Террористки в царской: России Мария Спиридонова, Александра Измайлович (Страница 3 из 4)

Себе-то вожди позволяли, естественно, всё, а вот при охмуряже дурочек пели совсем другие песни.

http://www.sotnia.ru/forum/viewtopic.ph … 7c#p961245

«К делу о погроме»
«Томские епархиальные ведомости» №17, 15 августа 1909 года:

17 августа назначено в здешнем окружном суде к разбору дело о Томском погроме 1905 года.

Жители Томска давно ожидают суда правого по этому делу. Виновные, кто бы они ни были, несомненно, должны понести заслуженную кару, дабы и впредь никому не повадно было.

Обывателей в настоящее время волнует то обстоятельство, что всех ли виновных судят?.. Будут ли судить только тех, кто попался с шубой, с мешком муки, кожей и т.п., то есть, как говорится, хвосты, последствие злой воли других людей, преследовавших совсем иные цели, или же будут фигурировать на суде и главные виновники октябрьских событий, т.е. та группа людей (часть которой за четыре года до событий попала даже в заправилы городского общественного управления), которая, посредством устройства забастовок и бойкотов всех видов, закрытием торговли всех наименований, прекращением подвоза жизненных припасов, устройством митингов, топтанием в грязь святого Имени Царя и т.д. - без конца - добивалась ниспровержения существующего государственного строя, устройства демократической республики, разных автономий… всего, впрочем, теперь не перечтёшь, а главное, для себя тёпленьких местечек и должностей на спине Русского обывателя.

В этом жители Томска находятся в совершенном неведении, так как, так называемая «прогрессивная» печать звонит только о погроме и погромщиках, о главных же виновниках всех предшествовавших 20-му октября (1905 г.) безобразий благосклонно замалчивает. Следствие, ведённое после октябрьских дней, обывателям кажется ведённым односторонне, так как публикации следователя, расклеенные тогда по улицам, сводились к вызову очевидцев для дачи показаний о виновниках погрома и … больше ничего. О главной же, начальной причине погрома ни слова.

Обидно, незаметно прошло даже убийство несчастного крестьянина Ивана Коревского, сброшенного для потехи, или чтобы сорвать злобу, в ночь на 24 октября с думского моста на лёд реки Ушайки, хотя на утро, ночной караульный у дома Флеера подробно повествовал сотню раз все это событие сотням проходивших мимо людей и называл фамилии самых убийц. Даже это преступление, ставшее известным массе людей, для следователя осталось неизвестным.

Итак, обыватели стоят теперь перед загадкой: кого будут судить?

Погромщиков ли только или всех?

Раскроется ли это дело как на ладони, и будет суд правый, или же сведётся только на грабёж, бездействие и провокаторство (как вопят «прогрессивные» газеты) власти, и затем сдастся в архив, а главные виновники, прикрытые всё той же «прогрессивной» клоакой, останутся в стороне и снова потянутся к городским выборным урнам и снова начнут с того же, с чего начали и в 1902 году, только теперь они, уже наученные горьким опытом, поведут дело много осторожнее.

Постараемся до некоторой степени восстановить в памяти события, предшествовавшие злополучному 1905 году и самые октябрьские происшествия, и тем хоть немного выяснить причины так называемого «погрома».

На четырёхлетие 1902-1905 года был избран в большей части интеллигентный «прогрессивный» состав городской управы с
несомненно «прогрессивным» городским головой.

Избиратели первое время (хотя, положим, не все) были довольны; теперь и у нас, говорили они, будет что-нибудь делаться, а то застой как будто какой-то, да и жить, может, будет полегче.

И действительно, с первого же времени дела во всех концах города закипели: там строили, там копали, там покупали…

- Ничего, - говорили обыватели, - действуют наши. Ладно!

Так прошло два года; только стали обыватели примечать, что стало жить много тяжелее: дрова вместо обычных 3 руб. 50 коп. - 4 руб. стали 6 - 10 руб.; кирпич вместо 15-20 руб. за тысячу стал 30 - 35 руб.; а если бедняку починить печку после наводнения или по ветхости понадобится купить 3-4 сотни, то отдай по четыре рублика за сотенку.

Выстроит что управа, - все ещё не покрытое, валится. Улицы ранее хоть и были грязнее грязи, но всё-таки по ним ездили, а теперь некоторые так и просто загородили жердями, - мостить-де скоро не собираемся. Поддержка проездных улиц ограничивалась возкою грязи с одной улицы на другую.

Из думских заседаний только и слышалось: «занят!», «заложить!», «взять из такого-то специального капитала!», «взять временно весь такой-то специальный капитал!»; «увеличить такой-то налог!»; «изыскать средства!»…

А строющиеся постройки все валились.

Строились торговые ряды там, где и через полвека никто не будет их арендовать.

Завелась агрономия (стоившая в конце концов с лишним 40 тысяч руб.) и продажа из неё в летние дни на базаре по пятницам укропу и редису на семь гривен серебром.

А из думы всё чаще и чаще раздавалось: - «Занят!»; «сделать заём!».

Подоспела несчастная война, а с ней вместе и мобилизация, понадобилось добавить в управу человек 5-6 писцов, предложение громадное, но вместо тружеников городские заправилы набрали десятка два жиганов и студентов, которые курили, читали газеты, бегали по канцеляриям управы, спорили о политике, а дело не делали, жалование же получали исправно.

Стали получаться с войны «худые» вести, эти новые служащие от восторгу скакали, гоготали, чуть не плясали на занятиях.

И все это во всеуслышание, на виду у «прогрессивных» заправил и нисколько не стесняясь массы постоянно приходивших по делам обывателей, да и сами заправилы нисколько этим не шокировались, как будто так и было должно.

В думских заседаниях меньшинство благомыслящих гласных были совсем сбиты, так как они там совершенно откровенно высмеивались гласными «прогрессистами».

Предлагались и принимались в думе головокружительные проекты – вроде заведения собственного пароходства… проектировалось даже завести собственных десять (!) коров для урегулирования базарных цен на молоко (!!) - это при ежедневном употреблении горожанами молока в количестве трех тысяч ведер! И т.д. и т.д.

Обыватели стали хмуры, при разговоре между собой о городских делах избегали глядеть друг другу в глаза; не стало слышно: «Действуют наши! - Ладно!»

Стали только чутко прислушиваться, что делается в управе.

А оттуда все: «Занят!»; «изыскать!».

Настало 18 января 1905 года.

Революционеры-манифестанты в виде студентов и девчонок в коричневых юбчонках, со странными красными лоскутками на палках, разгоняемые на улице казаками, нашли благосклонный приют в городской управе, где они в печах прятали свои эмблемы - красные лоскутки. В управе, между тем, стоял дым коромыслом. Служащие в то время, как выше сказано, студенты в присутственные часы, при наличности заправил, бегали по всем канцеляриям управы как исступленные, читали или, вернее, выкрикивали приходящим обывателям прокламации, изрыгали хулы на Государя… Один из них (Куланда) подскочил к смотрителю городского ассенизационного обоза Рымареву и, начав читать ему прокламацию, употребил нецензурное слово на Государя… Не стерпел поношения своего Царя старый солдат, развернулся … и ноги у того только мелькнули кверху, да зубов выскочило несколько; вскочил обиженный и в присутствие с жалобой к голове на обидчика. Вскипело «прогрессивное» сердце городского головы.

- Как ты смел в здании управы при открытом присутствии разбойничать? - Я тебя сейчас вон со службы!

- А если Вы меня сейчас вон со службы, - нашёлся старый солдат, - то я сейчас же к жандармскому и заявлю, что у вас тут при открытом присутствии делается!

Перетрусил именитый городской голова, замялся, сбило спесь (до октября еще далеко) - «Да как же, да нельзя же»… И так дело обошлось, и Рымарёв и до сих пор служит.

А избиратели все это слышали и видели, хмурились, так сказать, уходили в себя.

Около этого же времени ухнул безвозвратно городской запасной капитал.

С проведением водопровода вместо ожидавшегося оздоровления города переполнились все городские больницы. Покойников отпевали по церквам ежедневно десятками. В начале 1905 года были распущены из всех гимназий ученики и ученицы по случаю скарлатины.

Водопровод между тем то тут, то там лопался…

Городские молодые леса вырубали.

У Родионова купили негодный для мощения камень, обошедшийся в 63 рубля за куб, а обыватели знали, что образцы этого камня были забракованы думою ещё 17 или 18 октября 1903 года.

Для хозяйственных работ прикупили к старым 52-м ещё 50 лошадей по 60-75 руб., из которых через неделю же 8 лошадей поставили на покой и городские харчи за негодностью. На остальных хозяйственным способом возили летом на соборную площадь песок для мощения, который за три версты возки стоил управе около 19 рублей за куб. А частные подрядчики просили 8 руб. 50 коп. - так управцы не дали!

Обыватели начали поговаривать, что управцы город зорят намеренно, к этому из какой-то версии узнали, что будто бы постройка водопровода была сдана Бромлею не без греха (то есть, за взятки - прим. «Православного Набата»).

Из России и из других сибирских городов давно уже доносились слухи, что и там города под флагом наведения культуры «прогрессистами» зорятся намеренно с предвзятою целью.

С 18 января управцы, а главное, городской голова, окончательно потеряли у обывателей всякое доверие. Летом того года голова и двое из гласных (красные вожаки, как называли их обыватели) ездили в Петербург на какие-то съезды; обыватели не замедлили отождествить это с практиковавшимися тогда революционными съездами.

Немало затем подлили масла в огонь доложенные городским головой в заседании думы 16 сентября два заявления от евреев и от 19 гласных (известного направления) об отсрочке городских выборов. Обыватели чудно были осведомлены о подкладке этих заявлений.

Настал обильный событиями октябрь месяц.

На 8 число этого месяца приват-доцентом университета Бутятиным назначена была для прочтения в зале городской Думы лекция о противочумных прививках; по прибытии Бутягина в думский зал, ему собравшиеся уже там евреи при бытности почти всего состава управы, запросто сказали, что лекция - вещь хорошая, но они лучше предпочитают заняться совсем другими делами, а вы, мол, нам вовсе не нужны. И пошла затем писать губерния!

Кричали: «Долой Монархию!», обсуждали средства для ниспровержения правительства, устанавливали учредительное собрание… Сам городской Голова вместо разгона этого почтенного собрания время от времени выходил к ним из кабинета и шептался…
Университет
Город Томск. Императорский университет
Главное удивительно, что господа «ашвабадители» нисколько не стеснялись обывателей, которые кучами толпились в коридорах Думы, слушали этих ораторов, разводили руками, уходили и разносили, разумеется, эти вести по городу. Не стеснялись даже с хохотом говорить, что нужно из Собора повыбрасывать иконы, и вместо того устроить в нём зал для митингов!

Настолько они были уверены в победе!

В театре и других местах происходили открыто и невозбранно митинги. Появились и на улицах агитаторы, поносившие Царя, правительство и имущий трудящийся класс. Студенты били зеркальные окна в Русских магазинах (в либеральной прессе подобные события именовались не погромами, а «борьбой за светлое будущее» - прим. «Православного Набата»).

Администрация бездействовала, так как у ней в распоряжении находились только несколько десятков городовых, сотня казаков и две роты солдат при 16 караульных постах.

- В пору было только охранять себя, присутственные места, казначейство и банки.

Попытались только разогнать митинги из Бесплатной библиотеки и от Коммерческого училища.

Между тем уже около недели, как жители города, в большинстве бедняки и среднего достатка, сидели впроголодь, скотина без сена, домишки не топлены (мороз 20 градусов), так как революционеры (евреи, студенты, гимназисты с гимназистками) давно уже толпами бегали по магазинам, лавкам и лавчонкам, закрывали их под страхом смерти торговцам; с базаров разгоняли мужиков, приезжавших из деревень с продажей, так что подвоз продовольствия 70-тысячному населению совсем прекратился. Везде насильственно устраивались забастовки.

Управцы к прекращению этих безобразий, а также к прекращению всяких забастовок никаких мер не принимали, хотя это было очень просто, только заявить губернатору, послали бы казаков, и вся бы гадость прекратилась. Напротив, вершители судеб даже как будто бы и забастовки и закрытие торговли поощряли.

А многотысячные митинги в театре и агитационные речи по улицам кучам жиганов всех рангов и свободным теперь по случаю забастовок рабочим, всё становились яростнее. На одном из митингов в театре переодетый в офицерскую форму еврейчик, в воинственном экстазе выхватив шпаженку, бросился даже во главе чуть ли не тысячной толпы таких же маньяков арестовать губернатора, и уже почти у самой губернаторской квартиры кто-то из этого смехотворного воинства спохватился, что у них кроме револьверов ничего нет, а там стоят солдаты с ружьями, которые фуй, как шибко «штриляют». И так эта оголтелая компания и обратилась вспять ни с чем…

Обыватели всё это тоже видели и слышали.

18 числа был расклеен по заборам и витринам высочайший Манифест о даровании Конституции, а 19-го уже бегали какие-то студенты (должно быть, управские служащие) и с сквернословием и хохотом срывали этот Манифест или просто замарывали его клейстером и на его место наклеивали известное Думское постановление от 18 числа, состоящее из восьми известных же пунктов.

В это время обыватели сообщали друг другу совсем уже несуразную новость, что будто бы в час ночи в ремесленном училище состоялось тайное заседание «коммуны», состоящее главным образом из евреев и нескольких ренегатов при благосклонном участии городского Головы и высшего представителя судебной власти в Томске. Откуда-то узнали также, что решено на днях в помощь городским (управским) рабочим и мостовым хулиганам выпустить арестантов из всех находящихся в городе мест заключения для разгрома города. Вместе с этим обыватели узнали, что управцами решено вооружить еще вдобавок и свою «милицию».

Вспомнили обыватели, что 11 января 1905 года был внезапно уволен смотритель городской артели Ярков, отставной казак, будто бы потому, что у него не оказалось необделанных колесных спиц на целый четвертак (В похищении этих спиц на другой же день сознались жены рабочих: стащили-де на лучины). Вспомнили, что 3 числа того же января тоже был уволен городской ревизор, имевший влияние на городских рабочих, вспомнили и подделанную управцами причину его увольнения.

Новости росли на новости. Узнали, что губернатора решено во что бы то ни стало арестовать, а вместо него выбран на митинге городской голова Макушин, городским же головой должен быть еврей Броннер, директором Общественного Банка - еврей же, полицмейстером тоже еврей, помощником полицмейстера тоже еврей, затем пристава из ренегатов; точно знали и фамилии этих избранников.

В воздухе давило. Состоятельные классы потеряли голову до того, что даже двое очень почтенных и уважаемых гласных вовсе не бывших 18 числа в заседании Думы и совсем не сочувствующие дикому постановлению, состоящему, как выше сказано, из 8 пунктов, - на другой день прибежали в управу к секретарю и просили из милости дать им подписать это постановление! И было из чего. У одного из них на фабрике работало свыше трёхсот человек рабочих, которые уже были агитаторами взвинчены до последней степени; и если бы они узнали, что хозяин не подписал постановления, то, наверное, разгромили бы всю фабрику, стоящую миллион, и затем обрушились бы на помощь своим в тыл города для грабежа, могли даже зажечь с той стороны город!

Революционеры действовали открыто, чувствуя себя хозяевами города и совершенно игнорировали обывателей, считая их неопасными, безличными: «толпа», «чернь», «черносотенцы», «хулиганы» - только и было название Русскому народу (впрочем это и сейчас так. - разверните любую «ашвабадительную газету», и вы прочтете на каждой странице). Вместо этого на митингах слышалось: «Мы пгоггешывный гушкаво нагоду», то есть, «мы - прогрессивный Русский народ».

19 октября в 11 часов дня во время занятий при наличности всего состава присутствия управы и служащих в земельный отдел управы заявился пьяный управский же слесарь (из городской кузницы) и потребовал (это один-то!) закрытия занятий, т.е. забастовки. Столоначальник Н.Е.Тюшев 70-тилетний человек, прослуживший в управе непрерывно 34 года, занятый какой-то срочной работой, не обративший вначале на хулигана внимания, опомнился уже тогда, когда лежал на полу с окончательно выбитым глазом. А разбойник (подосланный кем?) направился между тем в другие отделы.

Потерпевший сейчас же бросился в Присутствие к городскому Голове: это что же такое у нас делается, Алексей Иванович?

Тот посмотрел глаз:
- А, это всё пустяки!

У человека выбили совсем глаз, человек потерял трудоспособность и слух, от нервного потрясения два месяца лежал при смерти, - а он говорит «Это всё пустяки!»…

В канцеляриях управы тотчас же красные служащие (все из тех же временных) под руководством поверенного управы, присяжного поверенного А.М.Головачева начали собирать подписи желающих бастовать, набрали 25-27 (из 70) подписей и объявили забастовку состоявшейся, узаконили, так сказать, беззаконие.

В данном случае даже сторож Управы Егоров распорядился бы сейчас же связать разбойника и дал знать по телефону в 5 участок, каковой находится тут же на задах, в двух шагах от Управы, и никакой этой дутой подготовленной забастовки не было, и служащие Управы (остальное большинство 45-50 человек) не несли бы за жиганов несмываемого позора забастовки.

Атмосфера сгустилась до последней степени. Обыватели старого города (Заозерье, Пески, Воскресенская гора и часть левой стороны Ушайки) давно уже заперлись на запоры; не стало видно по улицам ни женщин, ни бегающих ребятишек; всё как бы вымерло, только заметны были во всякое время дня и ночи одиночки, отправляющиеся в город (к Управе и театру) за новостями, или терпеливо идущие уже обратно с полученными сведениями. Да изредка днём они заходили и в мещанскую Управу.

Одни только евреи всех положений и состояний с самого начала октября ходили фертами. Большие улицы были заполнены ими; одеты по-праздничному, на Русских смотрели свысока; какой-нибудь толкунчик, встретившись с горожанином Русским (у которого он месяц назад тому купил старые брюки), благосклонно, не поднимая руки к шапке, кивал ему головой, приговаривая сквозь грошовую сигару «Драсте». Да ещё железнодорожные паны с паненками, да студенты с вертихвостками летали под ручку беспечно, весело похохатывая и немилосердно сталкивая с тротуара редких простых прохожих. 18 и 19 числа на окраинных улицах старого города, вдали от глаз, можно было заметить озабоченные кучки забытых обывателей, именем которых, без ведома и разрешения их, за всяко просто распоряжались разные «ашвабадители» в театре, на улицах и в здании городского общественного управления.

Собиралась гроза.

Настало 20 октября.

Утром часов в 9 у дома городского Главы стояла масса экипажей. Прохожие спрашивали у рядом стоящих биржевых извозчиков:
- Что это у Макушина за съезд? Именины, что ли?
- А это городской Голова очки втирает гласным! - получался грубый, но меткий ответ…

В это же время на обрубе один кривой, коротенький, седой жидок, и другой горбатый карлик с козлиным рылом, проповедовали толпе разных отбросов человечества, что настало время свергнуть иго правительства и богачей, и что всё это должно быть ваше, при этом показывалось кривыми пальцами на каменные дома, магазины и даже церкви.

На думском мосту тоже была громадная толпа так называемых «безработных» или «бывших людей» (такие особые сословия нынче завелись), к которым в том же духе речь держал какой-то молодой русый почти ещё безбородый парень в сером бешмете, похожий на приказчика из крупчатной лавки, и который, в конце концов, показал громадный Смит и Виссон, прибавив, что «нас поддержат, сегодня всё будет наше»… и затем укатил на готовом извозчике.

Аппетиты у благородных слушателей, разумеется, разыгрались…
Улица
Город Томск
Почтамтская улица
Но в скором времени холодным душем обдала их приближающаяся по Магистратской улице и частью по Миллионной черная туча обывателей, которая, остановившись у мещанской Управы и полицейского управления, взяла портрет Государя и направилась затем, с пением народного гимна, далее, к Почтамтской улице. Следом за первой процессией по Воскресенскому ввозу показалась новая волна народу, видимо, старавшаяся догнать первую.

Озадаченные «бывшие люди» быстро сообразили, что их дело тут не выгорело, и ничтоже сумняся сейчас же примкнули к задней процессии в надежде, что хоть что-нибудь да выйдет… (Именно эта публика занималась грабежами - ред.).

Через час на Соборной площади стояла уже пятитысячная громада и из-за источья надвинулась масса татар-обывателей.

Остальное известно, хотя на разные лады, смотря потому, какую будете читать газету - «ашвабадительную» или народную.

В 2 часа дня на одном только перегоне в Калтай видели шестнадцать троек, уносивших этих «ашвабадителей»… По всем проселкам из города ползли они как мураши из муравейника, в который плеснули скипидару. Один из главарей, опоздавший нанять извозчика (который в три часа дня за СТО рублей не посмел вести его из города), надёрнув на себя ильковую шинель и летнюю шляпу на голову, без галош, в одних штиблетах, в 20-градусный мороз с быстротою ветра на «шопственной» подошве летел в деревню Заварзину в свою летнюю квартиру и, версты через две залез под зарод сена!.. Куда девались и куриная храбрость, и нахальство, так недавно выказанные ими на митингах, когда они устраняли Царя и заводили «учредительное собрание»!

Ко всему этому странным кажется, что городской Голова, проживши в Томске до этого дня 25 лет, никогда не хворал, а в этот именно день утром захворал, почему и не поехал в Управу, что как раз совпало с тем моментом, как еврей Броннер явился в Управу в качестве уже городского Головы и потребовал сдачи ему управления городскими делами и кассы, а за ним следом прокрадывался тоже вновь избранный директором общественного банка, еврей же, тоже должно быть за приемкой капиталов банка. В два же часа дня городской голова Макушин, пригнав боковыми улицами к губернатору с слёзною мольбою спрятать его - выглядел совершенно здоровым…

Что бы это значило?

Ужасный был этот день 20 октября… Но мысль перестаёт работать, если представить себе, что если бы обыватели в этот день не сбросили свою природную апатию и не соединились и одним неожиданным ударом не разогнали этого скопища включительно от коммуны до заурядных революционеров, заседавших более полумесяца в театре и городской Управе, если прибавить еще к этому и проектированное освобождение из острогов головорезов с придачею заагитированных рабочих с фабрик и заводов и мостовой шпаны…

Что бы было? Чтобы осталось от Томска?

Пример, даже ничтожный по сравнению с Томском, Красноярск, в котором нет ни студентов, ни такого количества реалистов и гимназистов обоих полов, которые в 14-15 лет не знают Русской грамматики, а мнят себя мужами-деятелями!!
Что бы было?? (ответ был получен после Октября 1917 года! - прим. «Православного Набата»).

Здравомыслящий трудящий обыватель цепенеет при одном представлении избегнутого несчастья.

20-го вечером, ночь и половину следующего дня имущества Макушина: рояль, зеркала, экипажи и проч. и проч., вывозилось на хранение в Пушниковский приют и другие места. Выпустит это из двора какой-то великовозрастный реалист воза с кладью, выпалит из «Смит и Вессона», закроет ворота, загромыхает потом замком. А по тротуару ходит солдат с ружьём, охраняет.
- Что ты, служивый, не уймёшь болвана, чтобы он не палил в улицу, не дразнил народ, - говорила проходящая публика.
- Не моё дело, - получался ответ.

И впрямь не его дело, - дурить никто никому запретить не может.

Томское 20-е октября как громом поразило всех революционеров не только в Томске, но и далеко за пределами его, потому что они такого разгрому их замыслов с этой стороны никак не ожидали, а напротив, рассчитывали на главенствующую в этом предприятии роль Томска.

Беда почувствовалась неминучая. Военный суд был в перспективе.

Первые очуствовались газетчики из красного лагеря.

Завопили: провокация! Переодетая полиция! Погромщики! И всё такое…

Потом заработали и революционные организации как здесь, так и в округах.

Боже мой, какие адреса пошли строчить!!…

… Царица Небесная! Дал же Бог талант людям!

От кого - от кого не было! И от трёх чернорабочих с двумя бабами, и от всяких групп из Барнаула, Бийска, Семипалатинска, и от двух солдаток, отовсюду, отовсюду, и от портного жидка и от вдовицы какой-то, а Областной союз и Ачинская городская Дума вместе со служащими - так те лучше всех побили рекорд - те прямо, игнорируя самих томских избирателей (где же им!), за всяко просто, от 15 ноября 1905 года убедительно просили «глубокоуважаемого Алексея Ивановича продолжать службу на пользу города в том же направлении, в котором он прилагал всю свою энергию».

Это в чужом-то городе!

Дальше этого идти уж, кажется, некуда.

И всё-таки общими силами своё дело сделали, ибо главных виновников затушевали, закричали; кого следовало, при содействии высокородного племянничка Портсмутского спасителя - с толку сбили, и под его же давлением и следственное дело, как сказано вначале этой статьи, повели на хвосты.

Была попытка господина Губернатора Азанчевского от 7 ноября 1905 года о привлечении к ответственности городского Головы Макушина и всех членов Управы. 11-го того же ноября это предложение заслушивалось в общем присутствии в заседании которого чуть не половина (!!) участвовала самих же виновных!…

А поруганные обыватели, между тем, вот уже четыре года ждут суда правого, нелицеприятного…

Будем ждать и надеяться - недолго!

Как происходил погром в Томске
Ситуация в городе крайне обострилась 18 октября 1905 года, когда городская дума приняла решение о создании в Томске ночной и дневной городской охраны или «народной милиции». Поводом к этому послужил разгон в тот день полицией демонстрации студентов Коммерческого училища на Соляной площади. Губернатор В.Н. Азанчевский-Азанчеев, согласившись на отставку полицмейстера и также на потребованное думой освобождение политических заключенных, решение думы о создании милиции отменил как незаконное. Но дума проигнорировала губернатора, выделив деньги для закупки оружия для «милиции».

19 октября в театре Королевой прошли довыборы в городское самоуправление, инициированные социалистами. В тот же день у моста близ полицейского управления собрались люди. В толпе носились слухи, «что полицию отменили и хотят назначить губернатором еврея».

Утром 20 октября у здания управления полицией на Базарной площади собрались люди. Кроме прежних слухов говорили, что «железнодорожники устраивают забастовки, чтобы не пустить домой солдат, возвращающихся с войны». Толпа быстро достигла 200-300 человек и двинулась по направлению к Новособорной площади. Несли национальные флаги и портреты Государя, пели народный гимн. Шествие остановилось у здания думы, где в это время раздавали оружие «городской охране». В здание попытались войти, но в нем забаррикадировались «милиционеры». Получив оружие «для охраны общественного порядка», они использовали его против собравшегося на манифестацию народа, ранив человека. Это, естественно, вызвало возмущение у манифестантов. Выведенный из равновесия народ двинулся дальше, остановившись у резиденции архиерея. Во время этого пути произошло столкновение шедшего народа и встречных революционеров. Погибли ученик училища, агент страхового общества Яропольский, студент Кадиков, рабочий колбасной фабрики Фильберта Гейльман (по другим данным - рабочий железной дороги).

Подойдя к дому архиерея, манифестанты отправили своих представителей к епископу Макарию с просьбой отслужить благодарственный молебен по случаю дарования Царем Манифеста. Епископ благословил патриотическую манифестацию и направился в Троицкий собор, где собирался отслужить молебен по просьбе пришедшего к нему народа. Демонстрация также двинулась к собору.

Но молебен не состоялся ввиду того, что народная демонстрация встретилась на пути к собору с «милиционерами». Представители городской охраны (около 60 человек) шли от здания театра Королевой, где они должны были охранять митинг. И вновь «милиционеры» выстрелили первыми. Раненых Черникова и Маркова пришлось срочно госпитализировать. Не ожидав применения к себе огнестрельного оружия, народные манифестанты быстро покинули площадь, но только для того, чтобы собравшись с силами, дать достойный ответ революционерам.

На площадь прибыла рота солдат под командованием штабс-капитана Осепьянца, затем 100 казаков, затем еще 6 рот солдат.

В здании службы пути и тяги Томского управления Сибирской железной дороги решили укрыться представители «городской охраны». В здании в это время было более 400 железнодорожных рабочих, получавших жалование. Находившиеся в здании управления новоявленные «служители порядка» начали стрелять по толпе и войскам. Народ не испугался, взял штурмом первый этаж, разгромил по дороге пивную Рейхзелигмана, располагавшуюся на этом же этаже здания. Затем здание службы тяги, как и находившееся рядом здание театра Королевой, были подожжены. Многие из тех, кто выпрыгивал из окон, попадали под удары палками.
Мемориальная доска
«1905 - 1925»
Вечно будет жить память о первых борцах и мучениках за дело рабочего класса
В здании Сиб. ЖД погибло от руки черносотенцев 1354.
Здравствующим ветеранам первой революции слава»

Позже 15 народных депутатов пришли в дом губернатора, где был и архиерей.

«…Депутаты передали губернатору о возмущении, которое вызвали в народе «милиционеры» своей стрельбой по толпе, и просили выдать городского голову Макушина, врача Броннера и других лиц, как главных виновников всего происшедшего. На это губернатор объявил депутатам, что виновные будут наказаны и о них будет произведено строгое расследование; в свою очередь, губернатор просил депутатов воздействовать на толпу и не делать из мирной манифестации беспорядков. Этим закончились переговоры, и депутаты, взяв из дома губернатора принесенный накануне портрет Государя, удалились».

21 октября народ вновь собрался на Новособорной площади. Затем он прошёлся по городу, разгромив по пути десятки еврейских лавочек и домов. В этот день отмечается невмешательство полиции и войск в действия народа. Есть свидетельства, что «войска сопровождали манифестантов», что «отдельные полицейские даже были замечены в рядах погромщиков».

Однако эта ситуация переменилась на следующий день. Утром 22 октября собравшихся на Базарной площади людей войска разогнали «штыками и прикладами ружей».

В результате событий 20-22 октября 1905 года погибло 66 человек, 129 получили ранения. Последовали и кадровые перестановки: был смещен губернатор, «по состоянию здоровья», был уволен в отставку полицмейстер П.В. Никольский. Арестованный было А.И. Макушин, стал депутатом Государственной думы от Томска. Значимым следствием был удар по революции. Суд над погромщиками проходил в Томске 17-27 августа 1909 года под председательством графа Подгоричани-Петровича. Итогом суда стало осуждение шестерых человек, оправдание сорока шести и удовлетворение одного гражданского иска.

Дума также потребовала увести войска в казармы, что было равносильно требованию передачи власти в городе ей в руки.

Погром длился три дня, были сожжены десятки зданий, прежде всего - дома и магазины богатых евреев и либеральных городских деятелей, в том числе дом городского головы. Сотни человек были ранены. А.И. Макушин был вынужден скрываться от погромщиков. Его искали, чтобы убить как «генерала» студентов и евреев.

Крамольные решения городской думы были отменены губернским управлением 11 ноября. 23 декабря в губернии было введено военное положение, и назначен военный генерал-губернатор - барон Нолькен.

Новая дума под руководством купца И.М. Некрасова отменила решения прежней думы и перешла к хозяйственной деятельности.

Источники: Сазонова Н.И. История Томска. Курс лекций. Томск, 2004; Дело о погроме в Томске в 1905 году (отчёт о судебном заседании Томского окружного суда). Томск: типо-лит. Сибирского Товарищества Печатного Дела. 1909; Томск. История города. Томск, 1999; «К делу о погроме». Томские епархиальные ведомости. 1909, № 17 от 15 августа; Баранский Н.Н. «В рядах Сибирского социал-демократического союза». Томск, 1961; Лясоцкий И.Е. Записки старого томича. Томск. 1954; В.М..Острецов. Черная Сотня и красная сотня». М. 1991; Рабочее движение в Сибири: историография, источники, хроника, статистика в трёх томах. Томск, 1988 -1991. Т. 1-3.

Первой не выдержала самая молодая и уже поэтому наиболее глупая и психически неустойчивая – Мамаева. Добрая подружка Лида оперативно свела её с прогрессивным молодым человеком, милым парнем Костей Ивановым. Вроде и ладненько выходило, да вот хорошо-хорошо да не очень-то. Во-первых, означенный Иванов оказался активным членом международной террористической организации «Партия социалистов-революционеров». При этом, не исключено, заодно агентом английской и немецкой военно-морских разведок. По их заданию и на их деньги эсеры как раз готовили широкомасштабную диверсию на русском флоте – под видом солдатско-матросского революционного выступления, естественно. На это дело подписались и социал-демократы, и какие-то только-только проклюнувшиеся на Балтике анархисты. Конечно, пребывающей в девичьей тоске Мамаевой всё это вроде как должно было быть до лампочки. Но, во-вторых, товарищ Иванов оказался женат. И тактично пояснил юной простушке, что у революционеров – моральные принципы. Да и о какой любови вообще может идти речь, когда фунты и марки уже уплочены НародЪ страдаетЪ?! Тут уж Настенька взбесилась всерьёз.
Впрочем, сам Иванов компостировал ей мозги недолго. Революционно-диверсионная акция, печально известная как  Кронштадтское восстание 1906 года, прошла не очень. То есть иностранные заказчики остались вполне довольны: нескольких видных офицеров Балтийского флота под шумок убили или хотя бы ранили, важнейшей военно-морской базе вероятного противника нанесли ощутимый урон, ребят из числа солдатиков-матросиков подвели под цугундер немерено. Но вот с точки зрения «НародЪ страдаетЪ!!!» вышло как-то не очень. Задумывался пафосный протест против роспуска первой Думы, а получились грабёж, бестолковка и поножовщина. Наутро, протрезвев, почти все революционэры попросту разбежались по щелям.
Вопреки рассказам попов и куртуазных историков, царь наш Николай II был человек к людям суровый (кроме родственников и собутыльников) и подобных шуток не любил. Всего за восстание в ночь с 19 на 20 июля 1906 года арестовали 2500 человек, из них:
к смертной казни приговорено...................... 70 человек.
на каторгу........................................................ 130.
в исправительно-арестантские роты............935.
к тюремному заключению............................. 316.
в дисциплинарный батальон.......................... 97.
Расстреляли и Иванова: дуралей эсер сделал своё дело, пора в могилу. А суды над выжившими бунтовщиками пошли потоком. Вдохновлял процесс и следил, чтобы карали жестоко и безжалостно, генерал-лейтенант Адлерберг. Судили мятежников в здании Машинной школы в самом Кронштадте, так сказать, на месте преступления. Однако эсеры не угомонились и стали строить новые планы: а) отбить Фокса дружков своих верных у ментов; б) изничтожить Адлерберга и свиту. Под акцию требовалось много «мяса».

Спасибо! Искусством выкладывания фото и картинок я так и не овладел

Тут-то Настя Мамаева и пригодилась. Подписали девчушку вмиг, поставили на лыжню и дали цель в жизни. Свежезаготовленная шахидка прямо рвалась на самоубийственную акцию – головной мозг уже не работал, а нерастраченная сексуальная энергия била током. Как тут удержаться и не ввернуть умное слово «сублимация»? Ввернём, конечно. Впрочем, это всё присказка. Сказка – впереди.
К чести Ани нашей Венедиктовой, она держалась против охмурёжа более полутора лет. Не поддавалась ни эсеровским гангстерам, ни хреноплётам-эсдекам, ни хулиганам-анархистам. С фото, любезно выложенного однофорумчанином, на нас смотрит симпатичная 22-летняя девушка. В самом соку, с пикантной круглощёкостью. Выглядит она совершенно здоровой физически и психически, прямо кровь с молоком. Певунья-хохотунья, по отзывам. Таких девок в кино да на пляж водить, а не на теракты! Политикой Венедиктова до поры до времени не интересовалась абсолютно. Уже вроде и жених стал наклёвываться. Всё ещё могло пойти совершенно иначе. Но не срослось…
Два фактора оказались для борисоглебки роковыми. Первый – негативное окружение и его буквально тлетворное влияние. То лучшая и задушевная подружка Лида на соседней кровати долдонит день за днём переписку Энгельса с Каутским да воет «на бой кровавый, святый и правыыыыый». То лучшая и задушевная подружка Настя, поскрипывая зубками и облачившись в эффектный траур, на соседней кровати собирает-разбирает на скорость браунинг: «Прекрасная валькирия готовится ценою жизни отмстить за любимого!» А второй фактор – личность жениха.
Им стал некто Демьян Безюк, студент-историк из-под Гродно. Как бы и хорошо? Ан нет, жених тоже оказался тупой ******, хотя и мужского пола. Понемножку свидомитствовал, пописывал стишки невнятно-революционного содержания, с  учёбы сбегал слоняться по митингам. А самое главное – вместо любить девушку любил её мозги. Мозготрахер из Безюка вышел знатный, но требовалось от него нечто совсем противоположное. Чуть смягчает вину белоруса лишь то, что он оказался элементарно нездоров психически.

Под конспиративную квартиру боевики сняли в Кронштадте целый двухэтажный особняк рядом с пароходной пристанью (тогда деньги на террор шли потоком). Там постепенно собралась вся шайка. Венедиктовой и Мамаевой поручили доставить динамит из Петербурга для бомбы, так как девушки должны вызывать меньше подозрений. Обе дурочки, выдавая себя за горничных, взрывчатку привезли. Тут-то всех и взяли за попу.   
По официальной версии, один романтичный городовой заприметил хорошеньких горничных и машинально запомнил особняк, куда они шныряли с какими-то корзинами и узлами. Потом вдруг смотрит, а со знакомым узелком выходит из дома какой-то малый с крайне подозрительной рожей. Полицейский, не будь дураком, бегом к начальству. Проверили домовладение – так точно, логово террористов: вот и бомба на столе лежит готовая.
По другой версии, не такой романтичной, но гораздо более правдоподобной, сдал террористов один из боевиков, некий «рабочий Архип». Едва группа выдвинулись к Машинной школе, как там всех и приняли под белы рученьки. Теперь в Кронштадте судили уже самих террористов второй волны. И очень быстро. Четверым (мелкой сошке) дали каторгу. Пятерым, включая главаря Тубелевича и того самого конвоира – расстрел. Увы, но Венедиктову с Мамаевой мелкой сошкой не признали.
Мнение современного историка обо всей этой истории такое: «Что девчонки были виновны – слов нет. Но... всё могло повернуться иначе, если б дело рассматривал не военно-полевой суд, на который давил Адлерберг. На военно-полевых судах не было адвокатов. Юристы ведь судят «по букве и духу закона» – и будь процесс обычным, защитник обязательно указал бы на смягчающие обстоятельства. Мамаева – а) была несовершеннолетней; б) с поличным не взята. Венедиктова же… Есть такая формулировка: «учитывая личность». Ну как хотите – но не была она террористкой! Злосчастное стечение обстоятельств: не угоди её «Демко» за решётку, завтра бы поженились и жили себе тихо. Кроме того, взрыв же не состоялся! То есть моменты, вполне толкуемые в пользу обвиняемых. Можно было сказать: да – обе заслуживают ссылки, тюрьмы, даже каторги. Но не лишения жизни! Однако суд под давлением Адлерберга определил: смертная казнь».
Террористов-неудачников казнили 16 октября 1906 г. у кронштадтского  форта № 6. Солдатам из расстрельной команды крайне не хотелось убивать молодых девушек. Тем более что те вели себя мужественно, отказывались от повязок на глаза, пытались что-то выкрикивать. Но приказ есть приказ. Трупы зарыли на мысу Лисий Нос. Могила моментально затерялась.
Дело являлось резонансным и попало в газеты. Пропагандоны засучили рукава, и расстрелянные дурочки превратились в легенду, в великомучениц. Уже 19 октября 1906 года бестужевки собрались на экстренной общекурсовой сходке  и стали жечь напалмом и клеймить позором. Газетёнки типа «Биржевых новостей» поддавали керосину: «Женщина ещё не получила у нас политических прав в общественной и государственной жизни, но военно-полевые и военно-окружные суды уже сравняли русскую женщину с русскими мужчинами в отношении ответственности, и две молодые девушки, Мамаева и Венедиктова, были на днях повешены в Кронштадте. Не добившись права голоса и равноправия, русская женщина добилась права на верёвку» (да-с, журналюгам всегда совершенно похер факты).

Официальная версия - заслуги мастеров политического сыска, таких как Петр Иванович Рачковский, приписывает успех таких разгромов бомбистов, как  практика  внедрения секретных агентов во все революционные кружки и партии как необходимое условие политического сыска что и являлось успехом в  разгроме террористической деятельности партии эсеров.
И как следствие результат.

2 октября 1906 г. в Кронштадте был арестован весь состав боевой организации при Объединенном Комитете Кронштадтской военной организации. Арест этой организации, произошел при следующих обстоятельствах: «20 августа в Кронштадт прибыла группа боевиков. Она вошла в связь с местной военной организацией и выделила из себя «боевую дружину», во главе с Тубелевичем, задача которой состояла в первую очередь в убийстве коменданта крепости ген. Адлерберга и освобождении члена Гос. Думы Онипко и некоторых других арестованных. Об этом стало известно охранке, которая приняла чрезвычайные меры к ликвидации «боевой дружины». Вместе с тем была усилена охрана начальствующих лиц. Так как слежка членов боевой организации за ген. Адлербергом не дала желательных результатов, было решено произвести покушение во время заседания военно-полевого суда, с тем, чтобы убить ген. Адлерберга и вместе с ним и весь состав суда. По плану, Тубелевич должен был вручить Ипатову, одному из членов боевой организации, солдату 1-то Кронштадтского пехотного батальона, специальный разрывной снаряд, который тот должен был передать одному из подсудимых, взявшемуся бросить этот снаряд во время заседания суда. Было условлено сначала произвести доставку снаряда в Кронштадт из Петербурга, где он был приготовлен, 29 сентября. Но в этот день почему-то не удалось этого сделать. Тогда было решено перенести это на 20 октября, день, когда должна была заступить в караул рота, в которой находился Ипатав. Все это было известно охранке путем внутренней агентуры, следившей за каждым шагом деятельности боевой дружины. Заблаговременно были приняты веры к аресту в тот же день членом боевой организации.
2 октября, в 9 часов 30 минут утра, из Петербурга в Кронштадт на пароходе приехали Тубелевич и слушательница высших женских курсов Анна Венедиктова, при чем у Венедиктовой был в руках какой-то тяжелый предмет, завернутый в белый платок. С пристани они отправились разными путями на Чеботареву улицу, в дом Тимофеева, к проживавшему там нелегальному Андрею Муромову, квартира которого служила для конспиративных заседаний членов организации. Через некоторое время вскоре туда же пришел канонир крепостной артиллерии Власов, которого послал вместо себя Ипатов, занятый в тот день по делам службы. Через 40 минут Власов вышел со свертком, привезенным с  собою Венедиктовой, и был тут же задержан агентами охранного отделения, при чем в вынесенном им свертке оказался завернутый: в бумагу снаряд и отдельно два запала. Вслед за ним вышли из квартиры с некоторыми промежутками Тубелевич, Венедиктова и Муромов. Первых двух агентам охранки удалось задержать, третий же, Муромов,, оказав энергичное сопротивление, скрылся. В тот же день, вслед за этими арестами, охранкой было приступлено к ликвидации всей выслеженной заранее Кронштадтской военной организации и боевой дружины. Всего было арестовано 2 октября в Петербурге и Кронштадте 52 человека и по сношениям с этими лицами: были обысканы, но не арестованы 36 человек. В результате был произведем полный разгром Кранштадтской военной организации, арестован Объединенный Комитет  ее весь состав боевой организации и находившиеся при Объединенном Комитете пропагандисты. Из всей этой группы арестованных были выделены 5 человек: Тубелевич, Венедиктова, Мамаева, Власов и Ипатов, которые в срочном: порядке были преданы военно-полевому суду, как активные члены боевой организации. Они обвинялись в непосредственном участии в приготовлениях к покушению на жизнь коменданта кронштадтской крепости ген. Адлерберга, председателя вр. военноro суда в Кронштадте ген. Томашевича, членов этого суда и всего его состава. Всех пятерых подсудимых военно-полевой суд приговорил к смертной казни, которая была приведена в исполнение 14 октября 1906 г.. в Кронштадте, на форте №6.

Либераст уже тогда гулял по Руси в полный рост. Сюжета пустили в народ целых два. Во-первых, нагло брехали, что Венедиктову убили беременной. Мол, таких казнить нельзя, свои же законы нарушаете. Так что долой царя! Жги покрышки!! Вали актив!!! Хотя тюремный медосмотр показал, что узница девственница. (Собственно, её проблема-то и заключалась как раз в отсутствии естественных и прекрасных человеческих проявлений, типа горячей половой любви). Во-вторых, сочинили легенду про мать Ани. Дескать, старушка рванула в столицу из своего пасторального Борисоглебска просить о помиловании. А коронованный изверг ей дулю в лицо. Прочитав в газете о казни, «осиротевшая мать» вбегает в Исаакиевский собор и эффектно проклинает поимённо всю царскую семью. И т.д., и т.п. Весь этот бред смаковался во всех деталях неполживыми СМИ. Интересно, что Венедиктова-старшая в конце концов вроде как сгорела заживо в жутком 1933-м году…
Демьян Безюк, узнав о смерти невесты, слетел с катушек окончательно. Психушки, эмиграция, армия (!), психушки, писание книг про тюрьмы и ссылки, психушки, блокада, смерть от голода в безумии. Подписывался он как Диомид Венедиктов. Одно время эсеры хотели подписать болезного на покушение на царя в порядке мести за единственную любовь, но как-то не срослось.
Гораздо лучше у террористов вышло с Лидией Стуре. Каким-то чудом она не попала под замес с Адлербергом, но спасти ТП ничего уже не могло. Она записалась в «Летучий боевой отряд Северной области», сколоченный эсерами в основном из латышских душегубов, одесско-итальянских дворянчиков, беглой матросни и, конечно же, из испытывающих жутчайшую сексуальную фрустрацию девиц. «За Галю и Настю!» – именно под этим слоганом члены отряда довольно долго и много убивали-взрывали. Это были уже явные террористы-самоубийцы, чуть ли не пинками отстаивающие именно своё право поскорее «погибнуть в борьбе». С большим трудом банду разгромили. Стуре повесили в 1908-м на том же месте, где расстреляли подружек.
«Рабочего Архипа», сдавшего Венедиктову, вроде как выследили и убили.
Короче, все умерли. Даже злой Адлерберг – в 1931 году в эмиграции. Очень грустная история.

Тогда еще один сюжет для рассказа - Измайлович и в попу раненый адмирал.

ИЗМАЙЛОВИЧ ЕКАТЕРИКА АДОЛЬФОВНА (Крупницкая-Чимская). Расстреляна в Севастополе 27 января 1906 г. за покушение на жизнь адмирала Чухнина.
После жестокой расправы над восставшими матросами в Севастополе (1905-1906 гг.) боевая организация решила отомстить главным виновникам этих казней командующему черноморским флотом адмиралу Чухнину и коменданту севастопольской крепости Неплюеву. Измайлович предложила себя для исполнения приговоров боевой организации и отправилась в Севастополь в сопровождении другого члена боевой организации Владимира Вноровского (убитого 23 апреля 1906 года им же брошенной бомбой в Москве в адмирала Дубасова). По приезде в Севастополь Йзмайлович остановилась в лучшей гостиннице «Ветцель», под видом дочери генерала. Вноровский поместился в другой гостиннице. План покушений был разработан с таким расчетом, что Измайлович должна была добиться приема у Чухнина, якобы для представления ему просьбы о пенсии и во время приема его убить.
27 января 1906 г. Измайлович была принята Чухниным наедине в его кабинете. Адъютант, пропускавший к Чухнину посетителей, обратил внимание на незнакомую посетительницу и, прежде чем допустить ее к адмиралу, изложил ему свои сомнения и якобы даже позволил себе дать совет адмиралу отказать ей в приеме. Подумав, Чухнин все таки велел Измайлович принять. Измайлович села против Чухнина, их разделял большой письменный стол. В предвидении возможности обыска, Измайлович прикрепила револьвер под платаем на шнурке, надетом на шею. Начав изложение своего дела, она в тоже время искала, под платьем револьвер. В этот момент Чухнин заметил ее манипуляции, забеспокоился и встал с кресла. В этот миг Измайлович выхватила револьвер и выстрелила в него через стол. Этим выстрелов Чухнин был легко ранен в плечо. Чтобы спастись от дальнейших выстрелов, Чухнин полез под стол, взывая о помощи. Измайлович не растерялась, обежала вокруг стола и успела еще два раза выстрелить под стол. Вторым выстрелов Чухнин был ранен в ягодицу. В этот момент вбежавшие адъютант и ординарцы схватили Измайлович и обезоружили. Прибежавшая жена Чухнина подняла истерические крики: «Убейте ее, расстреляйте! Я отвечаю!». Адъютант взял из караула четырех матросов с винтовками, вывел Измайлович на черный двор, поставил ее у стены около помойной ямы и велел матросам расстрелять. Когда Измайлович хотели привязать к стоявшему во дворе столбу с электрической лампочкой, она просила не привязывать ее и не мучить. Живший через дом от дворца Чухнина доктор Натансон рассказывал, что в этот день он, находясь у себя во дворе, услышал неровный, беспорядочный залп из ружей и почти одновременно резкий, предсмертный женский крик. Говорили что, Измайлович перед казнью успела крикнуть матросам, что она умирает за них, что она явилась мстить их кровавому усмирителю. Матросы передавали ее последние слова своим товарищам в таком виде: «Товарищи, я исполнила свой долг, стреляйте в меня, но не мучьте ...» В 1917 г. в мае, когда было найдено место погребеныя матросов, расстрелянных в 1911 г. в Севастополе, где то за Ушаковой балкой, друзьями Измайлович была сделана попытка разыскать и могилу Измайлович. Но все старания в этом направлении не привели ни к чему. Вторичное покушение на Чухнина увенчалось успехом; 28-го июля 1906 г. матрос Акимов застрелил Чухнина на даче «Голландия». Акимов удачно скрылся.

Но клубнички Вы требуете.
Как говориться ,не стреляйте в пианиста,он играет как может.

В жопу он был ранен. Костик читай не википедию, которую пишут все кому как хошеться, а чуть раннею историю. Например вот это: Ушерович, Саул.
Смертные казни в царской России. Издание 1933 года.