Сказ о том как одна крестьянка Малую Грибановку сожгла.

29 мая 1861 года сотский села Малой Грибановки (Борисоглебскаго уезда, Тамбовской губернии) донес местному становому приставу, что 28 мая, в 12-ть часов утра, в означенном селе произошел пожар, начавшийся с плетня подле амбара крестьянина Панкратия Кулагина, и что от этого пожара сгорело 79 дворов, и сам крестьянин Кулагин, находившийся в сгоревшемь амбаре; кроме того во время пожара умер от испуга сосед Панкратия, крестьянин Карп Кулагин.
31-го мая тот же сотский донес становому приставу, что 30 мая в селе Малой Грибановке вторично был пожар, начавшийся со двора крестьянина Якова Филатова и истребивший 12-ть дворов.
По осмотру, произведенному становым приставом, оказалось, что труп крестьянина Панкратия Кулагина так обгорел, что остались только обгорелые кости и некоторыя части тела, а головы и других членов нельзя было определить и даже оных не заметно.
Крестьянин Карп Кулагин, имевший от роду 80 лет и страдавший, как показали родственники его и сторонние, последние два года жизни удушьем, (по мнению свидетельствовавшаго труп Кулагина борисоглебскаго уезднаго врача), был издавна болен грудною водянкою, от которой при испуге и умер скоропостыжно.
При дознании, произведенном становым приставом, крестьяне села Малой Грибановки отозвались, что пожар 28 мая произошел от поджога крестьянкою Федорою Кулагиною амбара, принадлежащаго мужу ея; амбар этот она подожгла для того, что бы сжечь спавшаго в нем мужа. Предложение это они основывают на том, что Федора перед пожаром выслала из дому взрослых детей мужа. И снаружи заперла амбар в котором спал муж; с последним она жила неладно, потому, что он был стар, дурень и много имел детей от первых двух браков. Пожар 30-го мая начался со двора крестьнина Якова Филатова, у которого поселилась Федора после первого пожара; второй пожар. По их мнению, произошел также от поджога Федорою, которая, вероятно. Темь самым хотела отклонить от себя подозрение в первом поджоге.
Крестьянка Федора Кулагина (30-ти лет, имеет двоих детей от перваго мужа, за которым была замужем 9 лет; за Панкратия вышла в 1861 году зимою.) отчего произошли пожары 28 и 30 мая, она не знает; амбар она заперла потому, что ребятишки таскали из него куринныя яйца, когда она запирала амбар, то не знала, что в нем спал муж.
При следствии, произведенном особою следственною комиссиею, отставной корнет Федор Кулагин показал, что 28 мая тотчас после обеда он услышал крик «горим», и выбежал на двор, увидел, что горит соломенная крыша на амбаре соседа его Панкратия Кулагина; вбежавши во двор Панкратия, он увидел, что жена его Федора тащила из клети свой короб; на спрос его «где муж», Федора отвечала,  что спит в амбаре, поэтому он, Федор Кулагин, и вбежавший на двор крестьянин Семен Ерофеев требовали от Федоры топор или что либо другое для того, что бы отпереть амбар, но она ничего имь не подала и сама к амбару не бросилась, а стояла, как бы остолбеневшая среди двора; желая спасти Панкратия, он побежал к себе на двор за топором, но пока ходил, пламя обняло весь двор, и спасти Панкратия было не возможно; после этого ко двору Панкратия прибежало много народу и в томь числе крестьянин Игнатий Суховерхов, который снова спрашивал Федору, где ея муж, и она сказала ему, что он ушел на низ. В произведении пожаров 28 и 30 мая он, Федор Кулагин, подозревает Федору, потому: в 1-х, что пожар начался от плетня с боку амбара, а не изнутри оного, следовательно, его нельзя отнести к неосторожности хозяина; в 2-х, что Панкратий был человек бедный и смирный, ссоры и вражды ни с кемь не имел; в 3-х, что семейных своих Федора разослала в разные места, чтобы остаться дома одной, а мужа заперла в амбар; в 4-х, что второй пожар начался с дома Якова Филатова, у которого находилась Федора после перваго пожара; в 5-х, что Федора, по словам живущей с ними, Федором Кулагиным дочери его солдатки Авдотьи Федоровой, говорила. Что с мужемь своим она жить не будет и уйдет от него; обь этом Авдотья разсказывала черничке Меланье Фоминой и другим женщинам, которыя уговаривали Федору, чтобы она этого не делала. Второй пожар произведен Федорою для того, что бы этим отвлечь от себя подозрение по первому пожару. Амбар же, вь котором спал Панкратий Яковлевич, прежде не запирался, а равно и в этот день, когда произошел пожар, Федора не заперла его с утра, а как бы нарочно дожидалась, пока муж ляжет в нем спать; в праздничные же дни, по принятому сельскими жителями обычаю, все обедают в одно время и отдыхают; стало быть к совершению преступления Федора выбрала самое удобное время.
Дочь Федора Кулагина Авдотья Федорова показала, что Федора с самаго вступления в брак с крестьянином Панкратием Кулагиным постоянно говаривала, что напрасно она вышла за него на такую кучу детей, ибо у него детей от прежней жены было пятеро. Впоследствии времени Федора уже совершенно бросила заниматься хозяйством, и не стала топить печки, так что она, Авдотья, по родству и соседству нередко варила ребятишкам Панкратия кашу; мужа своего Федора никогда не называла по имени, а звала, как  попало. Недели за три до пожара Федора говорила, что не может видеть своего мужа и непременно от него уйдет; когда же она, Авдотья, стала ее уговаривать, что этого сделать нельзя, ее миром заставят жить с мужем и накажут, то Федора решительно сказала, что «хоть скуй ее, а жить с мужем не будет». Обь этом она, Авдотья, разсказала черничке Меланье Фоминой и крестьянке Дарье Сальниковой, которыя и хотели унять Федору, но исполнили ли это, она не знает.
Черничка Меланья Фомина и крестьянка Дарья Суховерхова подтвердили показание Авдотьи Федоровой с добавлением, что оне Федоре ничего не говорили.
Крестьяне Семен Ерофеев и Игнат Суховерхов подтвердили показание корнета Кулагина, с добавлением, что они слышали, будто бы Федора пред пожаром передала имущество свое родственникам в село Большую Грибановку.
Замужняя дочь Панкратия Кулагина, Авдотья (22 лет) показала, что хотя она жила и отдельно с отцом, но часто к нему хаживала: мачеха ея Федора с самого выхода в замужество за отца ея не любила его, хозяйством не занималась, печки не топила и ничего ему не стряпала, так что он нередко вынужден был варить пищу своим детям у соседей. 28 мая мачеха послала сестру ея, Авдотьи, девицу Ирину, в деревню Алексеевку для получения денег за проданную корову и с нею послала 5-ти летняго брата Ефима; другую сестру Авдотью 10-ти лет послала в контору подписывать ярлыки, дома же осталась только мачиха, отец и еще 8-ми летний брат Павел, котораго мачиха после обеда тоже послала на гумно посмотреть – нет ли там чужих лошадей. С утра 28 мая мачиха все приставала к отцу, что бы с ним развестись; в тот день она даже не обедала с отцом и, собирая обед, делала все с сердцем, почти кидала; после обеда отец пошел спать в амбар и мачеха его там заперла. Прежде этого она нередко говорила, что ей в доме отца ничего не мило, что она непременно что нибуть наделает, только что бы не жить с ним. К чему относились эти слова, Авдотья, в то время не понимала, но теперь достоверно полагает, что мачиха нарочно разослала всех семейных в разные места, а отца заперла в амбаре и зажгла двор, что бы сжечь его. Амбар этот прежде никогда не запирался, потому что в нем бывало только немного хлеба, стало быть запирать было нечего; второй пожар мачиха вероятно произвела для того, что бы отклонить от себя подозрение по первому пожару.
Сестра Авдотьи Ирина, 19-ти лет, подтверждает показание сестры, добавила, что в воскресение 28-го числа мая рано утром мачиха прогнала ее на лошади, с 5-ти летним братом Ефимом. В деревню Алексеевку с темь, что бы получить деньги 5 рублей серебром за проданную ею корову; на это она, Ирина, говорила ей, что теперь ездить не зачем, что должники денег не имеют, а отдадут сами, когда сходят на заработки, но мачиха, ни на что не смотря, прогнала ее и отняла у нее шубу, говоря, что они может быть нарочно проводят время, для того что бы деньги ея пропали. Домой она, Ирина, воротилась уже к вечеру, когда дом их уже сгорел. Показание свое Ирина заключила темь, что мачиха – такое у ней было имнение, еще до пожара передала сестре своей Агафье Степановой, и что отец ея, Ирины, в томь амбаре, в которм сгорел, отдыхал всегда после обеда; яиц же в амбаре они никогда не клали, да у них и кур было очень немного.
Дочь Панкратия, Авдотья (10 лет) и сын Павел (8 лет) показали, что мачиха их бранивалась с отцемь; в день пожара она их никуда не посылала, а они сами разошлись после обеда и как загорелся двор, не видели; за обедом мачиха все сердилась и просила от отца разводную, потом спросила  его, где он ляжет спать и он ответил, что в амбаре, а она сказала, что ляжет в своей клети.
Крестьянин Филатов показал, что 30 мая в ранний обед он находился на своем дворе; жившая в то время у них Федора Кулагина, лежала в сенцах на кровати и выходила ли на двор или куда либо, он не заметил; вдруг бабы выдя за чемь то из избы, закричали, что горит их двор; тут он, Филатов, увидел, что горит крыша на навесе сзади гумна. Отчего произошел этот пожар, а равно и прежний 28 мая, он не знает и подозрения в умышленном поджоге ни на Федору, ни на кого другого выказать не может, ибо с Федорою, а равно с кемь либо другим они ссоры и вражды не имел. Перед случившимся пожаром к нимь во двор приехали брат Федоры Герасим Степанов и сестра ея Агафья Степанова.
Сестра Федоры, Агафья Степанова, показала, что приехав в дом Филатовых, она встретила Федору в сенцах и тотчас после этого услышала, что горит двор Филатовых: при встрече этой Федора была равнодушна и ничего не сказала о томь, что сгорел ея мужь, за три недели до пожара Федора прислала к ней, Агафье, чрез сестру ея Прасковью два суровые холста для выбеленья, и кроме того дала Прасковье на подержанье свой халат.
9 июня 1861 года на спрос следственной комиссии, крестьянка Федора Кулагина (30 лет) показала, что сперва она была замужем за крестьянином Дементием Наклескиным, с которым прожила 9-ть лет и от которого иметь двух детей. За Панкрата Кулагина она вышла зимою 1861 года и жила с ним согласно, детей его покоила и всегда имь варила пищу. Уйти от мужа она намерения никогда не имела и разводной от него не требовала. 28 мая она с мужемь своим не бранилась, разводной не просила и, где он ляжет спать, не спрашивала; амбар, в котором сгорел мужь, она заперла после обеда, ключ  от него  был при ней; заперла она амбар потому, что ребятишки таскали оттуда куриные яйца, но что в это время в амбаре был мужь, она не знала. Когда загорелся их двор, то она не говорила корнету Федору Кулагину, что мужь ея спит в амбаре. На требование дать ключь или топор она ничего не сказала, потому что от испуга ничего не помнила, детей же своих и свой коробь она собрала. В день пожара она старшую падчерицу свою Ирину послала в деревню Алексеевку получить долг за проданную корову и отобрала у ней шубу потому, что деньги были за их родными; другую же падчерицу Авдотью и пасынка Павла она никуда не посылала, а они разошлись сами. Двора своего не поджигала и отчего случился пожар, не знает. После пожара в их доме, она перешла жить в дом родственника своего Филатова, двора котораго тоже не поджигала и пред пожаром и приездом брата и сестры по двору не ходила, но еще рано утром ходила в землянку; халат свой и два холста недели за три до пожара она действительно отдала приезжавшей к ней сестре Прасковье, - халат на подержание, а холсты выбелить. Соседке своей солдатке Авдотье Федоровой она действительно говорила, что уйдет от мужа и на слова ея, что заставят жить миром, сказала, что хоть скуй ее, а она все таки уйдет; но все это она говорила в шутку, а на самом деле этого намерения не имела.
Показание это Федора Кулагина подтвердила на данных ей 9 июня очных ставках со своими подчерицами, корнетом Кулагиным и его дочерью. – Но будучи того же числа вторично вызвана к допросу, после увещания духовным отцом, Федора показала, что покойный муж ея Панкратий с самого вступления с нею в брак, был ей не мил, так что она не могла его видеть, и когда его не было на ее глазах, то ей было легче. С самой весны 1861 года на нее напала ужасная тоска, так что она нигде не находила седее места и думала наложить на себя руки. Потом ей во время сна ночам несколько раз представлялись какие то лица в виде обыкновенных мужиков и приставали неотступно, что бы она сожгла свой дом и мужа. Сначала она хотела преодолеть это, но сновидения повторялись и тоска усиливалась; наконец она, будучи уже не в силах преодолеть себя, 28 числа мая нарочно заперла мужа в амбаре, потом пошла в избу, нагребла из печки горячих углей и положила под амбар для того собственно, что бы муж ея непременно сгорел. Поэтому никому и не дала ключа и сама не старалась спасать мужа. После этого пожара она перешла в дом к Филатовым, но и у них в первую же ночь ей во сне показались опять такия же лица и приставали, что бы она сожгла Филатовых; когда она спросила этих лиц, где же взять огня? – тони сказали, что у Филатовых в подполье есть спички, поищи и найдешь. Проснувшись поутру, она долго думала, как ей искать спички, что бы чего нибуть на нее не подумали, а потому и сказала, что потеряла в сенцах двухгривенный, и стала искать его; с нею искала Анна Филатова, которой и попалась одна спичка; спичку эту Анна зажгла об пол и тотчас же потушила, она же Федора нашла три спички и спрятала их, не показавши Анне; 29 мая она все крепилась, ей было жалко поджигать Филатовых; на следующую же ночь вышеупомянутые лица опять начали давить ее и приставать, что бы она зажгла. Проснувшись утром, она опять все воздерживалась, думая преодолеть тоску; тут приехали брат и сестра ея, с которыми она посидела немножко в сенцах, но наконец не стало ей мочи терпеть; она вышла на гумно, зажгла бывшими у нее спичками тряпку и положила ее под пелену крыши навеса, отчего навес тот вскоре и загорелся.
Крестьянка Анна Филатова показала, что действительно она вместе с Федорою искала двухгривенный и при этом нашла спичку, которую зажгла и потушила; нашла ли Федора спички, она не видела.
На повальном обыске, крестьяне села Малой Грибановки (в числе 24 человек) отозвались, что Федора Кулагина поведения самаго дурнаго, с обоими мужьями она жила в раздоре и замечаема в кражах.
6 февраля 1863 года Федора Кулагина была освидетельствована в состоянии умственных способностей в общем присутствии Тамбовскаго губернскаго правления. На предложенные при этом освидетельствовании нижеследующие вопросы Кулагина отвечала:
Вопрос: Как твое имя и фамилия?
Ответ: Федора Кулагина.
Вопрос: Из какого ты звания?
Ответ: Государственная крестьянка.
Вопрос: Сколько тебе лет?
Ответ: 26.
Вопрос: У тебя родные есть?
Ответ: Есть.
Вопрос: А муж есть?
Ответ: Нет.
Вопрос: За что ты содержишься в тюремном замке?
Ответ: За поджог своего дома и других жителей.
Вопрос: Для чего ты подожгла амбар, в котором спал муж твой?
Ответ: Неправда.
Вопрос: Зачемь подожгла дои родных своих Филатовых?
Ответ: Неправда.
Вопрос: Что, пред совершением тобою этого преступления, не являлись ли тебе какие либо призраки?
Ответ: Никаких не было.
Вопрос: Как же ты при следствии показала, что пред совершением этого преступления являлись тебе какие то призраки, которые побуждали тебя к совершению этого преступления?
Ответ: Это было сказано по болезненному состоянию.
Вопрос: Не научил ли тебя кто нибуть это сделать?
Ответ: Никто не научил.
Вопрос: За что ты сожгла своего мужа?
Ответ: Это несправедливо.
Свидетельствовавшие Кулагину члены тамбовской врачебной управы заключили, что Кулагина как во время наблюдения и испытания ея(*Сведений о результатах наблюдения и испытания Кулагиной в деле не имеется.), так и при освидетельствовании в присутствии губернскаго правления оказалась пользующеюся совершенным здравомыслиемь; что же касается до преступлений ея, состоящих в поджигательстве, (о которых она выставляет себя не помнящею), то можно действительно сомневаться, что бы она их сделала сознательно, ибо, как из дела видно, совершивши один поджег, она на другой день повторила другой, каковое обстоятельство заставляет подозревать в ней бывшее временное умоизступление, выражавшееся влечением к поджигательству (pyromania). Общее присутствие нашло, что Кулакова находится в здравом уме.
Тамбовская палата уголовного суда, находя, что мнение членов тамбовской врачебной управы о временном умоизступлении Федоры Кулагиной основано не на доказанном факте, а на простом предложении, определила: крестьянку Федору Кулагину за двукратный поджег своего села и сожжение мужа, лишивь всех прав состояния сослать в каторжныя работы на заводах без срока.
Начальник тамбовской губернии с своей стороны нашел, что обвинение Федоры Кулагиной в двукратном поджеге села Малой Грибановки основано единственно на сознании ея, сделанном 9 июня 1861 года. Разсматривая это сознание, нельзя не обратить внимание на то, что оно дано при увещании священника, и заключает в себе совершенную откровенность преступницы. И так если верить в ея признание о совершении преступления, то нельзя не доверять и в том, что оно совершено было несознательно, под влиянием сильнаго душевнаго разстройства, выражавшагося видением призраков и насильственным их влиянием на волю подсудимой. О таком ненормальном состоянии Кулагиной во время совершения преступления есть подтверждение и в отзыве свидетельствовавших ее в умственных способностях медиков, которые отозвались, что действительно можно сомневаться в том, что бы Кулагина сделала поджоги сознательно, ибо она, совершив один поджог, на следующий день произвела другой, что и заставляет подозревать бывшее у ней временное умоизступление, выражавшееся влечением к поджигательству (pyromania). Принимая во внимание этот отзыв медиков, а также что к обвинению Кулагиной в поджеге, кроме ея собственнаго показания, других улик нет, а следовательно нельзя отвергать справедливости ея объяснения о душевном разстройстве и безсознательном состоянии всех действий во время совершения преступления, начальник Тамбовской губернии нашел опасным подвергнуть Кулагину определенному уголовною палатою наказанию, и полагая с своей стороны, что Кулагину следует, на основании ст. 105 кн. 1. Т. ХV св. Зак. Подвергнуть в уважение изъясненных соображений одному церковному покаянию по усмотрению и распоряжению местнаго духовнаго начальства, и затем отдать под строгий надзор родственников или общества – представил настоящее дело на благоусмотрение правительствующаго сената.*
(*Крестьянка Федора Кулагина, вследствие заключения членов общаго присутствия губернскаго правления, была помещена на шестинедельное испытание в умственных способностях в больницу Тамбовскаго тюремного замка, под наблюдением заведывающаго больницею городового врача Тулушева. По окончании означеннаго срока, врачь Тулушев рапортом от 30 января 1863 года, донес губернскому правлению, что помещенная в больницу замка подсудимая крестьянка Кулагина для определения ея умственных способностей, на все заданные ей вопросы давала удовлетворительные ответы; о совершенном ею преступлении она отзывалась, что не помнила в то время, когда его сделала; а как она поступила в больницу беременною, то 9 января родила здорового ребенка и сама в тоже время чувствовала себя хорошо. Что же касается до произведеннаго ею преступления, то если верно сделанное ею показание, что она страдала беспамятством, когда произвела его, то легко могло быть с нею временное умопомешательство, которое является иногда внезапно, вследствие постояннаго раздражения неприятной домашней обстановкой, и люди впавшие в него, совершивши преступление, легко приходят в себя. У Белярта и других психиатров есть подобные примеры временнаго помешательства. Так как в настоящее время умопомешательства у Кулагиной не существует, то она и признана имь, Тулушевым, здоровою.)
Разсмотрев обстоятельства этого дела, медицинский совет, (согласно с мнением члена своего г. Балинскаго), нашел, что вопрос о состоянии умственных способностей Федоры Кулагиной, во время совершения поджогов, возник на основании мнений по настоящему делу начальника Тамбовской губернии, Тамбовской врачебной управы и врача Тулушева, подвергавшаго подсудимую шестинедельному испытанию в тюремной больнице. Но мнения эти основаны не на доказанных фактах, а на одних лишь предположениях и противоречат обстоятельствам дела и научным соображениям. Начальник Тамбовской губернии полагает, что: «сознание Кулагиной дано при увещении священника, и заключает в себе совершенную откровенность преступницы, и что если верить в ея признание о совершении преступления, то нельзя не доверять и в томь, что оно совершено было безсознательно.» Мнение это с одной стороны противоречит истине в том отношении, что совершая поджог безсознательно, Кулагина не могла бы помнить подробно и точно всех обстоятельств своего преступления; с другой стороны известно, что примеры преступников, сознающихся в преступлении и тем не менее скрывающих причины, побудившия их к этому, не принадлежат к исключениям. Таким образом, доверяя преступнице в томь отношении, что поджог действительно сделан ею, нет необходимости и даже возможности поверить ей и в том, будто бы он сделан ею безсознательно. Члены врачебной управы с своей стороны, обратив внимание на то, что вслед за первым поджогом Кулагина без видимой к тому причины подожгла вторично село Малую Грибановку, пришли к предложению, не была ли она одержима в это время умоизступлением? Но сама по себе неизвестность причины, побудившей к преступлению, недостаточна для того, что бы придать подобному мнению какую либо степень вероятности. Правдоподобнее в настоящем случае мнение свидетелей, что Кулагина совершила второй поджог с целью отклонить от себя подозрение в совершении ею перваго из них. Наконец врач Тулушев, наблюдавший за Кулагиной в течении шести недель и нашедший ее, равно как и члены Тамбовской врачебной управы, вполне здоровою, полагает, что она могла быть одержима умоизступлением во время совершения преступления, ибо в психиатрических сочинениях описываются случаи кратковременнаго помешательства. Но сравнение не служит доказательством, и прежде нежели сравнить преступление Кулагиной с приступами кратковременного помешательства, следовало бы доказать, что оно в каком либо отношении сходствует с ними, чего врач Тулушев не сделал. По внимательном разсмотрении всех обстоятельств настоящего дела оказывается, что Федора Кулагина (поведения весьма неодобрительного), ни до совершения преступления, ни в след за этим не страдала припадками умопомешательства; что она вышла замуж зимой 1861 года и с самого замужества не любила мужа, ненависть к которому постепенно усиливалась; что тоска и болезненные обманы чувств, о которых упоминает сама Кулагина, но которых за нею никто не замечал, появились лишь весною незадолго до совершения ею поджогов; что из двух этих болезненных припадков последний, то есть обманы чувств, в таком виде, как их описывает Кулагина, у помешанных не встречаются и принадлежат к разряду очевидных выдумок; что Кулагина совершала поджоги обдумано и хладнокровно, чего бы быть не могло, ежели бы она действительно страдала болезненною тоскою; что цель преступления сжечь возненавиденнаго мужа, составляет идею не болезненную, но явно преступную; что Кулагина приняла все меры, необходимыя для достижения этой цели; достигши же ея старалась отклонить от себя подозрение в совершении преступления и избежать наказания; что при допросах, произведенных немедленно вслед за совершением поджогов, Кулагина отвечала совершенно правильно и помнила малейшия обстоятельства своего преступления; что никто из врачей и следователей не замечал за нею не только помешательства, но вообще каких либо болезненных припадков. Поэтому нет ни малейшего основания признавать преступление Кулагиной совершенными в припадке умопомешательства, напротив есть данныя, положительно убеждающия в томь, что Кулагина сослалась на болезненное состояние единственно с целью освободить себя от наказания.
Русские уголовные процессы.
Изд. Александра Любавскаго. 1867 год. Том 3.