Ефим Дмитриевич Мягков
Мукомол и просветитель
Судьбу героя этой статьи определил тот мартовский день, когда в квартиру его товарища, литератора Николая Астырева, ворвалась с обыском московская полиция
Автор: Виталий Черников
Найден и был изъят свёрток с печатными воззваниями к голодающим крестьянам и учащейся молодёжи. А ещё – программа народовольцев. Среди арестованных оказался студент из Борисоглебска Ефим Мягков.
Шёл 1892 год. В 1891-м Россию постиг неурожай и острый продовольственный кризис. На значительной территории Черноземья и Среднего Поволжья начался голод. Масштабы его замалчивались – как это не раз бывало прежде и не раз случится потом в стране, знавшей хотя бы подобие свободы слова лишь в короткие периоды.
Шила в мешке не утаишь. На помощь голодающим пришли частные лица, прежде всего интеллигенты из либералов и народников. Самоорганизация цвета нации без разрешенья властей виделась непростительной дерзостью. Препятствия, с которыми столкнулись предтечи нынешних волонтёров, сформировали новое поколение радикалов (или тех, кого объявило таковыми начальство). Ефим Дмитриевич Мягков – из этого поколения.
В изложении «Воронежской энциклопедии» его биография таинственна. «За участие в студенч. кружках подвергался аресту, состоял под надзором полиции. (…) В нач. 1900-х гг. – пред. борисогл. биржевого комта, гласный гор. думы. В 1902-05 успешно занимался мукомольным пр-вом в Харбине. В 1905-06 основал изд-ва «Колокол» и «Молодая Россия» в М., к-рые выпускали с.-д. и эсеровскую лит. (…) В 1916 находился в Сербии как корр. газ. «Русское слово». Это всё – эпизоды жизни одного человека?
«Первые годы жизни Клима совпали с годами отчаянной борьбы за свободу и культуру тех немногих людей, которые мужественно и беззащитно поставили себя «между молотом и наковальней», между правительством бездарного потомка талантливой немецкой принцессы и безграмотным народом, отупевшим в рабстве крепостного права. Заслуженно ненавидя власть царя, честные люди заочно, с великой искренностью полюбили «народ» и пошли воскрешать, спасать его. Чтоб легче было любить мужика, его вообразили существом исключительной духовной красоты, украсили венцом невинного страдальца, нимбом святого и оценили его физические муки выше тех моральных мук, которыми жуткая русская действительность щедро награждала лучших людей страны».
Купеческий сын Ефим Мягков старше персонажа процитированного романа А.М.Горького «Жизнь Клима Самгина» лет на десять. Те события (и их преломления в спорах близких на веранде), что должны были сохраниться в памяти Клима смутно, личность Ефима сформировали.
Его рождение и первые годы жизни совпали со строительством и открытием движения по железной дороге Грязи – Борисоглебск и Борисоглебск – Царицын, стимулировавшим создание промышленных предприятий в городе. Это место к концу века выделится среди русских провинциальных городишек более высоким культурным развитием. Предпосылки были и раньше: здесь, например, имелся принимавший гастролёров театр.
Не известно, какие книги читал Ефим в детстве, каковы были его учителя. Самгин ещё не родился, а Мягков уже ходил в гимназию, когда пропагандисты «Земли и воли» ушли в народ, становясь педагогами, писарями, фельдшерами, дровосеками. Затем был раскол: радикалы не видели иного пути, кроме революционного террора, «деревенщики» главной задачей ощущали работу среди крестьян. Власть не видела между теми и другими отличий. Когда радикалы 1 марта 1881 года убили Александра II, Ефим был подростком.
Той весной оставил столичный институт, чтобы «осесть на землю», молодой интеллигент Николай Астырев. «Одним из рыцарей позднего народовольчества» назвал его историк литературы Олег Ласунский. Астырев добился в Воронеже места помощника волостного писаря, а затем писаря. Так был собран материал для цикла очерков о крестьянском самоуправлении.
В начале 1890-х Астырев в Москве знакомится со студентом Ефимом Мягковым. О том, что случилось потом, рассказывается в книге Леонида Меньщикова «Охрана и революция» (1925 год). В конце марта 1892-го у Николая Астырева собрался кружок литераторов, к которому примкнул и Мягков. Гости Астырева читали брошюру «Всероссийское разорение» и обсуждали способы воздействия на общество и правительство. Кто-то предложил создать подпольную типографию. За квартирой следили филёры; начались аресты. Чем-то юноша из Борисоглебска заинтересовал будущего начальника Московского охранного отделения Сергея Зубатова. Тот и сам в молодости был близок нигилистам. С арестованными он, убеждённый, что понимает их психологию, вёл беседы за чашкой чая.
«В результате Мягков подал 10/IV-92 г. «заявление», в котором, признав своё знакомство с Николаевым, Астыревым и другими, он объяснил ещё: «поведение Астырева считаю возмутительным. На квартире Ковригиной не был… Держусь принципов либерализма, не принимая участия в событиях текущей жизни…». Зубатов наверняка ждал более подробных показаний. Меньщиков намекает на то, что к лету Мягков для такого разговора созрел.
Возможно, он пытался перехитрить жандармов, приуменьшая свою роль в кружке. «В течение 1892 г. шла интенсивная работа по объединению народнических групп Москвы и Петербурга,. – сообщается в коллективной монографии «Книга в России, 1881-1895». – С этой целью из Москвы приезжал Е.Д.Мягков, представлявший организации студентов Петровской академии и университета. Он привёз с собой отпечатанные на гектографе листовки и брошюры…».
Узнали ли о той поездке в Охранке? Вероятно, арестованный убедительно каялся – и, скорее всего, был не очень искренен.
Совпадение: фамилия будущей жены Ефима Мягкова Ольги – в девичестве Балакиревой (по информации директора Борисоглебского историко-художественного музея Юрия Апалькова, дочери костромского купца) – также встретилась мне на страницах «Охраны и революции». Скорее всего, это она – учительница О.Балакирева, участница студенческого кружка, арестованная в апреле 1890-го.
При обыске у двадцатилетней учительницы конфисковали статью Плеханова «О свободной торговле» и брошюру Льва Толстого «Церковь и государство». Не знаю, была ли Ольга, осуждённая на год и шесть месяцев, знакома тогда с Ефимом; в списке привлечённых к дознанию упомянут некий И.Мягков – родственник? Краевед Владимир Самошкин в своей датированной 1997 годом статье сообщает, что Мягков в конце 1890-го (думаю, дата неверна, а речь идёт о событиях 1892-го) попал на три года в тюрьму и затем был выслан в Борисоглебск, под гласный, а с 1895-го – под негласный полицейский надзор: продолжался тот вплоть до февраля 1917-го.
Ефим Дмитриевич Мягков. Фото из фондов Борисоглебского историко-художественного музея
В мельканьи дат не разглядеть лица. Я пытаюсь сложить биографию человека из «осколков»: беглых упоминаний в старых книгах и малотиражных монографиях. Даже если мой герой упомянут в мемуарах – понять, каким человеком он был, невозможно. Из борисоглебского музея мне прислали цифровую копию старой фотографии. На ней – молодой Мягков. Её автор Иван Нежельский открыл своё фотозаведение в 1888-м. Значит, снимок сделан не раньше этого года.
В конце 1888-го на товарной станции Борисоглебска появился новый сторож, двадцатилетний Алексей Пешков, будущий Максим Горький.
«…я познакомился с обширной группой интеллигентов, – вспоминал он. – Почти все они были «неблагонадежны», изведали тюрьмы и ссылку, они много читали, знали иностранные языки, всё это – исключенные студенты, семинаристы, статистики, офицер флота, двое офицеров армии. Эту группу – человек шестьдесят – собрал в городах Волги некто М.Е.Ададуров, делец, предложивший Правлению Грязе-Царицынской дороги искоренить силами таких людей невероятное воровство грузов. Они горячо взялись за это дело (…). Мне казалось, что все они могли бы и должны делать что-то иное, более отвечающее их достоинству, способностям, прошлому, – я тогда ещё не ясно понимал, что в России запрещено «сеять разумное, доброе, вечное».
Я шёл посередине, между первобытными людьми города и «культуртрегерами» своеобразного типа, и мне было хорошо видно несоединимое различие этих групп. Весь город, конечно, знал, что «ададуровцы» «политики, – из тех, которых вешают», и, зорко следя за работой этих людей, ненавидел, боялся их. Жутко было подмечать злые, трусливо-мстительные взгляды обывателей, – они ненавидели «ададуровцев» и за страх, как личных врагов своих, и за совесть, как врагов «веры и царя».
С кем-то из этих людей – как водится, нужных стране лишь в качестве не склонной к воровству обслуги – и молодой Мягков мог быть знаком... Но всё ещё интереснее. Один из краеведов цитирует статью, опубликованную в 1928 году в «Новом мире»: Пешков «был членом Борисоглебского революционного кружка, в который входили: студент Казанского университета Василий Алабышев (исключённый), а также исключённые студенты технологического института Михаил Григорьев и Михаил Беликов, служивший вместе с Алексеем Максимовичем дворянин Ададуров и сын купца Ефим Мягков».
Но из написанного самим Горьким не следует, что он занимался активной революционной деятельностью. Для писателя годы спустя оказалось важнее, что его борисоглебские знакомые были одними из немногих в городке интеллигентов. Ефим Мягков среди перечисленных был, похоже, самым молодым и пока только готовился пройти их путь.
А вот у князя Сергея Волконского, в то же время развернувшего в уезде активную деятельность, с «ададуровцами», конечно, общих дел не было. И князь, и ссыльные разночинцы готовы были стать просветителями народа. Но друг другу эти люди были враждебны. Найди они общий язык, судьба России сложилась бы иначе...
Алексей Пешков шёл однажды вечером с местным литератором Старостиным-Маненковым мимо городской площади. «Посредине её, в глубокой, чёрной борисоглебской грязи, барахтался пьяный мещанин и орал, утопая.
– Вот видите? – поучительно сказал Василий Яковлевич.– Мы читаем книги, спорим, наслаждаемся и идём равнодушно мимо таких явлений, как это, а подумайте-ка, разве мы не виноваты в том, что этот человек не знает иных наслаждений, кроме водки? Я предложил пойти и вытащить человека, а Маненков сказал: – Если я пойду, то потеряю калоши.
Пошёл я и потерял интерес к народолюбцу».
В «калошах» ли дело? Что, если для Маненкова было очевидно: если «пьяного мещанина» вытащить из грязной лужи, дикость и безысходность русской жизни всё равно вернут в неё, а потом и дети его туда же отправятся? «Теория малых дел» в России не действует.
Многие интеллигенты видели спасение нации от вырождения в культуре(?). Но как быть, если та не воспринимается массой как нечто важное? С чего начать, чтобы поскорее ушли в прошлое доминирующие жизненные представления людей, может, и талантливых от природы, но не отринувших менталитет раба и предсказуемо дремучих? Вопросы, в России так и не решённые.
Маненков ощущение смысла борьбы утратил. Но на место разочаровавшихся приходят новые идеалисты.
По данным краеведа Самошкина, в 1897-м Ефим Мягков поссорился с отцом и оставил управление мельницей в городе. Два года спустя построил паровую мельницу при станции Терновка, после смерти отца вновь принял в управление и борисоглебскую.
«Ефим Мягков в городе Борисоглебске представлял центр, вокруг которого группировались все неблагонадёжные лица, – пишет 9 февраля 1900 года помощник начальника Тамбовского губернского жандармского управления в уезде подполковник Мезенцов в так называемом «листке негласного надзора». – После женитьбы его в 1894г. на поднадзорной Ольге Балакиревой дом их стал сборищем для тех же лиц». На отцовской паровой мельнице «неблагонадёжные лица» получали приют и работу, временную либо постоянную.
В фондах Борисоглебского историко-художественного музея, как рассказал мне его директор, хранится копия отчёта филёра, следившего за кем-то из них:
– Удалось проследить до дома Мягкова. Объект зашёл в калитку, ему открыли двери, он вошёл. Попытка продолжить наблюдение через окно не увенчалась успехом: помешали плотные шторы.
В 1898 году супруги – в составе комитета недавно созданной Борисоглебской публичной библиотеки. Ефим Дмитриевич – член ревизионной комиссии. С 1897 года – «пожизненный член» библиотеки, кстати, соседствуя в списке с Сергеем Волконским. В отчёте библиотеки за 1899 год констатируется изменение отношения к ней местного самоуправления. Городская Дума отказала в субсидии на 1900-й. Однако, сообщается далее, «в среде самих гласных Думы есть личности, понимающие просветительные задачи библиотеки и всегда готовые прийти ей на помощь.
Так, двое гласных, Е.Д.Мягков и И.В.Беднов, в замен прекратившейся от города субсидии, пожертвовали библиотеке причитающееся им вознаграждение за их труды по городу, в размере 200 рублей». Помогали Мягковы и книгами. Почти наверняка зная: при библиотеке местные интеллигенты создали без разрешения властей кружок. Изучали нелегальную литературу (в фондах имелись работы Энгельса, Каутского, Герцена, Михайловского), устраивали диспуты...
Памятник Максиму Горькому на привокзальной площади Борисоглебска.
Фото Михаила Вязового
Ольга Александровна упомянута в одной из книг о Борисоглебске ещё и как «основательница городских воскресных школ». К её биографии мы вернёмся.
В начале века Мягков, оставив дома жену и детей, отправился в Харбин. Эта станция на только что построенной Китайско-восточной железной дороге была одна из форпостов культурно-технического освоения Российской империей пространств соседней страны. Территория вдоль КВЖД принадлежала России, её заселили русские. В Харбине, видимо, существовал более облегчённый вариант ведения дела, и сюда тянулись со всей страны люди, желавшие добиться финансового достатка, бежавшие от государства и его контроля. Вскоре Мягков стал здесь этаким «королём мукомолов».
И тут грянула революция. Одно из последствий волнений – ослабление цензурных препон. На книжном рынке появились брошюры революционного содержания, ещё недавно бывшие «нелегальщиной».
В мае 1905-го в Москве заработало книгоиздательство Е.Д.Мягкова «Колокол».
– Он помогал эсерам и, безусловно, был человеком этой среды. Но когда начал в Манчжурии ставить мельницы, нужно было уже выбирать – либо ты занимаешься этим, либо тем. Он разбогател тогда – и дал денег на «Колокол», – рассказывает историк Владимир Бойков.
(Продолжение следует)
Источник: газета «Коммуна», №75 (26615) | Вторник, 20 сентября 2016 года
