»  меня бесили своей прямотой  и наивностью. Получив очередную двойку у доски, Анька шла к своей парте (предпоследней в ряду), улыбаясь и колыша кругленькими бёдрами, подав вперёд живот так, что короткая юбчонка укорачивалась ещё больше, а  коленки в чулках должны были (по её мнению), привлечь горячий взор  кавалера. «Да хоть единица!» - говорил весь её вид. -  «Есть вещи поважнее этих пошлых оценок!»  - Последнее рассуждение адресовалось мне. Ещё. У Аньки были красивые пальцы и ногти, (не будь мои собственные так уродливы – я б, может, этого и не заметил), и она надоедала мне постоянной их демонстрацией: то подчеркнёт перед глазами строчку в «немецком», с просьбой  «перевести»,  (хоть знала, что я – «дуб» в предмете), либо показательно их  разглядывает перед моим носом,  бескорыстно представляя и мне возможность любоваться ими же.

 А «запала» она на меня по скверной нелепости.  Желая хоть как-то воздействовать на Зойку, я сделал вид, что за их партой меня интересует кругленькая Анька. Но вместо желанной ревности Зойка подарила мне   подлую авантюру.  Она очень быстро сумела внушить Аньке, что я без ума  от неё, коротышки.  Бедная Анька долго тщилась  взлелеять мои чувства до откровений, но…   Как она ошибалась! Я в принципе не любюил двоечниц! Я с детства обожал отличниц! А терпел троечниц (да, Зойка-то!) только красивых.  Да, вот они-то меня - ?

В этой ситуации и наступил час Вальки Матвеевой.

О её мелких уколах не обмолвимся.  Я был толстокожий, а двойки за полгода меня даже щекотать перестали.  Любовь, вот моё больное место!  И Валька целила в него, И вот что  сотворила, язва!

С Валькой «Мухой» сидела Ирка Наседкина. Девочка-персона! Крупная, умная, по-взрослому красивая, с золотыми волосами, независимая и добрая. Дочка  руководителя какой-то стройконторы. Единственная отличница в классе, член  всяких школьных активов, редактор стенгазеты.  И после этого - далеко не всего! - я её не любил - спросите вы? Как  можно! Любил! В тайне от себя. Порой мучительно душил эту любовь и боялся её.  Во-первых – «Куда мне до неё!» - (Папаша!) А во-вторых, мой беспардонный талант ещё в прошлом году угробил всякую перспективу в отношении  этой богини:  в том суматошном  6-м «г», не предвидя последствий, написал я по какому-то поводу о ней: «Нет на свете краше

                        Ираиды нашей

                         Рыжей, конопатой как …»   (молчу, молчу). И т.д. …       

 Творение Ирку, казалось, не впечатлило. В отличие от Филатовой, она покивала головой, улыбнулась как-то снисходительно и по-доброму, почти по-матерински. Казалось, сейчас погладит по голове балбеса. А теперь  она - в обиде, сам - в сомнениях,   чувства - «наперекосяк». 

  Конечно,  талантов «Мухи» не хватило бы на выходку, которая стоила мне чувствительной потери.  И рука Ирки в этом деле буквально  «читалась».    

  Анька приходила в школу раньше других.  Идя к своей парте, я обратил внимание на её пристальный взгляд на меня.  Она ещё и тихонько похихикивала. Садясь перед нею я приветливо спросил:

   -   Чему рада, Тюнёк?  Рупь нашла?

   -   Нет, лучше!

   -   Поделись,  ты  ж  добрая.

   -   Пожалуйста.

   Она откинула крышку своей половины парты, и на обратной её стороне  я увидел приколотый кнопками тетрадный лист с рисунком и  мелкой подписью в четыре строки. Стихи, вроде.  Прочитать перевёрнутое непросто, рисунок понять - тоже. 

   -  Иди сюда, прочитаешь, - пригласила Анька.

   Я перепрыгнул к Аньке и увидал рисунок карандашом, довольно красивый: забор из колов и двоек, за ним парень от плеч, в фуражке на бекрень, в одну сторону – чуб, в  другую – цветы за ухом. Подпись, вернее – четверостишье, поясняло ситуацию:

                        «Пять колов, четыре двойки

                        Не беда и не позор

                        Я за то – жених у Зойки

                        А для  Нюськи – ухажор».

  И ниже – каракулями:   Алик Сорокин, поэт.

  Я так оторопел, что рука, автоматически тянувшаяся к листку, что б сорвать его, делала это слишком медленно. Анька опередила меня, смяв и сорвав листок с доски. Очнувшись, я врубился в процесс, схватив торчащий из горсти Аньки конец  бумажки, рванул его к себе. Оторвалась половина. Свою половину Анька отдавать не хотела, хотя я и домогался ожесточённо. Она  стала засовывать её у шеи под фартук.  Бросив взгляд на класс, нет ли учителя, я заметил стоящую уже у парты Зойку, поднявшийся из-за парт любопытствующий народ седьмого класса и ринулся за пазуху Аньки. 

-   Ой!  Он меня - за грудь!  Щекотно!!! – завопила Анька почти радостно на весь класс.

Она меня просто оглушила, потому что кричала непосредственно мне в ухо, а я, выходило, обнимал её правой рукой, а левой  натурально, что называется, щупал. Право слово, Анька была мне противна, но что я мог сказать?  Спасибо  Володьке  «Капитану». Он был свидетелем, как и все, но хладнокровен и точен в оценках:

 -   Грудь у неё? Две сопли на припёке! Души её, Алька!

Зойка  в это время тащила меня  за рубашку из-за парты:

-   П-шшёл, нечистый!  Лапаешь тут! – и,  вместе с подключившейся  к яростной возне «Мухой»,  меня вытолкали  в  проход  без добычи.

      Я сел за свою парту, как всегда спиной к стене, лицом к классу. Урок ещё не начался. Развернул смятую в руке бумажку. Ага!  У меня были стихи, самая компрометирующая часть бездарной кляузы. А подпись!  «Сорокин…Поэт…» Сволочи! Кто ж это? Тюнина, что ль так может? Ни в жисть! Ирка? А ей-то зачем? Я ещё раз прочитал текст и с остервенением, на глазах у Зойки и Аньки, в мельчайшие  куски изорвал клочок бумаги. Анька потускнела:   

 -   Стихи-т  хорошие. Хоть запомнил? Зойке рассакажи. - (У Аньки память была – ни к чёрту). Однако –  издевалась.

-   Давай сюда рисунок, расскажу. – Я никак не мог остыть.

-   Шиш!  На  доску повесим.

-   Вешайте! Это там - не я.  Курсант Зойкин.

Анька  пожевала  губы,  а  Зойка,  открыв  свою парту,  ойкнула:   на   крышке, изнутри,  был приколот такой же листок. Заметил, только, что это была скверная копия, исполненная чернилами.  Да что ж за напасть! Не иначе –  Валька, стервоза! Сорвать и уничтожить!

  Но, не  успел я сделать движение, как четыре изящные ручки вскинулись в пространство и прикрыли компромат,  как  святыню. Класс немедленно отвернулся от вошедшей учительницы и, наблюдая нас, умолк в ожидании. Но… Бумагой  с торжеством завладели дамы! Уклоняясь от моих рукомаханий, игнорируя Валентину Александровну (литература!), они  спрятали трофей в Зойкину сумку, (боже избавь - не за пазуху!), и виновато опустились на свою скамейку, оправляя фартуки.     

      А Валька «Муха» долго искала свою ручку, пока в середине урока она не выкатилась из Зойкиной парты.  Я  кулаком  пригрозил «копиистке», но что это меняло?