Тамбовские губернаторы.

-И почему же батенька, вы ни с кем не вжывчивы?, - примерно такие слова задала императрица Екатерина Державину.
-А потому, что по вашим законам живу, - ответил он.

Страсти императорского дома.

По приезду в Тамбов 4 марта 1786 года, Державин в этот же день дал следующее предложение наместническому правлению:
От действительного статского советника и правителя Тамбовского наместничества Тамбовскому наместническому правлению предложение. Именным ея императорского величества высочайшим указом данным правительствующему сенату от 15-го декабря 1785 года, определен я в здешнее наместничество правителем, во исполнение чего, прибыл к порученной мне должности, наместническому правлению предлагаю: о вступлении моем в должность правительствующему сенату отрапортовать, в палаты сообщить, в совестный суд предложить подчиненным местам предписать указами, а его выскопревосходительство правящаго должность тамбовского и рязанского генерал-губернатора господина генерал-поручика и разных орденов кавалера Ивана Васильевича уведомить имею от себя.
Гавриил Державин.

"По приезде в Тамбов в исходе марта или в начале апреля <1786>, нашел сию губернию по бывшем губернаторе Макарове, всем известном человеке слабом, в крайнем расстройстве. Сначала с генералгубернатором графом Гудовичем весьма было согласно, и он губернатором весьма был доволен, как по отправлению его настоящей должности, так и по приласканию общества и его
самого; когда он летом посетил Тамбов, в честь его был устроен праздник, который описан в IV части сочинений Державина.
Таковые были в продолжение лета, осени и зимы и даже в наступающем году; но они не токмо служили к одному увеселению, но и к образованию общества, а особливо дворянства, которое, можно сказать, так было грубо и необходительно, что ни одеться, ни войти, ни обращения, как должно благородному человеку, не умели, или редкие из них, которые жили только в столицах. Для того у губернатора в доме были всякое воскресенье собрания, небольшие балы, а по четвергам концерты, в торжественные же, а особливо в государственные праздники — театральные представления, из охотников, благородных молодых людей обоего пола составленные. Но не токмо одно увеселение, но и самые классы для молодого юношества были учреждены поденно в доме губернатора таким образом, чтоб преподавание учения дешевле стоило и способнее и заманчивее было для молодых людей. Например: для танцевального класса назначено было два дни в неделю после обеда, в которые съезжались молодые люди, желающие танцевать учиться. Они платили танцмейстеру и его дочери, которые нарочно для того выписаны были из столицы и жили в доме губернатора, по полтине только с человека за два часа вместо того, что танцмейстер не брал менее двух рублей, когда б он ездил к каждому в дом. Такое ж было установление и для классов грамматики, арифметики и геометрии, для которых приглашены были за умеренные цены учители из народных училищ, у которых считалось за непристойное брать уроки девицам в публичной школе. Дети и учители были обласканы, довольствованы всякий раз чаем и всем нужным, что их чрезвычайно и утешало и ободряло соревнованием друг против друга. Тут рисовали и шили которые noвзрослее девицы для себя театральное и нарядное платье по разным модам и костюмам, также учились представлять разные роли. Сие все было дело губернаторши, которая была как в обращении, так и во всем в том великая искусница и сама их обучала. Сие делало всякий день людство в доме губернатора и так привязало к губернаторше все общество, а особливо детей, что они почитали за чрезвычайное себе наказание, ежели когда кого из них не возьмут родители к губернатору. Несмотря на то, чрезвычайная сохранялась всегда пристойность, порядок и уважение к старшим и почтенным людям. О сем долгое время сохранялась да и поныне сохраняется память в тамошнем краю. Да и можно видеть из пролога на открытие театра и народного училища, в помянутой же части напечатанных. Но губернатор в сии увеселения почти не мешался, и они ему нимало не препятствовали в отправлении его должности, о которой он беспрестанно пекся, а о увеселениях, так же как и посторонние, тогда только узнавал, когда ему в кабинет приносили билет и клали пред него на стол. Сие его неусыпное занятие должностью обнаруживалось скорым и правосудным течением дел и полицейскою бдительностью по всем частям управы благочиния, что также всем не токмо тогда было известно, но и доныне многим памятно. Сверх того, сколько мог, он вспомоществовал и просвещению заведением типографии, где довольное число печаталось книг, переведенных тамошним дворянством, а особливо Елисаветою Корниловною Ниловою. Печатались также и для поспешности дел публикации и указы, которые нужны были к скорейшему по губернии сведению; были также учреждены и губернские газеты для известия о проезжих чрез губернию именитых людях и командах и о ценах товаров, а особливо базарных — хлеба, где, когда и по какой цене продавался. Сие особливо полезно было для казны, при случае заготовления большого количества провианта; ибо провиантским комиссионерам не можно было возвышать чрезвычайным образом цен против тех, которые объявлены были в губернских печатных ведомостях, сочиняемых дворянскими предводителями каждого уезда под смотрением одного надежного чиновника, живущего в губернском городе при губернаторе, который и из других рук также получал тайные для поверки сведения.
Словом: в 1786 и 1787 году все шло в крайнем порядке, тишине и согласии между начальниками. В последнем из сих годов открыто народное училище, которое принесло большую честь губернатору, как известною речью, говоренною однодворцем Захарьиным, сочиненною губернатором по поводу тому, что преосвященный был тогда человек неученый и при нем таковых людей не было, кто бы мог сочинить на тогдашний случай приличную проповедь. О сей речи не излишне, думается, сообщить особливый анекдот. Вот он. Хаживал к губернатору из города Козлова однодворец Захарьин, который принашивал ему сочинения своего стихи, большею частью заимствованные из Священного писания. В них был виден нарочитый природный дар, но ни тонкости мыслей, ни вкуса, ни познания не имел; он ему иногда читывал свои стихи, то по способности сей хотел его поместить в какуюлибо должность в Приказ общественного призрения. В сие время, то есть в августе; 1786  года, получен именной указ, коим непременно велено было открыть под ведомством Приказа общественного призрения народное училище, 22 го числа сентября, то есть в день коронования императрицы. День приближался. Надобно было по обыкновению при открытии училища
говорить речь или проповедь. Он сообщил о сем преосвященному Феодосию, который был человек и неученый, и больной, то он отказался. Губернатор убеждал, чтоб он приказал своему хотя проповеднику то исполнить, но и в том не успел; ибо <хотя> тот проповедник был дьяконом, невзирая на то, хоть без всяких талантов, но человек притом невоздержный и на тот раз пил запоем. Губернатор послал в город Ломов к архимандриту, человеку ученому, который, хотя по духовному правительству принадлежал Тамбовской епархии, но по губернскому правлению — Пензенской губернии. Сей обещал приехать, но дня за три до назначенного дня прислал курьера с отказом, сказав тому причину, что пензенский губернатор требует его в Пензу для сей же надобности. Получа сие, Державин не знал, что делать; а как прилучился у него помянутый однодворец Захарьин, то он и вызвался, что он напишет речь, когда ему то будет позволено. Губернатор посмеялся такому предложению, знав его к тому недостаток, но хотел видеть, что будет это за речь. Сказав ему свои мысли, какого содержания она быть долженствует, приказал, когда напишет вчерне, то чтоб показал ему. Сей в самом деле на другой день поутру очень рано явился с своим сочинением. Сие было сущий вздор, ни складу, ни ладу не имеющий. Он ему, сделав свои замечания, велел переделать и принести в тот же день ввечеру. Он исполнил; но и по вторичном прочтении нашлась самая та же нелепица. Итак, видя, что из однодворцовых собственных мыслей и трудов ничего путного не выйдет, а речь непременно иметь хотел, то и приказал он ему придти к себе в кабинет в наступивший день до свету. Он в назначенный час явился. Державин, посадя его, велел ему под диктатурою своею писать речь по собственному своему расположению и мыслям, которые он в течение дня в голове своей собрал и расположил в надлежащий порядок. Но как однодворцу не было приличного места, где бы ему ту речь по состоянию его сказать можно было; ибо в церкви нельзя, для того, что он был не церковнослужитель; в школе также невместно, ибо не был ни учитель и ни почему не принадлежал к чиновникам сего заведения. А для того выдумал, чтоб он на таком месте сказал ее, которое может принадлежать всему народу. Вследствие чего приказал ему переписать ее набело и на другой день, то есть накануне уже праздника, тоже поутру рано, явиться к нему в кабинет. По исполнении сего, пересмотрев и переправив еще, приказал ему, чтоб, когда процессия духовная будет возвращаться после освящения училища в собор, то чтоб он, останова ее, начинал свою речь, которая начиналась таким образом: «Дерзаю остановить тебя, почтенное собрание, среди шествия твоего» и проч.
Сие в точности гак было исполнено. Когда преосвященный со всем своим духовным причетом, отслужа молебен и окропя святою водою классы, хотел с собранием всех чинов выйти из училища, то однодворец остановил его вышеписанным началом речи; и губернатор, тотчас, подступя <пригласил> их в училище, где уже и говорена была речь перед портретом императрицы порядочно; но при том месте, где он предавал в покровительство государыне сына своего, жена его, стоявшая за ним с малолетним его младенцем, отдала ему оного, а он положил его пред портретом, говоря со слезами те слова, которые там написаны. Сие трогательное действие так поразило всех зрителей, что никто не мог удержаться от сладостных слез, в благодарность просветительнице народа пролиянных, и надавали столько оратору денег, что он несколько недель с приятелями своими не сходил с кабака, ибо также любил куликать. Речь сия послана была к наместнику и оттоль натурально в Петербург к императрице, где привела государыню столько в умиление, что она от удовольствия пролила слезы и вообще такое произвела во всех удивление, что прислан был от графа Безбородки курьер, и именем императрицы приказано было однодворца <доставить> в Петербург; ибо тотчас усумнились, каким образом можно было простому мужику иметь такие чувства и сведения, каковые в той речи оказались и каковых от лучших риторов ожидать только можно. Сие происшествие, а притом и успехи, тотчас показавшиеся от учения, как то, между прочим, например, что чрез несколько месяцев появилось во всем Тамбове в церквах итальянское пение. Это было сделано так, что один придворный искусный певец, спадший с голоса, служил секретарем в нижней расправе и в состоянии был учить класс вокальной музыке. А как известно, что купечество в России везде охотники до духовного пения, то губернатор, прибавя сказанному секретарю несколько жалованья из Приказа общественного призрения к получаемому им из Расправы, велел учредить певческий класс по воскресеньям для охотников; то тотчас и загремела но городу вокальная музыка. Забавно и приятно видеть, когда слышишь вдруг человек 400 детей, смотрящих на одну черную доску и тянущих одну ноту. А как и другие науки, както арифметика, чтение и писание прекрасное, показались по городу, и сенаторы граф Воронцов и Нарышкин, в начале 1787 года осматривавшие губернию, подтвердили народную похвалу императрице относительно правосудия, успешного течения дел, безопасности, продовольствия народного и торговли, также приятных собраний и увеселений, так что начало знатное дворянство не токмо в губернском городе часто съезжаться, но и строить порядочные дома для их всегдашнего житья, переезжая даже из Москвы; то все сие и возродило в наместнике некоторую зависть. Сие прежде всего приметно стало из того, что он зачинал к себе требовать и брать артистов против воли губернатора и их самих в Рязань для устройства там театра и прочих увеселений както машиниста, живописца и балетмейстера, которых губернатор старанием своим выписал и содержал разными вымышленными им без ущерба казны и чьейлибо тягости способами, как то выше явствует.
Но в течение сего же года открылось уже явное наместника неудовольствие против губернатора. Причина была тому следующая. В исходе того 1786 года, должны <были> быть по губерниям в казенных палатах торги на винный откуп. В законе было сказано, что казенная палата, постановив на мере с откупщиком кондиции, прежде заключения контракта отошлет их на уважение губернского правления, генералгубернатора и Сената. Тамбовская казенная палата, сделав торги, сколько по слуху в городе известно было с ненадежными людьми и с уменьшением сложности 20000 ведер вина, что делало в год казне убытку 30 000 и в 4 года 120 000 рублей, послала к наместнику, а в губернское правление не присылала. Губернатор ждал, что из сего будет, и говорил словесно вицегубернатору (человеку жадному к интересу и, можно сказать, криводушному подьячему), но он отыгрывался разными увертками, упираясь, впрочем, на то, что отослал к наместнику, и когда от него получит, тогда сообщит правлению. Надобно знать, что наместник сей или генералгубернатор был, как выше сказано, человек весьма слабый, или, попросту сказать, дурак, набитый барскою пышностью, что зять графа Разумовского, и дел, особливо же статских, нимало не разумеющий. Он был водим его секретарем г. Лабою, который после был генералпровиантмейстером: человек проворный, умеющий вкрадываться и подольщаться к разного характера людям. Ушаков вицегубернатор с ним сдружился, а может быть и разделял с ним и с сенатскими оберсекретарями или повыше с кем те 120 000 рублей, которые с уменьшением сложности из казны украли. Таким образом, как они на хищение царского интереса сладились, то и присланы кондиции в правление накануне нового года с таковым требованием, чтоб правление с началом оного немедленно допустило новых откупщиков до содержания откупа. Губернатор, приметя козни, что ежели не допустить, то откупщики войдут с претензией и начтут многие суммы, которые надут на счет губернатора, а ежели допустит, то будет соучастник ущерба интереса; а потому и дал он резолюцию, что как по наступившему времени к отдаче новым откупщикам откупу некогда уже сбирать справок о залогах, представленных от откупщиков, и о их благонадежности, а господин генералгубернатор уже нашел их достаточными и уважил, что губернское правление, не входя ни в какое за сим новое рассмотрение, яко главного начальника губернии, относится к нему и ждет его предписания, которое последовало. Откуп отдан, и Сенату, с прописанием всего происшествия, отрепортовано. Едва прошло месяца два откупа, вступил в правление на главного откупщика купца тамбовского Матвея Бородина вексель не на весьма важную сумму, помнится тысячи на три. Правление, по законному порядку, предписало коменданту с Бородина ту сумму требовать. Он отозвался неимением денег; предписано в доме описать имение; но оного ничего не нашлось, следовательно, и объявленный им под откуп капитал, как и у прочих его соучастников, по справкам оказался подложный, то есть выставлен на одной бумаге, а в существе своем пустой, никакого достоинства не имеющий. В таком случае, чтоб правлению самому не подпасть под взыскание, когда откупщики не будут взносить откупной суммы, как уже и действительно недоимки накопляться стали, губернатор приказал, на основании учреждения о управлении губерниями, губернскому казенных дел стряпчему взнесть иск; что исполнено, и жалоба его отправлена в Сенат. Вот симто и возгорелась уже явная злоба наместника против губернатора. Между тем случилось еще происшествие, достойное примечания, которое ознаменовалось совершенным подыском и гонением губернатора.

В марте месяце <1788>, 24го числа, то есть накануне Благовещения, явился к губернатору воронежский купец Гардении с открытым ордером ко всем губернаторам от главнокомандующего в армии князя ПотемкинаТаврического, которым препоручалось им помогать ему, Гарденину, яко провиантскому комиссионеру, в покупке и доставке провианту на армию, предводительствуемую им против Оттоманской Порты, в которой крайний был недостаток, так что по зиме еще с Моздоцкой линии и прочих мест дивизионные командиры писали к губернатору и просили его приискать купить хлеба; но как в том году в Тамбовской губернии, да и в прочих смежных, родился хлеб худо, то и не мог он удовлетворить требованию их. Гарденин, сверх помянутого ордера, представил еще открытый указ из Сената казенным палатам, чтоб ассигнованные на воинской департамент суммы отпустили ему, Гарденину, без задержания; объявив притом словесно, что приискано и приторговано им хлеба потребное число по реке Вороне у разных помещиков и отдано им задатку 50 000 рублей с тем, чтоб при вскрытии реки и при нагрузке в суда хлеба заплатить им остальную сумму; а ежели не заплатит, то с них поставки хлеба не взыскивать и взятых в задаток денег не требовать. Поелику было то время, что скоро река вскроется, то и просил он, чтоб из ассигнованных на военный департамент за прошлый и за настоящий год сумм были потребные ему деньги выданы, иначе же, когда упустится пора, то армия подвергнется крайнему бедствию. Губернатор <Державин>, как деньги в казенной палате, препроводил его к вицегубернатору, чтоб он от него деньги требовал. Гарденин возвратился и объявил, что вицегубернатор отказал ему в деньгах, сказав, что будто в палате провиантских сумм нет. Губернатор вторично отослал его при секретаре Савицком (что ныне вицегубернатором в Новегороде) и велел просить его, чтоб он удовольствовал комиссионера, ежели провиантских и комиссариатских денег нет, хотя из других сумм, которые опосле заменит, ибо государственная нужда, не теряя времени, того требует, дабы не поморить армии. Вицегубернатор, надеясь на покровительство князя Вяземского, яко генералпрокурора и государственного казначея, и также и на генерала губернатора, ответствовал с грубостью, что у него денег нет, и сверх того, дабы оказать губернатору больше неуважения и пресечь совсем надежду Гарденину без подарков получить ему деньги, поехал на винный Липецкий винокуренный завод, якобы для осмотру его годности по сенатскому указу. Гарденин в отчаянии прибегнул паки к губернатору. Тогда он приказал войти к себе с письменным прошением с прописанием всех вышеописанных обстоятельств и отказов вицегубернаторских. Вследствие чего, призвав к себе казенных дел стряпчего, велел ему подать себе ведомости о суммах, какие находятся в казенной палате наличными и куда какие ассигнованы суммы.
Стряпчий ответствовал, что губернский казначей и прочие члены палаты той ведомости ему без вицегубернатора не дают. Тогда он, по силе учреждения о губерниях, яко хозяин губернии, дал ордер коменданту, придав ему в помощь для лучшего соблюдения порядка советника правления и секретаря, которым велел казну в губернском казначействе освидетельствовать и подать губернскому правлению репорт, сколько каких сумм налицо находится в оном.
А как предвидел он, что таковой его, хотя законный и должный, но решительный поступок от его недоброжелателей подвергнется разным прицепкам и осуждению, то и дал он подробное наставление своим комиссионерам, как поступать при свидетельстве казны, наблюдая возможную осторожность и порядок, то есть, что записывать всякий свой шаг по точной силе должности казначея в журнал вообще с теми чиновниками, которые от стороны казенной палаты при том свидетельстве находиться будут. Все сие сохранено, и подан репорт в губернское правление; но как свидетельство происходило по документам и по книгам несколько дней, то натурально о выдаче денег Гарденину послан прежде репорт в Сенат, а о свидетельстве после, в котором прописаны все беспорядки и неустройство по казенной части: то есть Ассигнационного банка суммы более 150 000 рублей валялись вовсе без записки, из коих, носился слух, раздаваны вице губернатором взаймы казенные деньги без процентов и без залогов, кому хотел, также неокладные доходы, както: за гербовую бумагу, за паспорты, сбирались без записки в приход; провиантских и комиссариатских сумм было налицо, неизвестно почему удержанных и не высланных в места, куда ассигнованы, около 200 000, то есть несравненно более, чем Гарденин требовал; словом, почти вся записная книга была белая, документы разбросаны или и совсем растеряны, и неизвестные какието деньги нашлись у присяжных по коробкам, так что оказывалось в растере или похищении казенных денег более 500 000 рублей. Все сие записано в журнал подлинно собственными руками, как комиссионеров губернатора, так и губернским и уездным казначеем и стряпчим, без всякого противоречия или жалоб на какоелибо притеснение; и тогда же отрепортовано с нарочными Сенату, и наместнику дано знать.
Поелику же сие происходило перед страстною неделею, а по воскресеньям всегда собирались к губернатору на вечер чиновники и их жены, то в вербное воскресенье, собравшись они в дом губернатора, начали между собою переговаривать, что якобы свидетельство комендант и его помощники учинили подложное, притеснительное и оклеветали казенную палату в беспорядках, коих совсем не было, а, напротив того, она нашлась в наилучшей исправности, о чем казенная палата, сделав определение, послала с нарочным же репорт от себя Сенату. Сие услышав губернаторша от женщин, сказала мужу. Он тотчас призвал к себе губернского прокурора и спросил, известен ли он и правда ли, что казенна» палата сделала определение в опровержение губернского правления и послала репорт якобы о лживом свидетельстве. Прокурор отвечал: «Правда». — «Для чего вы не соблюли свою должность, в учреждении вам предписанную, где вам велено доносить губернскому правлению не токмо о всех происшествиях, но и о слухах и о ропоте народном? А вы, видя и пропуская определение палаты о беззаконных поступках коменданта и прочих комиссионеров, не донесли правлению, которое могло свои взять меры и чрез исследование открыть истину. Что подумает Сенат? Кому ему верить, правлению или палате?» Губернский прокурор, услышав сие, струсил, побледнел и затрясся. Губернатор без обиняков сказал ему, что ежели он не исполнит своей должности по точной силе учреждения, то он прямо принужден будет донести о всех беззаконных происшествиях императрице. Прокурор на другой день, то есть в страстной понедельник, хотя день неприсутственный, но как по важному делу, подал репорт губернскому правлению. Губернатор, приняв оный, дал резолюцию пригласить, как по экстренному делу, председателей палат, при них, призвав всех чиновников, казначеев и присяжных, бывших при свидетельстве казны в казначействе, спросить их, каким образом делано было притеснение и угрозы присяжным и прочим чинам комендантом и прочими комиссионерами. Председатели уголовной и гражданской палат двое Чичериных, прибыли, а казенной палаты, как выше явствует, вицегубернатор был на Липецких заводах, то вместо его пришел Экономии директор Аничков. Скоро потом представлены казначей и присяжные, которые тайно приехавшим из Липецка вицегубернатором и его сообщником Экономии директором настроены, что на вопрос в правлении губернатором, кем вы были принуждены при свидетельстве казны показывать неисправности казначейства и похищение казны, в один голос все ответствовали: «Комендантом». — «Как?» — «Он приказал из нас одному присяжному, у которого в коробке заперты были казенные деньги: «Ну поскорее отпирай и вынимай, что у тебя там есть», — толкнув притом тростным набалдашником в спину». — «Более ж никакого принуждения и устращивания не было?» — «Нет», — отвечали. Сии показания записаны в журнале правления и спрашиваны еще, не имеют ли чего в оправдание свое сказать; но никто ничего не говорил, а все были безгласны. Все сие в присутствии всего собрания записано и репортовано Сенату и сообщено генералгубернатору к сведению, который с своей стороны послал жалобу в оное правительство, что якобы губернатор его обидел, между прочим, и созывал из палат в правление председателей, ссылаясь на учреждение, которым одному ему предоставлено право сзывать палаты при случаях заключения на новые законы. Сенат по первому репорту о выдаче Гарденину денег сделал губернатору строгий выговор, что якобы он вмешивался в управление казенной части, которая непосредственно зависела от государственного казначея или князя Вяземского, несмотря на то, что он его ассигнацию приказал выполнить, велев отдать Гарденину деньги, ассигнованные на провиантский департамент. По второму репорту о свидетельстве денег в палате и о происшедшем между казенною палатою и правлением несогласии велел на месте генералгубернатору беспорядок исправить, а пониженную сложность, несмотря на толь явный и умышленный ущерб интереса по откупу, утвердил без всякого исследования, не уважа никаких доводов казенного стряпчего. Генерал губернатор, приехав сам для исполнения сенатского указа, что сделал, губернатору осталось неизвестным, ибо он о сем ни одним словом с ним не объяснялся; а между тем в августе месяце, по случаю нечаянно объявленной войны с Швецией, как приказано было добровольно отданных владельцами в солдаты людей принимать, но на одежду и содержание их денег не ассигновано, то губернатор требовал от наместника разрешения, из каких сумм оные взять, ибо, получив недавно указ Сената не касаться казенной части, не смел сам собою заимствовать оных из комиссариатских сумм. Генерал губернатор отделывался от письменной резолюции, словесно приказывая взять из комиссариатской суммы, и намерен был уехать из Тамбова в Рязань, дабы необходимую выдачу из казначейства на сию потребу денег обратить паки на губернатора и тем снова поджечь Вяземского, якобы в присвоении им его должности. Но губернатор остерегся, требовал письменной резолюции или звал наместника в правление, дабы там в общем присутствии сделать по сему экстренному случаю положение; но он на сие крайне рассердился, с азартом кричал, что он понуждать его идти в правление не может, что он должен исполнять все его повеления беспрекословно, как бы императорского величества, что он не что иное, как его советник; но губернатор говорил, что он правитель губернии, а не советник.

(Продолжение.)